Легендарный Адам. Герой Украины Евгений Межевикин о танковом деле, боях и жизни на фронтеЛегендарный Адам. Герой Украины Евгений Межевикин о танковом деле, боях и жизни на фронте

Оксана Коваленко, Галина Тытыш.

«Адам спас мне жизнь». Таких признаний военных о Евгении Межевикине десятки. Кто-то называет его ангелом-хранителем, кто-то бесстрашным киборгом, а противник – «летчиком»: так быстро, неожиданно и четко работал танк Адама.

Позывной «первого человека» товарищи дали ему еще в самом начале войны. Евгений везде был впереди – разведать ситуацию, прикрыть позиции, отремонтировать танк и выйти в бой.

Говорят, военные черствые и скупые на похвалу. Но, если послушать их рассказы об Адаме, сразу становится понятно, почему кроме Героя Украины и орденов Богдана Хмельницкого, у него есть еще одна, особенная – «Народного героя».

Ее присуждают военные совместно с волонтерами и экспертами. Здесь сложно заподозрить чьи-либо интересы – это признание в любви и уважения к конкретному бойцу. В данном случае – легендарному Адаму.

Мы встречаемся в Киеве сразу после указа президента о присуждении ему наивысшей государственной награды – «Золотой звезды» героя. За время АТО такой награды удостоились 23 бойца, 12 из них – посмертно.

Телефон танкиста постоянно звонит, военный смущается, отвечает что-то про зарплату, которую придется истратить на угощение позвонившим – а потом спокойно, не теряя нити разговора, возвращается к интервью.

Адам сосредоточено рассказывает историю своей войны. Так, будто собирает карту из отдельных листов, с которыми он ходил в бой в самом начале АТО.

Вот первый блокпост и первый урок, который преподнесла война: машины на марше нельзя ставить одна за другой, только «елочкой».

Вот первые конфликты с местными, которые закончились заваливанием военных угощениями и консервами.

Вот первые потери и бойцы, готовые все бросить и бежать поскорей домой.

Вот аэропорт и простреливаемая взлетка, по которой не боялся ездить «железный Адам».

Сейчас он говорит, что, и вправду, в какой-то момент перестал бояться – от усталости, желания защитить своих бойцов и «сделать работу». Танкист так и говорит – «отработал». Без пафоса.

Майору Евгению Межевикину 33 года. Родился в России в шахтерской семье, в начале 90-х семья переехала в Днепропетровскую область. Он и представить не мог, что придется воевать с русскими – они ведь «друзья и братья».

Все поменялось после первых обстрелов. Друзья – не убивают.

Но и теперь Евгений говорит, что некоторые знакомые звонят его поздравить с наградами – человеческие отношения важнее политики.

Для Межевикина военное дело было мечтой со школьной скамьи. Рассказывает, что выискивал в библиотеке всё о сражениях. «Войну и мир» прочитал очень быстро – концентрировался на описании баталий, а вот любовные сцены пропускал.

В разговоре это заметно – он описывает все в подробностях, будто вырисовывая детали и схемы боя, минуя свои переживания. И лишь вскользь упоминает о том, почему не давал имен своей машине, и о том, как прожил год без семьи.

За 1,5 года он прошел множество горячих точек в составе 93-й бригады, командовал батальоном в 1-й танковой бригаде. Хотя по образованию он – инженер-механик, специализируется на ремонте техники.

Но Адам – способный самоучка. Все его знания о ведении боя – из опыта и книг, которые он штудировал между боями. Теперь некоторые его сослуживцы говорят, что «тактику Межевикина» можно вписывать в учебники. Cейчас Адам сам сел за парту в Национальной академии обороны.

А еще вспоминают его выносливость. Как пример, приводят тот факт, что с ним работали двое механиков – один не выдерживал его темп. Но сам Евгений говорит: «Да у нас просто танков не хватало. Механиков, и правда, было двое, я хотел, чтобы они отдыхали».

В течение нескольких часов Адам вспоминает товарищей, шутит над самим собой и другими. Но после разговора, взяв очередную сигарету, улыбчивый и добродушный Адам грустнеет и задумывается.

«Мы тебя утомили?» – спрашиваем, заметив резкое изменение.

«Просто вспомнил ребят, которые остались там…»

У НАС ТОГДА БРИГАДА НА 90-95% БЫЛА ПРОРОССИЙСКИ НАСТРОЕНА. НО ПОСЛЕ ПЕРВЫХ ОБСТРЕЛОВ ВСЕ ПОМЕНЯЛОСЬ

Насмотревшись патриотических фильмов о Великой отечественной, я еще в детстве решил стать военным. Мечтал поехать куда-нибудь повоевать, но только не на своей земле. А потом вернуться с орденами – ну, как в фильмах. Такая глупая детская мечта.

Родителям о своем решении стать военным ничего не говорил – я же взрослый. Решил поступать в Харьковское летное, но меня забраковали из-за небольших проблем со здоровьем.

Пришел в военкомат, а мне говорят: «Дураков много везде, а в танковых войсках их немало, в танкисты не хочешь?»
Так я оказался в Харьковском институте танковых войск. А после него попал в 93-ю бригаду как заместитель по вооружению. Я хорошо разбирался в технике, за первые месяцы мы отремонтировали два БМП.

Со временем мне дали командовать танковым взводом. Но как зампотех, я не умел стрелять, решил учиться. «Доставал» замкомандира батальона, постоянно старался сесть с ним в офицерский экипаж, – все впитывал, запоминал.

Потом я принял вторую танковую роту. Привели в порядок все машины – они были готовы идти в бой в любой момент. Когда после Майдана всех впервые подняли по тревоге – моя рота была единственная, которая могла выйти.

3 марта 2014 года мы уже погрузились на эшелон и выехали на украинско-российскую границу. Сначала в Станицу-Луганскую. Но местные не дали нам разгрузиться на платформе – заблокировали пути, начали шуметь, кричать, ругаться, зачем мы, такие нехорошие, сюда приехали.

Я тогда вышел в толпу и говорю: «Вы на кого кричите? Это — солдаты, срочники, это не наемники. Вы лучше посмотрите, как они одеты, и спросите, может, голодные?» Они бросились тащить консервы.

Так вот, один вагон забрасывали камнями, а в другой несли продукты. Но разгрузиться не дали.

В начале войны я не понимал: с русскими воевать? Со своими? Это же все друзья. У нас тогда бригада на 90-95% была пророссийски настроена. Все знали, что когда придут россияне, никто стрелять не будет.

С такими мыслями мы принимали в апреле мобилизованных. Но после первых обстрелов все поменялось. Ведь друг не убивает.

Какая разница, кто стрелял – шахтер или сепар? Если это человек с незаконным оружием, он – бандит. Когда в аэропорту взяли в плен несколько россиян, все уже было понятно.

В мае меня отправили со сводной механизированной ротой на БТРах. Тогда еще танкистов не трогали, выдернули меня и замкомбата. Нас кинули на донецкое направление.

Поставили задачу – выдвигаться вперед, занять блокпост в Лысовке. Не объяснили ничего, сказали: «Езжайте сюда, займите брошенный несколько дней назад блокпост, по дороге обеспечьте себе охрану». Мы и поперли.

Остановились возле переезда посмотреть, куда дальше ехать. Смотрю – в воздухе поднялась белая ракета. Все стоят, глядят на нее, ничего не понимаем.

Потом пошла красная. Все присели, началась стрельба. Мы не знали, что это наши. Мы должны были в ответ тоже запустить белую ракету, но нас никто не предупредил.

Да и сигнальных ракет никто не дал. Ведь красная – это уже сигнал к бою.

Мы рассеялись, началась хаотичная стрельба, все испугались. Это я теперь понимаю, что на марше даже на коротких остановках машины надо ставить елочкой, чтобы все БТРы могли работать, а мы ведь все вряд стали.

В какой-то момент я крикнул: «Не стрелять!» Смотрю, с той стороны тоже затихли. Говорю: «Давай, кричим: «93-я!» И оттуда ответ – «93-я», мы ведь в метрах 100-150 стояли. А они уже беху завели, собирались по нам влупить.
У нас трехсотый. Живот в крови, ноги в крови, и все стоят, смотрят… Подбежал с той стороны медик. У нашего парня пули в ноги вошли. Ну, и кого ругать?

Мы у них переночевали. Помогли охрану выставить, да и поехали.

Наш блокпост был крайним. За нами – сепары. В то время мы постоянно учились на собственном опыте – при нападениях я брал механика, наводчика, выезжали ночью, маневрировали.

Охрану лагеря взял на себя, никому не доверял. Сколько мы стояли, я ни одну ночь не спал – постоянно с бойцами. Ложился утром часа на три-четыре – и дальше занимаемся.

Потом нас переместили на Розовку, ближе к Донецку.

Чтобы сбить противника с толку, мы брали БТРы, выкатывались где-то на километр-два от нашей позиции и делали временные блокпосты. Встали – и начинаем проверять: оружие-боеприпасы-документы. Здесь постояли – переместились чуть дальше, там постояли – передвинулись. Но, видимо, мы кого-то разозлили – нас потом крепко накрыли минометами.

Помню, начинается обстрел. Паника, все бегут в ближайший блиндаж. Одеваю броник, каску, беру автомат, думаю прыгнуть в окоп. А там уже солдаты, поднимают на меня голову, говорят: «Командир, делай что-нибудь». Я понял, что в окопе мне делать уже нечего. Скажут ведь – трус.

Разворачиваюсь. Бегу к минометчикам. Но по Розовке отвечать нельзя – там же мирные жители. Бегу к танкистам через все поле. Слышу свист – разрыв. Чик – присел. Рядом. Я вновь – тык-тык-тык. Подбегаю к танку. Кричу: «Заводи! Видишь, посадка? Там чуть левее, метров 200 за ней, дай четыре снаряда».

Отбегаю, танк завелся, вижу, хорошо отработал. Я вновь к минометчикам. Слышу, летит. А там единственная яма – туалет. Думаю, если что, перекачусь в яму, и уже хрен с ним.

Эти все снаряды легли по окраине Розовки, чтобы не задеть мирных, но мы напугали сепаров, они уехали.
Уже потом по видео в интернете нашли, что они стреляли из машины в центре Розовки.

С тех пор солдаты меня уже слушались беспрекословно. Если раньше я бегал с палкой и всех заставлял «копай окоп», то после этого они начали драться за лопаты и бензопилы.

Мы тогда были без воды. Теперь я точно знаю, что три литра хватает, чтобы полностью покупаться с шампунем.

БОЙ ПОКАЗАЛ, ЧТО ПЕРВОЕ – СВЯЗЬ, ВТОРОЕ – ВСЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ЗАПРАВЛЕНО И ОТРЕМОНТИРОВАНО. ПОЭТОМУ МЫ ЗАНЯЛИСЬ МАШИНАМИ

«Я не считал, сколько у меня на счету подбитых машин. Я знаю – две бэхи, один БТР. Но проверять-то никто не ходил – куча машин с боеприпасами, минометы, детонаций много было»

При первой попытке взять Пески мы потеряли два танка – погибших ребят сепары вернули нам через пару дней.
После ранения комбата «Кощея» мне пришлось принимать танковый батальон вместо БТРов, на которых мы воевали до того.

Сразу ставят задачу – ты заходишь с батальоном, занимаешь оборону, и с одной стороны удерживаешь Пески. Я слушаю, и думаю, о том, что вот, наши парни погибли. Сколько их погибло, я не знаю, для меня даже один человек – это много.

Страшно. Тяжело. Иду к батальону и понимаю, что в таком состоянии к нему идти нельзя. Выкурил 5 сигарет, успокоился.

Вижу, в батальоне начинается массовая паника, что их бросили. Подошел, слышу – кто-то кричит: «Да нахер оно вам надо!» Меня передернуло, я пришел в чувство. Построил всех.

Вспомнил, как мы стояли на блокпостах. Что некоторые местные и правда нам пальцы тыкали, дебилами называли, но большая часть привозила еду, просила идти дальше. Женщины плакали, говорили: «Вы не представляете, что они с нами делают».

Потому пацанам сказал: «Вы что, это забыли? Это ваша земля!»

Уговаривать никого не хотел. Сказал просто: «Кто готов идти в бой, отомстить за погибших пацанов, становись на левый фланг, кто нет – на правый».

Смотрю, один экипаж перешел, потом еще. Кто налево, кто – направо. Было где-то 50 на 50.

Первый же бой показал, что первое – связь, второе – все должно быть заправлено и отремонтировано. Поэтому мы занялись машинами.

Ночью рванули на задание тремя танками, плюс пехота – «Днепр».

Я ребятам обрисовал тактику. «Идем елочкой». Первого прикрывает вторая машина, третья идет сзади. И работаем: первая делает выстрел, тогда идет вторая и отходит, а третья в резерве. Ведется беспрерывная стрельба, противник не успевает поднять голову.

Я ехал первым, но у меня была задержка – пушка перестала стрелять. Вышел, вытаскиваю заряд, смотрю, а он целый, накола нет. Засовываю руку, а там ржавчина. Почистить нечем.

И вот в Песках я выезжаю на перекресток. Идет бой, а я ищу наждачку. На меня смотрят, как на дурака. Нашел что-то быстро, почистил, заряд достал, поехали.

Мы долго так колошматились. Жара, в машине духотища. Бой идет, в машине курю.

Батальонам ТРО дали команду уходить. Но куда уходить, если надо удержать Пески?

«Днепр» молодцы, сказали: «Мы танкистов не бросим». И вот как они заняли оборону на перекрестке с нашими танками, так они и стояли.

Потом начался обстрел. Я запрыгнул на машину, думаю, возьму бронежилет и каску, которые на броне лежали. Рядом разорвалась мина. Меня сбросило с башни взрывной волной.

Лежу, не понимаю, что случилось, вдохнуть не могу, ног не чувствую. Руками гребу вперед, чтобы выползти. Слышу, как ребята кричат: «Командира ранило!»

Парни из машины начали выпрыгивать. Я кричу: «В машину! Работать».

Тут правосеки подбежали, меня вытаскивают, взяли под плечи, потащили, забросили в джип и поехали. Обстрел такой, что выехать невозможно. Мы остановились. Сидим и ждем.

Мне тяжело вдохнуть. Укол сделали, я смог дышать. Потом оказалось, что была трещина в ребре, а сбоку свисала гематома 15 на 17 см.

Вижу, как пехота скучковалась в ямке возле забора: «Нас бросили, нас кинули, мы сейчас все здесь сдохнем!»
Подхожу к пехоте, спрашиваю: «Кто старший?» – «Та старший ранен, его увезли».

«Как оборону организовали?» – «Какую оборону? Нас, нас… Мы сейчас уходим отсюда, мы убегаем».

Я говорю: «Там сейчас находятся два взвода. Если вы бросаете этот участок, то их берут в кольцо и убивают. Вот этот танк видите? Почему его никто не прикрывает? Если его сожгут, это будет на вашей совести».

…В общем, сказал, что они нехорошие люди. Говорю: «Кто готов со мной вперед идти? Сейчас будем выставлять там посты». Двое вызвались. Мы пошли вперед, расставил их на позиции.

Потом подхожу к правосекам и говорю: «Везите меня обратно к танкистам». Отвезли. Залезаю в машину. Каждый выстрел – как будто тебе внутрь вставили арматуру…

В итоге Пески мы взяли.

Потом пошло наступление на Авдеевку. Комбриг звонит: «Твои боевые поедут дальше воевать. Они не очкуют».
Я к медикам подошел, взял еще пять уколов. Не помню, что за уколы, но послабее, чем у правосеков.

Спать не могу, лежать не могу. Встал, думаю, похожу. Я в трусах, а справа такая гематома висит. Подхожу к «Дозору», они не очень хотели идти на задание. Мы просто поговорили. А когда я ушел, его бойцы сказали: «Если даже он побитый пойдет, мы тоже готовы». Это мне Дозор потом через год рассказал.

После боя меня сменил командир роты, я отправился в госпиталь. Приехал и говорю: «Давайте, полечусь амбулаторно». Дома не смог усидеть, а тут еще и пацаны звонят: «Никто в бой идти не хочет». Так что я через неделю вернулся.

В ДОНЕЦКОМ АЭРОПОРТУ МЫ СОЗДАЛИ МАЛЕНЬКИЕ МОБИЛЬНЫЕ ГРУППЫ. ТАКОГО ПРИКАЗА НЕ БЫЛО – ЭТО ВСЕ ИЗ ОПЫТА

В конце ноября было очередное наступление. Мы отработали, старый терминал оставили, перешли в новый. Планировалось снова отбить старый терминал. Мы завалили половину здания, там еще много спецназеров русских внутри погибло.

На очередной выход я взял с собой две машины. Перед тем просил отправить вечером саперов на дорогу, по который мы будем идти, ведь там до этого была вражеская ДРГ.

Никто ничего не сделал.

Я плюнул, решил ехать. Я – первым, а за мной две машины. На улице дубарина, снег. Слышу взрыв сзади. Машина, которая ехала за мной, сошла с моего следа и попала на мину. Я по страдиостанции спрашиваю: все нормально? «Да-да-да, механик чуток контужен».

Говорю третьему экипажу – давай оттягивай машину, а я пошел самостоятельно работать.

Выскочил на взлетку, пошел вдоль нее. Получил ПТУРом в крайнюю «шоколадку» — это мы так динамическую защиту называем. Повезло, что в динамику попало и машину не пробило. Но она остановилась и заглохла – на открытом участке, который простреливается.

Смотрю – еще несколько птуров попало в забор, а целили в нас. Завестись не получается. Говорю экипажу, выходите и ползите к нашим, а я остаюсь. Но пацаны: «Мы с тобой». После боя, смеясь, поясняли: «Он нам говорит, выходите! Куда выходить, там валят! Уж лучше в машине».

Стоим, ждем танки. Штурман по связи говорит: «Адам, мы идем к тебе». А тогда в аэропорт, кроме меня, самостоятельно никто не заходил. Я еще подумал: «О, мужиками стали».

Подкатываются ко мне. Я вылез, смотрю на свою машину – а у меня нет ни одного троса. Приезжает танк – у них тоже только один, второй потеряли по дороге, когда тянули первую машину.

И вот они меня тянут этим одним тросом, а я еще по сепарам ударил.

Но тогда четко артиллерия сработала. Они как услышали: «Адам подбит на взлетке», – всё вокруг меня закрыли, и никто не подошел. После этого я проверил машину, завел ее и поехал дальше под ДАП.

Мы тогда доработали хорошо. Старый терминал не отбили, но они понесли большие потери.

Есть ли проблема в армии с трусостью танкистов? Иногда да. Но мне до сих пор обидно такое слышать.
Вот смотрите, мне ставят задачу: «Адам, надо выйти и поработать мишенью. Пусть по тебе повалят, а мы будем знать, откуда – и потом по ним поработаем». То есть, мне задачу обрисовывают.

А был случай, когда якобы танкисты не пошли. Им сказали, что нужно выйти, развалить терминал, пострелять, потом выйти на взлетку, снова пострелять.

Есть задача, ее нужно выполнить, но ты подумай, как ее выполнить. Они подумали и говорят: «А зачем нам именно заезжать, куда указывают? Мы отработаем по тем точкам».

Поехали, отработали и ушли. А их вновь гонят на взлетку: «Зачем? Мы отработали. Можем еще раз выехать и отработать по тем точкам, которые вы сказали».

В конечном счете, их назвали трусами. Если бы им сказали: «Ребята, вы должны поработать наживкой, чтобы выманить их танки», – то они бы вышли, зная полную картину.

Это армия – и задачи, даже дурные, нужно выполнять. Но с головой.

Например, мы загнали танки в аэропорт. Артиллерия кроет день и ночь, ранило экипажи. Я начинаю думать, что надо что-то менять. Никто же ничего не говорит, как и что делать.

Вспоминаю, что когда территория аэропорта была большая, машины стояли внутри, сепары не знали, где именно, поэтому крыли везде. Но если шло наступление, танкисты занимали места и выходили на нужную точку. Теперь территория уменьшилась, все просматривалось – и сепары уже валили прямой наводкой.

Тогда я забрал танкистов из аэропорта на «подлетное» расстояние.

Дальше мы работали так: пехота на своих объектах принимает удар на себя и отвлекает противника. А в это время выходят танки. Экипажи уже знают, где противник, какие позиции лучше занять, чтобы по нему отработать. Идет спокойная работа: увидел, попал, уничтожил.

Это получилось случайно, но создалась маленькая мобильная группа.

Танки целые, пехота все равно нахрапом не пойдет. Пока они идут, прощупывают, начинают выходить, мы уже об этом знаем – машины заводятся, и в течение 10 минут мы уже на месте, начинаем работать.

Дальше, когда мне привели подкрепление, я создал мобильные группы и придумывал тактику. Выходит один танк, делает 5-6 выстрелов, разворачивается и уходит. Пока делает первый выстрел, противник наводит артиллерию, но танка там уже нет. А им, чтобы перенавестись, нужно время. В этот момент выходит еще одна группа из другой точки и начинает работать. Третья группа заходит с фланга и разбивает.

Это даже не то, чтоб я сам придумал. Ночью или же во время затиший я перечитал все о чеченской кампании, потому что там бои велись в городе.

Потом вместо отдыха объездил точки, новые рубежи, маршруты, все пути отхода, выхода, продумал все варианты наступлений противника – и у меня были заготовки, как действовать.

Неожиданностей не будет, и они получат по шее. Получали ли они? Наверное, да, раз они меня ловили (смеется).
Когда не хватало машин, мы с экипажем постоянно одни катались, никто с нами не хотел. Как-то слышим по перехвату: «Летчик, летчик идет, с**бываемся». Они меня летчиком называли. Иногда пытались меня поймать. Мои мне передают: «Адам, Адам, тебя ловят, меняй маршрут!»

А куда менять? Там засада, там ловят, а здесь их штатные позиции. Я говорю механику: «Давай прямо пойдем». Мы решили внаглую через поле на их базу. Выскакиваем на асфальт, мчим на Авдеевку. Они не ожидали, поэтому ни одного выстрела не сделали. И таких случаев много.

МНЕ ДАЖЕ СЛОЖНО ПОНЯТЬ, ЗА КАКОЙ ИМЕННО БОЙ МЕНЯ НАГРАДИЛИ. ПОТОМУ ЧТО БОИ БЫЛИ ПОСТОЯННО

Cейчас Адам сам сел за парту в Национальной академии обороны

Те пацаны, которые там остались после первых обстрелов в августе – самые боевые, это семья. Но были и такие, которые при первом обстреле «Градами» вызывали такси. Оно приезжало из Красноармейска по тройному тарифу.
Почему трусов не наказывали? После первого обстрела у нас и кое-кто уехал, не говоря уже о комендатуре. А в Пески вообще никто не заглядывал.

Однажды мы вытаскивали пехоту в аэропорту. Тогда бэха зашла и навернулась на взлетке. Мне говорят: «Адам, надо вытащить». Мы приехали туда, на их машине тросов не оказалось.

Говорю командиру бехи: «Давай своих бойцов, цепляем машину». Вокруг разрывы, свист. Смотрю, его бойцы, которые занимали круговую оборону, ныряют в беху и закрывают за собой двери.

А мы вдвоем с командиром, цепляем БМП на танковые тросы. На пути из аэропорта, двигатель бехи начинает работать, снова глохнет, и так несколько раз. Короче, я не знаю, как нас не расстреляли.

Когда беха снова заглохла, говорю механику: «Включай термодымовую аппаратуру» (ТДА). Это на разогретую турбину с очень высокой температурой, впрыскивается топливо. Оно не загорается, но получается густой дым, который задымляет большой участок местности.

Сепары потом у нас научились дымы закидывать и пользоваться ТДА при выходе, раньше они такого не делали.
В общем, мы задымили всю взлетку. Беха вновь заглохла – запустили. Смотрю, задымилась, начинает гореть. Десант внутри сидит, не открывает.

В общем, еле вытащили мы беху в Пески. Выбежали, открываем люк, а там пламя. Снегом его затушили. Десант сдуло опять, даже спасибо не сказали. Командиру потом пожал руку: «Молодец, мужик».

Страх пропал, когда уже морально устал. Без ротации тяжело, то есть, ты привыкаешь, перестаешь думать об этом. Бывало даже, что я засыпал в танке во время боя – пацаны будили. Я знал, что они со мной, и все будет хорошо.
Поступила как-то задача два отделения сопроводить в старый терминал. Они загрузились в БТРы и поперли туда. В аэропорту, чтоб пешком не ходить, я решил на танке заехать к Редуту поздороваться и уточнить обстановку.
Залез на броню, смотрю влево – танк идет. У меня даже не было никакой мысли, что это сепарский. Этот танк увидел наши БТР-ы и влупил по ним. Это все у меня на глазах. Мы ныряем в машину, я поворачиваю башню и вижу, как первый БТР взрывается.

Начинаем двигаться вперед, этот БТР перекрывает нам сектор стрельбы. Пошел наш второй БТР, в него тоже попали, и он тоже заградил нам сектор стрельбы.

Мы немного откатились назад, а в это время сепары сделали следующий выстрел по рукаву аэропорта прямо над нами. Я ответил – прямое попадание. За 8 секунд, пока я перезаряжался, командир и наводчик из подбитой сепарской машины выпрыгнули. Их уже наша пехота добила.

Потом я увидел еще один их танк, он начал отходить, спрятался за «КамАЗ». Двумя выстрелами подбили и то, и другое. Сепары после этого сразу отошли. Атака была отбита.

Смотрю в прицелы – к нам бежит Редут. Я вышел ему навстречу. Он за плечи так меня схватил, встряхнул, но ничего не сказал. Хотя видно было, что хотел поблагодарить.

В ноябре-декабре мы отбили наступление сепаров в аэропорту. Мне даже сложно понять, за какой именно бой меня наградили. Потому что они были постоянно.

Однажды было наступление. Мне кричат: «Адам, выходи!» – а я понимаю, что не успеваю. На улице ночь, но я знаю местность. Заехал с Опытного и вдалеке увидел фонарик где-то в Донецке.

Навелся на этот фонарик, взял чуть-чуть правее и чуть-чуть ниже, дальность знаю, и сделал первый выстрел. Выхожу: «Шалаш, помогай. Куда попал?».

Они говорят: «Пока тишина». Я ж начинаю волноваться: «Блин, по своим еще лупанул, приехал, называется, помочь».
Потом слышу: «Давай, давай, отлично! 50 м правее и насыпай!» Говорю: «Принял, хорошо, продолжаю». И я туда высыпал. Ночное наступление остановили.

Я не считал, сколько у меня на счету подбитых машин. Я знаю – две бэхи, один БТР. Но проверять-то никто не ходил – куча машин с боеприпасами, минометы, детонаций много было. Валили и не спрашивали, что мы там у них взорвали.

Я МОГУ ПОЦЕЛОВАТЬ МАШИНУ, КОГДА САЖУСЬ В НЕЕ

Я учу ребят, что надо любить машину, обслуживать ее. Я могу поцеловать машину, когда сажусь в нее (смеется). Разговариваю и прошу, чтобы не подвела.

Я ее никак не называл и не подписывал, никакие эмблемы не рисовал. Почему? Бывает, едешь и видишь чей-то подписанный автомат, и все знают, кто его владелец и что он погиб. А так, железяка валяется – ну, пусть и валяется.

Я учу, что должна идти беспрерывная стрельба: пушка – пулемет на башне – пушка – пулемет на башне. Если так работают две или три машины, то вообще никто головы не поднимет. Но этому меня никто не учил.

Вообще я инженер-механик по специальности. Поэтому я не изучал то, чему учат командиров. У меня все знания из практики и книжек. Потом уже я учил новеньких.

Танкиста, который может работать, можно подготовить за три дня. А танкиста, который будет работать хорошо, – за пять. У меня так получалось. Но чтобы у него это все закрепилось, ему нужно после этих пяти дней постоянно работать.

Хотя начинать приходится с того, что выводишь многих из состояния запоя, а потом начинаешь учить. Как?
В первую очередь, человека надо заинтересовать. Конечно, после полугода ведения боевых действий люди уже приблизительно знали, кто я такой. Давал им максимальную нагрузку. Люди постоянно работали, им нравилось, желания пить уже не было.

Все говорят, что без артиллерии было бы невозможно, а без танков было бы туго. Танк – это бронированная машина, предназначенная для уничтожения техники, бронированных целей, дотов, дзотов и живой силы противника.

Из опыта все поняли, что пехота без танков никуда не пойдет и не будет держать оборону. Поэтому они всегда кричат: «Дайте танк!» Но если ты даешь танк, и танк подбивают, то они тоже кричат: «Мы не будем стоять, танк подбит».

Поэтому я всегда пехоту учил и танкистам говорил: «Ребята, если вы хотите остаться живыми, и чтобы танк вас прикрывал и работал, танк должен стоять где-нибудь в сторонке, не под огнем артиллерии. Даже не обязательно, чтобы вы его видели.

Вы знайте, что он – есть. Но когда будет наступление, этот танк выйдет, отработает и вас прикроет».
В зависимости от вида боя танк может выполнять разные функции и задачи.

В оборонном бою это очень хорошее средство для поддержки пехоты. Мы же почти не наступали, чаще всего танк использовался для обороны. Сейчас машин стало больше. Да и боевых подразделений больше, опыта, офицеров.
Перейдя в марте в первую танковую, я стал бороться с пьянством – серьезных боев уже не было. Сначала в ямы сажали, по шее давали. Не помогает. В Волновахе комендант помог. Если нужно было, мы аватаров отвозили к нему на день-два.

Дальше наказывали рублем. Первый залет – лишение половины процентов и домой семье письмо с объяснением, почему он не получил полную зарплату.

Следующий залет – лишаем полной премии и отправляем письмо всем: на работу, в школу, садик, сельсовет. Чтобы знали, что это не герой, который их защищает, а алкаш.

Так мы результатов добились. Остались единицы, которые не понимали. Но, откровенно говоря, мы так никому ни одного письма и не отправили – жалко их было.

Но премий лишали. А этими деньгами, по разрешению, начали отдавать премии другим бойцам. Работаешь хорошо – вот тебе премия, если бухаешь – поделись премией с товарищем.

СИЛЬНЫЙ ЛИ ВРАГ? ЭТО ПРОТИВНИК, С КОТОРЫМ МОЖНО БОРОТЬСЯ, МОЖНО ПО НЕМУ РАБОТАТЬ

Уровень противника чувствуется по работе, по тому, как ведется артиллерийский обстрел, охота на танки, наступление.

Раньше они шли тупо, в полный рост, обколотые, обкуренные. А потом начали думать, использовать профессиональных снайперов с хорошими винтовками, хорошие противотанковые средства, правильно их расставлять.

В августе нам было проще, в сентябре – сложнее, в октябре – еще сложнее. В ноябре-декабре вообще не знаю, как мы удержали позиции – работали по максимуму.

В феврале уже было видно, как профессионально работают их танки. Это не «бывшие шахтеры», которые из подвала достали машины и научились за полгода на них ездить.

Сильный ли враг? Это противник, с которым можно бороться, можно по нему работать.
У меня было правило – по гражданским не стрелять. Сомневаешься, есть гражданский в доме или нет, – не стреляй, пока не увидишь, откуда атакуют.

Это наша земля, это наш дом, это наши люди. Если по тебе откроют огонь, тогда ты откроешь.
Наша сила в правде. Это наша земля.

Что еще мне давало силы?.. Да ничего, за ребят там был. С первого блокпоста я понял, что моя цель – сохранить их жизни.

О доме не думал. Такие мысли тормозят. Отсекаешь от себя все, думаешь только о работе – и тогда спокойно и хорошо.

Оксана Коваленко, Галина Тытыш, УП
Оксана Коваленко, Галина Тытыш.

«Адам спас мне жизнь». Таких признаний военных о Евгении Межевикине десятки. Кто-то называет его ангелом-хранителем, кто-то бесстрашным киборгом, а противник – «летчиком»: так быстро, неожиданно и четко работал танк Адама.

Позывной «первого человека» товарищи дали ему еще в самом начале войны. Евгений везде был впереди – разведать ситуацию, прикрыть позиции, отремонтировать танк и выйти в бой.

Говорят, военные черствые и скупые на похвалу. Но, если послушать их рассказы об Адаме, сразу становится понятно, почему кроме Героя Украины и орденов Богдана Хмельницкого, у него есть еще одна, особенная – «Народного героя».

Ее присуждают военные совместно с волонтерами и экспертами. Здесь сложно заподозрить чьи-либо интересы – это признание в любви и уважения к конкретному бойцу. В данном случае – легендарному Адаму.

Мы встречаемся в Киеве сразу после указа президента о присуждении ему наивысшей государственной награды – «Золотой звезды» героя. За время АТО такой награды удостоились 23 бойца, 12 из них – посмертно.

Телефон танкиста постоянно звонит, военный смущается, отвечает что-то про зарплату, которую придется истратить на угощение позвонившим – а потом спокойно, не теряя нити разговора, возвращается к интервью.

Адам сосредоточено рассказывает историю своей войны. Так, будто собирает карту из отдельных листов, с которыми он ходил в бой в самом начале АТО.

Вот первый блокпост и первый урок, который преподнесла война: машины на марше нельзя ставить одна за другой, только «елочкой».

Вот первые конфликты с местными, которые закончились заваливанием военных угощениями и консервами.

Вот первые потери и бойцы, готовые все бросить и бежать поскорей домой.

Вот аэропорт и простреливаемая взлетка, по которой не боялся ездить «железный Адам».

Сейчас он говорит, что, и вправду, в какой-то момент перестал бояться – от усталости, желания защитить своих бойцов и «сделать работу». Танкист так и говорит – «отработал». Без пафоса.

Майору Евгению Межевикину 33 года. Родился в России в шахтерской семье, в начале 90-х семья переехала в Днепропетровскую область. Он и представить не мог, что придется воевать с русскими – они ведь «друзья и братья».

Все поменялось после первых обстрелов. Друзья – не убивают.

Но и теперь Евгений говорит, что некоторые знакомые звонят его поздравить с наградами – человеческие отношения важнее политики.

Для Межевикина военное дело было мечтой со школьной скамьи. Рассказывает, что выискивал в библиотеке всё о сражениях. «Войну и мир» прочитал очень быстро – концентрировался на описании баталий, а вот любовные сцены пропускал.

В разговоре это заметно – он описывает все в подробностях, будто вырисовывая детали и схемы боя, минуя свои переживания. И лишь вскользь упоминает о том, почему не давал имен своей машине, и о том, как прожил год без семьи.

За 1,5 года он прошел множество горячих точек в составе 93-й бригады, командовал батальоном в 1-й танковой бригаде. Хотя по образованию он – инженер-механик, специализируется на ремонте техники.

Но Адам – способный самоучка. Все его знания о ведении боя – из опыта и книг, которые он штудировал между боями. Теперь некоторые его сослуживцы говорят, что «тактику Межевикина» можно вписывать в учебники. Cейчас Адам сам сел за парту в Национальной академии обороны.

А еще вспоминают его выносливость. Как пример, приводят тот факт, что с ним работали двое механиков – один не выдерживал его темп. Но сам Евгений говорит: «Да у нас просто танков не хватало. Механиков, и правда, было двое, я хотел, чтобы они отдыхали».

В течение нескольких часов Адам вспоминает товарищей, шутит над самим собой и другими. Но после разговора, взяв очередную сигарету, улыбчивый и добродушный Адам грустнеет и задумывается.

«Мы тебя утомили?» – спрашиваем, заметив резкое изменение.

«Просто вспомнил ребят, которые остались там…»

У НАС ТОГДА БРИГАДА НА 90-95% БЫЛА ПРОРОССИЙСКИ НАСТРОЕНА. НО ПОСЛЕ ПЕРВЫХ ОБСТРЕЛОВ ВСЕ ПОМЕНЯЛОСЬ

Насмотревшись патриотических фильмов о Великой отечественной, я еще в детстве решил стать военным. Мечтал поехать куда-нибудь повоевать, но только не на своей земле. А потом вернуться с орденами – ну, как в фильмах. Такая глупая детская мечта.

Родителям о своем решении стать военным ничего не говорил – я же взрослый. Решил поступать в Харьковское летное, но меня забраковали из-за небольших проблем со здоровьем.

Пришел в военкомат, а мне говорят: «Дураков много везде, а в танковых войсках их немало, в танкисты не хочешь?»
Так я оказался в Харьковском институте танковых войск. А после него попал в 93-ю бригаду как заместитель по вооружению. Я хорошо разбирался в технике, за первые месяцы мы отремонтировали два БМП.

Со временем мне дали командовать танковым взводом. Но как зампотех, я не умел стрелять, решил учиться. «Доставал» замкомандира батальона, постоянно старался сесть с ним в офицерский экипаж, – все впитывал, запоминал.

Потом я принял вторую танковую роту. Привели в порядок все машины – они были готовы идти в бой в любой момент. Когда после Майдана всех впервые подняли по тревоге – моя рота была единственная, которая могла выйти.

3 марта 2014 года мы уже погрузились на эшелон и выехали на украинско-российскую границу. Сначала в Станицу-Луганскую. Но местные не дали нам разгрузиться на платформе – заблокировали пути, начали шуметь, кричать, ругаться, зачем мы, такие нехорошие, сюда приехали.

Я тогда вышел в толпу и говорю: «Вы на кого кричите? Это — солдаты, срочники, это не наемники. Вы лучше посмотрите, как они одеты, и спросите, может, голодные?» Они бросились тащить консервы.

Так вот, один вагон забрасывали камнями, а в другой несли продукты. Но разгрузиться не дали.

В начале войны я не понимал: с русскими воевать? Со своими? Это же все друзья. У нас тогда бригада на 90-95% была пророссийски настроена. Все знали, что когда придут россияне, никто стрелять не будет.

С такими мыслями мы принимали в апреле мобилизованных. Но после первых обстрелов все поменялось. Ведь друг не убивает.

Какая разница, кто стрелял – шахтер или сепар? Если это человек с незаконным оружием, он – бандит. Когда в аэропорту взяли в плен несколько россиян, все уже было понятно.

В мае меня отправили со сводной механизированной ротой на БТРах. Тогда еще танкистов не трогали, выдернули меня и замкомбата. Нас кинули на донецкое направление.

Поставили задачу – выдвигаться вперед, занять блокпост в Лысовке. Не объяснили ничего, сказали: «Езжайте сюда, займите брошенный несколько дней назад блокпост, по дороге обеспечьте себе охрану». Мы и поперли.

Остановились возле переезда посмотреть, куда дальше ехать. Смотрю – в воздухе поднялась белая ракета. Все стоят, глядят на нее, ничего не понимаем.

Потом пошла красная. Все присели, началась стрельба. Мы не знали, что это наши. Мы должны были в ответ тоже запустить белую ракету, но нас никто не предупредил.

Да и сигнальных ракет никто не дал. Ведь красная – это уже сигнал к бою.

Мы рассеялись, началась хаотичная стрельба, все испугались. Это я теперь понимаю, что на марше даже на коротких остановках машины надо ставить елочкой, чтобы все БТРы могли работать, а мы ведь все вряд стали.

В какой-то момент я крикнул: «Не стрелять!» Смотрю, с той стороны тоже затихли. Говорю: «Давай, кричим: «93-я!» И оттуда ответ – «93-я», мы ведь в метрах 100-150 стояли. А они уже беху завели, собирались по нам влупить.
У нас трехсотый. Живот в крови, ноги в крови, и все стоят, смотрят… Подбежал с той стороны медик. У нашего парня пули в ноги вошли. Ну, и кого ругать?

Мы у них переночевали. Помогли охрану выставить, да и поехали.

Наш блокпост был крайним. За нами – сепары. В то время мы постоянно учились на собственном опыте – при нападениях я брал механика, наводчика, выезжали ночью, маневрировали.

Охрану лагеря взял на себя, никому не доверял. Сколько мы стояли, я ни одну ночь не спал – постоянно с бойцами. Ложился утром часа на три-четыре – и дальше занимаемся.

Потом нас переместили на Розовку, ближе к Донецку.

Чтобы сбить противника с толку, мы брали БТРы, выкатывались где-то на километр-два от нашей позиции и делали временные блокпосты. Встали – и начинаем проверять: оружие-боеприпасы-документы. Здесь постояли – переместились чуть дальше, там постояли – передвинулись. Но, видимо, мы кого-то разозлили – нас потом крепко накрыли минометами.

Помню, начинается обстрел. Паника, все бегут в ближайший блиндаж. Одеваю броник, каску, беру автомат, думаю прыгнуть в окоп. А там уже солдаты, поднимают на меня голову, говорят: «Командир, делай что-нибудь». Я понял, что в окопе мне делать уже нечего. Скажут ведь – трус.

Разворачиваюсь. Бегу к минометчикам. Но по Розовке отвечать нельзя – там же мирные жители. Бегу к танкистам через все поле. Слышу свист – разрыв. Чик – присел. Рядом. Я вновь – тык-тык-тык. Подбегаю к танку. Кричу: «Заводи! Видишь, посадка? Там чуть левее, метров 200 за ней, дай четыре снаряда».

Отбегаю, танк завелся, вижу, хорошо отработал. Я вновь к минометчикам. Слышу, летит. А там единственная яма – туалет. Думаю, если что, перекачусь в яму, и уже хрен с ним.

Эти все снаряды легли по окраине Розовки, чтобы не задеть мирных, но мы напугали сепаров, они уехали.
Уже потом по видео в интернете нашли, что они стреляли из машины в центре Розовки.

С тех пор солдаты меня уже слушались беспрекословно. Если раньше я бегал с палкой и всех заставлял «копай окоп», то после этого они начали драться за лопаты и бензопилы.

Мы тогда были без воды. Теперь я точно знаю, что три литра хватает, чтобы полностью покупаться с шампунем.

БОЙ ПОКАЗАЛ, ЧТО ПЕРВОЕ – СВЯЗЬ, ВТОРОЕ – ВСЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ЗАПРАВЛЕНО И ОТРЕМОНТИРОВАНО. ПОЭТОМУ МЫ ЗАНЯЛИСЬ МАШИНАМИ

«Я не считал, сколько у меня на счету подбитых машин. Я знаю – две бэхи, один БТР. Но проверять-то никто не ходил – куча машин с боеприпасами, минометы, детонаций много было»

При первой попытке взять Пески мы потеряли два танка – погибших ребят сепары вернули нам через пару дней.
После ранения комбата «Кощея» мне пришлось принимать танковый батальон вместо БТРов, на которых мы воевали до того.

Сразу ставят задачу – ты заходишь с батальоном, занимаешь оборону, и с одной стороны удерживаешь Пески. Я слушаю, и думаю, о том, что вот, наши парни погибли. Сколько их погибло, я не знаю, для меня даже один человек – это много.

Страшно. Тяжело. Иду к батальону и понимаю, что в таком состоянии к нему идти нельзя. Выкурил 5 сигарет, успокоился.

Вижу, в батальоне начинается массовая паника, что их бросили. Подошел, слышу – кто-то кричит: «Да нахер оно вам надо!» Меня передернуло, я пришел в чувство. Построил всех.

Вспомнил, как мы стояли на блокпостах. Что некоторые местные и правда нам пальцы тыкали, дебилами называли, но большая часть привозила еду, просила идти дальше. Женщины плакали, говорили: «Вы не представляете, что они с нами делают».

Потому пацанам сказал: «Вы что, это забыли? Это ваша земля!»

Уговаривать никого не хотел. Сказал просто: «Кто готов идти в бой, отомстить за погибших пацанов, становись на левый фланг, кто нет – на правый».

Смотрю, один экипаж перешел, потом еще. Кто налево, кто – направо. Было где-то 50 на 50.

Первый же бой показал, что первое – связь, второе – все должно быть заправлено и отремонтировано. Поэтому мы занялись машинами.

Ночью рванули на задание тремя танками, плюс пехота – «Днепр».

Я ребятам обрисовал тактику. «Идем елочкой». Первого прикрывает вторая машина, третья идет сзади. И работаем: первая делает выстрел, тогда идет вторая и отходит, а третья в резерве. Ведется беспрерывная стрельба, противник не успевает поднять голову.

Я ехал первым, но у меня была задержка – пушка перестала стрелять. Вышел, вытаскиваю заряд, смотрю, а он целый, накола нет. Засовываю руку, а там ржавчина. Почистить нечем.

И вот в Песках я выезжаю на перекресток. Идет бой, а я ищу наждачку. На меня смотрят, как на дурака. Нашел что-то быстро, почистил, заряд достал, поехали.

Мы долго так колошматились. Жара, в машине духотища. Бой идет, в машине курю.

Батальонам ТРО дали команду уходить. Но куда уходить, если надо удержать Пески?

«Днепр» молодцы, сказали: «Мы танкистов не бросим». И вот как они заняли оборону на перекрестке с нашими танками, так они и стояли.

Потом начался обстрел. Я запрыгнул на машину, думаю, возьму бронежилет и каску, которые на броне лежали. Рядом разорвалась мина. Меня сбросило с башни взрывной волной.

Лежу, не понимаю, что случилось, вдохнуть не могу, ног не чувствую. Руками гребу вперед, чтобы выползти. Слышу, как ребята кричат: «Командира ранило!»

Парни из машины начали выпрыгивать. Я кричу: «В машину! Работать».

Тут правосеки подбежали, меня вытаскивают, взяли под плечи, потащили, забросили в джип и поехали. Обстрел такой, что выехать невозможно. Мы остановились. Сидим и ждем.

Мне тяжело вдохнуть. Укол сделали, я смог дышать. Потом оказалось, что была трещина в ребре, а сбоку свисала гематома 15 на 17 см.

Вижу, как пехота скучковалась в ямке возле забора: «Нас бросили, нас кинули, мы сейчас все здесь сдохнем!»
Подхожу к пехоте, спрашиваю: «Кто старший?» – «Та старший ранен, его увезли».

«Как оборону организовали?» – «Какую оборону? Нас, нас… Мы сейчас уходим отсюда, мы убегаем».

Я говорю: «Там сейчас находятся два взвода. Если вы бросаете этот участок, то их берут в кольцо и убивают. Вот этот танк видите? Почему его никто не прикрывает? Если его сожгут, это будет на вашей совести».

…В общем, сказал, что они нехорошие люди. Говорю: «Кто готов со мной вперед идти? Сейчас будем выставлять там посты». Двое вызвались. Мы пошли вперед, расставил их на позиции.

Потом подхожу к правосекам и говорю: «Везите меня обратно к танкистам». Отвезли. Залезаю в машину. Каждый выстрел – как будто тебе внутрь вставили арматуру…

В итоге Пески мы взяли.

Потом пошло наступление на Авдеевку. Комбриг звонит: «Твои боевые поедут дальше воевать. Они не очкуют».
Я к медикам подошел, взял еще пять уколов. Не помню, что за уколы, но послабее, чем у правосеков.

Спать не могу, лежать не могу. Встал, думаю, похожу. Я в трусах, а справа такая гематома висит. Подхожу к «Дозору», они не очень хотели идти на задание. Мы просто поговорили. А когда я ушел, его бойцы сказали: «Если даже он побитый пойдет, мы тоже готовы». Это мне Дозор потом через год рассказал.

После боя меня сменил командир роты, я отправился в госпиталь. Приехал и говорю: «Давайте, полечусь амбулаторно». Дома не смог усидеть, а тут еще и пацаны звонят: «Никто в бой идти не хочет». Так что я через неделю вернулся.

В ДОНЕЦКОМ АЭРОПОРТУ МЫ СОЗДАЛИ МАЛЕНЬКИЕ МОБИЛЬНЫЕ ГРУППЫ. ТАКОГО ПРИКАЗА НЕ БЫЛО – ЭТО ВСЕ ИЗ ОПЫТА

В конце ноября было очередное наступление. Мы отработали, старый терминал оставили, перешли в новый. Планировалось снова отбить старый терминал. Мы завалили половину здания, там еще много спецназеров русских внутри погибло.

На очередной выход я взял с собой две машины. Перед тем просил отправить вечером саперов на дорогу, по который мы будем идти, ведь там до этого была вражеская ДРГ.

Никто ничего не сделал.

Я плюнул, решил ехать. Я – первым, а за мной две машины. На улице дубарина, снег. Слышу взрыв сзади. Машина, которая ехала за мной, сошла с моего следа и попала на мину. Я по страдиостанции спрашиваю: все нормально? «Да-да-да, механик чуток контужен».

Говорю третьему экипажу – давай оттягивай машину, а я пошел самостоятельно работать.

Выскочил на взлетку, пошел вдоль нее. Получил ПТУРом в крайнюю «шоколадку» — это мы так динамическую защиту называем. Повезло, что в динамику попало и машину не пробило. Но она остановилась и заглохла – на открытом участке, который простреливается.

Смотрю – еще несколько птуров попало в забор, а целили в нас. Завестись не получается. Говорю экипажу, выходите и ползите к нашим, а я остаюсь. Но пацаны: «Мы с тобой». После боя, смеясь, поясняли: «Он нам говорит, выходите! Куда выходить, там валят! Уж лучше в машине».

Стоим, ждем танки. Штурман по связи говорит: «Адам, мы идем к тебе». А тогда в аэропорт, кроме меня, самостоятельно никто не заходил. Я еще подумал: «О, мужиками стали».

Подкатываются ко мне. Я вылез, смотрю на свою машину – а у меня нет ни одного троса. Приезжает танк – у них тоже только один, второй потеряли по дороге, когда тянули первую машину.

И вот они меня тянут этим одним тросом, а я еще по сепарам ударил.

Но тогда четко артиллерия сработала. Они как услышали: «Адам подбит на взлетке», – всё вокруг меня закрыли, и никто не подошел. После этого я проверил машину, завел ее и поехал дальше под ДАП.

Мы тогда доработали хорошо. Старый терминал не отбили, но они понесли большие потери.

Есть ли проблема в армии с трусостью танкистов? Иногда да. Но мне до сих пор обидно такое слышать.
Вот смотрите, мне ставят задачу: «Адам, надо выйти и поработать мишенью. Пусть по тебе повалят, а мы будем знать, откуда – и потом по ним поработаем». То есть, мне задачу обрисовывают.

А был случай, когда якобы танкисты не пошли. Им сказали, что нужно выйти, развалить терминал, пострелять, потом выйти на взлетку, снова пострелять.

Есть задача, ее нужно выполнить, но ты подумай, как ее выполнить. Они подумали и говорят: «А зачем нам именно заезжать, куда указывают? Мы отработаем по тем точкам».

Поехали, отработали и ушли. А их вновь гонят на взлетку: «Зачем? Мы отработали. Можем еще раз выехать и отработать по тем точкам, которые вы сказали».

В конечном счете, их назвали трусами. Если бы им сказали: «Ребята, вы должны поработать наживкой, чтобы выманить их танки», – то они бы вышли, зная полную картину.

Это армия – и задачи, даже дурные, нужно выполнять. Но с головой.

Например, мы загнали танки в аэропорт. Артиллерия кроет день и ночь, ранило экипажи. Я начинаю думать, что надо что-то менять. Никто же ничего не говорит, как и что делать.

Вспоминаю, что когда территория аэропорта была большая, машины стояли внутри, сепары не знали, где именно, поэтому крыли везде. Но если шло наступление, танкисты занимали места и выходили на нужную точку. Теперь территория уменьшилась, все просматривалось – и сепары уже валили прямой наводкой.

Тогда я забрал танкистов из аэропорта на «подлетное» расстояние.

Дальше мы работали так: пехота на своих объектах принимает удар на себя и отвлекает противника. А в это время выходят танки. Экипажи уже знают, где противник, какие позиции лучше занять, чтобы по нему отработать. Идет спокойная работа: увидел, попал, уничтожил.

Это получилось случайно, но создалась маленькая мобильная группа.

Танки целые, пехота все равно нахрапом не пойдет. Пока они идут, прощупывают, начинают выходить, мы уже об этом знаем – машины заводятся, и в течение 10 минут мы уже на месте, начинаем работать.

Дальше, когда мне привели подкрепление, я создал мобильные группы и придумывал тактику. Выходит один танк, делает 5-6 выстрелов, разворачивается и уходит. Пока делает первый выстрел, противник наводит артиллерию, но танка там уже нет. А им, чтобы перенавестись, нужно время. В этот момент выходит еще одна группа из другой точки и начинает работать. Третья группа заходит с фланга и разбивает.

Это даже не то, чтоб я сам придумал. Ночью или же во время затиший я перечитал все о чеченской кампании, потому что там бои велись в городе.

Потом вместо отдыха объездил точки, новые рубежи, маршруты, все пути отхода, выхода, продумал все варианты наступлений противника – и у меня были заготовки, как действовать.

Неожиданностей не будет, и они получат по шее. Получали ли они? Наверное, да, раз они меня ловили (смеется).
Когда не хватало машин, мы с экипажем постоянно одни катались, никто с нами не хотел. Как-то слышим по перехвату: «Летчик, летчик идет, с**бываемся». Они меня летчиком называли. Иногда пытались меня поймать. Мои мне передают: «Адам, Адам, тебя ловят, меняй маршрут!»

А куда менять? Там засада, там ловят, а здесь их штатные позиции. Я говорю механику: «Давай прямо пойдем». Мы решили внаглую через поле на их базу. Выскакиваем на асфальт, мчим на Авдеевку. Они не ожидали, поэтому ни одного выстрела не сделали. И таких случаев много.

МНЕ ДАЖЕ СЛОЖНО ПОНЯТЬ, ЗА КАКОЙ ИМЕННО БОЙ МЕНЯ НАГРАДИЛИ. ПОТОМУ ЧТО БОИ БЫЛИ ПОСТОЯННО

Cейчас Адам сам сел за парту в Национальной академии обороны

Те пацаны, которые там остались после первых обстрелов в августе – самые боевые, это семья. Но были и такие, которые при первом обстреле «Градами» вызывали такси. Оно приезжало из Красноармейска по тройному тарифу.
Почему трусов не наказывали? После первого обстрела у нас и кое-кто уехал, не говоря уже о комендатуре. А в Пески вообще никто не заглядывал.

Однажды мы вытаскивали пехоту в аэропорту. Тогда бэха зашла и навернулась на взлетке. Мне говорят: «Адам, надо вытащить». Мы приехали туда, на их машине тросов не оказалось.

Говорю командиру бехи: «Давай своих бойцов, цепляем машину». Вокруг разрывы, свист. Смотрю, его бойцы, которые занимали круговую оборону, ныряют в беху и закрывают за собой двери.

А мы вдвоем с командиром, цепляем БМП на танковые тросы. На пути из аэропорта, двигатель бехи начинает работать, снова глохнет, и так несколько раз. Короче, я не знаю, как нас не расстреляли.

Когда беха снова заглохла, говорю механику: «Включай термодымовую аппаратуру» (ТДА). Это на разогретую турбину с очень высокой температурой, впрыскивается топливо. Оно не загорается, но получается густой дым, который задымляет большой участок местности.

Сепары потом у нас научились дымы закидывать и пользоваться ТДА при выходе, раньше они такого не делали.
В общем, мы задымили всю взлетку. Беха вновь заглохла – запустили. Смотрю, задымилась, начинает гореть. Десант внутри сидит, не открывает.

В общем, еле вытащили мы беху в Пески. Выбежали, открываем люк, а там пламя. Снегом его затушили. Десант сдуло опять, даже спасибо не сказали. Командиру потом пожал руку: «Молодец, мужик».

Страх пропал, когда уже морально устал. Без ротации тяжело, то есть, ты привыкаешь, перестаешь думать об этом. Бывало даже, что я засыпал в танке во время боя – пацаны будили. Я знал, что они со мной, и все будет хорошо.
Поступила как-то задача два отделения сопроводить в старый терминал. Они загрузились в БТРы и поперли туда. В аэропорту, чтоб пешком не ходить, я решил на танке заехать к Редуту поздороваться и уточнить обстановку.
Залез на броню, смотрю влево – танк идет. У меня даже не было никакой мысли, что это сепарский. Этот танк увидел наши БТР-ы и влупил по ним. Это все у меня на глазах. Мы ныряем в машину, я поворачиваю башню и вижу, как первый БТР взрывается.

Начинаем двигаться вперед, этот БТР перекрывает нам сектор стрельбы. Пошел наш второй БТР, в него тоже попали, и он тоже заградил нам сектор стрельбы.

Мы немного откатились назад, а в это время сепары сделали следующий выстрел по рукаву аэропорта прямо над нами. Я ответил – прямое попадание. За 8 секунд, пока я перезаряжался, командир и наводчик из подбитой сепарской машины выпрыгнули. Их уже наша пехота добила.

Потом я увидел еще один их танк, он начал отходить, спрятался за «КамАЗ». Двумя выстрелами подбили и то, и другое. Сепары после этого сразу отошли. Атака была отбита.

Смотрю в прицелы – к нам бежит Редут. Я вышел ему навстречу. Он за плечи так меня схватил, встряхнул, но ничего не сказал. Хотя видно было, что хотел поблагодарить.

В ноябре-декабре мы отбили наступление сепаров в аэропорту. Мне даже сложно понять, за какой именно бой меня наградили. Потому что они были постоянно.

Однажды было наступление. Мне кричат: «Адам, выходи!» – а я понимаю, что не успеваю. На улице ночь, но я знаю местность. Заехал с Опытного и вдалеке увидел фонарик где-то в Донецке.

Навелся на этот фонарик, взял чуть-чуть правее и чуть-чуть ниже, дальность знаю, и сделал первый выстрел. Выхожу: «Шалаш, помогай. Куда попал?».

Они говорят: «Пока тишина». Я ж начинаю волноваться: «Блин, по своим еще лупанул, приехал, называется, помочь».
Потом слышу: «Давай, давай, отлично! 50 м правее и насыпай!» Говорю: «Принял, хорошо, продолжаю». И я туда высыпал. Ночное наступление остановили.

Я не считал, сколько у меня на счету подбитых машин. Я знаю – две бэхи, один БТР. Но проверять-то никто не ходил – куча машин с боеприпасами, минометы, детонаций много было. Валили и не спрашивали, что мы там у них взорвали.

Я МОГУ ПОЦЕЛОВАТЬ МАШИНУ, КОГДА САЖУСЬ В НЕЕ

Я учу ребят, что надо любить машину, обслуживать ее. Я могу поцеловать машину, когда сажусь в нее (смеется). Разговариваю и прошу, чтобы не подвела.

Я ее никак не называл и не подписывал, никакие эмблемы не рисовал. Почему? Бывает, едешь и видишь чей-то подписанный автомат, и все знают, кто его владелец и что он погиб. А так, железяка валяется – ну, пусть и валяется.

Я учу, что должна идти беспрерывная стрельба: пушка – пулемет на башне – пушка – пулемет на башне. Если так работают две или три машины, то вообще никто головы не поднимет. Но этому меня никто не учил.

Вообще я инженер-механик по специальности. Поэтому я не изучал то, чему учат командиров. У меня все знания из практики и книжек. Потом уже я учил новеньких.

Танкиста, который может работать, можно подготовить за три дня. А танкиста, который будет работать хорошо, – за пять. У меня так получалось. Но чтобы у него это все закрепилось, ему нужно после этих пяти дней постоянно работать.

Хотя начинать приходится с того, что выводишь многих из состояния запоя, а потом начинаешь учить. Как?
В первую очередь, человека надо заинтересовать. Конечно, после полугода ведения боевых действий люди уже приблизительно знали, кто я такой. Давал им максимальную нагрузку. Люди постоянно работали, им нравилось, желания пить уже не было.

Все говорят, что без артиллерии было бы невозможно, а без танков было бы туго. Танк – это бронированная машина, предназначенная для уничтожения техники, бронированных целей, дотов, дзотов и живой силы противника.

Из опыта все поняли, что пехота без танков никуда не пойдет и не будет держать оборону. Поэтому они всегда кричат: «Дайте танк!» Но если ты даешь танк, и танк подбивают, то они тоже кричат: «Мы не будем стоять, танк подбит».

Поэтому я всегда пехоту учил и танкистам говорил: «Ребята, если вы хотите остаться живыми, и чтобы танк вас прикрывал и работал, танк должен стоять где-нибудь в сторонке, не под огнем артиллерии. Даже не обязательно, чтобы вы его видели.

Вы знайте, что он – есть. Но когда будет наступление, этот танк выйдет, отработает и вас прикроет».
В зависимости от вида боя танк может выполнять разные функции и задачи.

В оборонном бою это очень хорошее средство для поддержки пехоты. Мы же почти не наступали, чаще всего танк использовался для обороны. Сейчас машин стало больше. Да и боевых подразделений больше, опыта, офицеров.
Перейдя в марте в первую танковую, я стал бороться с пьянством – серьезных боев уже не было. Сначала в ямы сажали, по шее давали. Не помогает. В Волновахе комендант помог. Если нужно было, мы аватаров отвозили к нему на день-два.

Дальше наказывали рублем. Первый залет – лишение половины процентов и домой семье письмо с объяснением, почему он не получил полную зарплату.

Следующий залет – лишаем полной премии и отправляем письмо всем: на работу, в школу, садик, сельсовет. Чтобы знали, что это не герой, который их защищает, а алкаш.

Так мы результатов добились. Остались единицы, которые не понимали. Но, откровенно говоря, мы так никому ни одного письма и не отправили – жалко их было.

Но премий лишали. А этими деньгами, по разрешению, начали отдавать премии другим бойцам. Работаешь хорошо – вот тебе премия, если бухаешь – поделись премией с товарищем.

СИЛЬНЫЙ ЛИ ВРАГ? ЭТО ПРОТИВНИК, С КОТОРЫМ МОЖНО БОРОТЬСЯ, МОЖНО ПО НЕМУ РАБОТАТЬ

Уровень противника чувствуется по работе, по тому, как ведется артиллерийский обстрел, охота на танки, наступление.

Раньше они шли тупо, в полный рост, обколотые, обкуренные. А потом начали думать, использовать профессиональных снайперов с хорошими винтовками, хорошие противотанковые средства, правильно их расставлять.

В августе нам было проще, в сентябре – сложнее, в октябре – еще сложнее. В ноябре-декабре вообще не знаю, как мы удержали позиции – работали по максимуму.

В феврале уже было видно, как профессионально работают их танки. Это не «бывшие шахтеры», которые из подвала достали машины и научились за полгода на них ездить.

Сильный ли враг? Это противник, с которым можно бороться, можно по нему работать.
У меня было правило – по гражданским не стрелять. Сомневаешься, есть гражданский в доме или нет, – не стреляй, пока не увидишь, откуда атакуют.

Это наша земля, это наш дом, это наши люди. Если по тебе откроют огонь, тогда ты откроешь.
Наша сила в правде. Это наша земля.

Что еще мне давало силы?.. Да ничего, за ребят там был. С первого блокпоста я понял, что моя цель – сохранить их жизни.

О доме не думал. Такие мысли тормозят. Отсекаешь от себя все, думаешь только о работе – и тогда спокойно и хорошо.

Оксана Коваленко, Галина Тытыш, УП

Петр Каноник: В Донецке очень много техники. И все новенькое, все из РоссииПетр Каноник: В Донецке очень много техники. И все новенькое, все из России

Оксана Коваленко.
Петр Каноник – командир группы украинских офицеров в Совместном координационном центре по контролю за прекращением огня.
До возобновления боевых действий он находился в Донецке, где вместе с российскими офицерами и представителями боевиков пытался контролировать режим прекращения огня.

У Каноника – большой дипломатический опыт. В мирное время он был заместителем начальника управления верификации Генштаба – небоевого, военно-дипломатического подразделения. Там он занимался международными договорами, проблематикой Черноморского флота в том числе.

«Украинская правда» выяснила, что, несмотря на обострение на фронте, координационный центр продолжает свою деятельность в Донецке.

В интервью Каноник рассказывает, чем в оккупированном городе занимаются украинские военные, а также о том, что сейчас происходит в Углегорске и Донецком аэропорту.
– Петр Иванович, вы по-прежнему находитесь в Донецке. То есть, несмотря на военные действия, ваш центр продолжает работу?
– Мы – заложники судьбы. Под нас не подписан до сих пор протокол, мандат нам не предоставлен, соответствующий иммунитет отсутствует.
Но мы работаем, потому что мы – военные. Даже письменного приказа нет о том, что мы здесь. Мы как бы находимся в Дебальцево, в секторе С. Но на самом деле мы в Донецке.
– Происходят ли в настоящее время контакты с русскими?
– Мы продолжаем работать каждый день. Офицеры круглосуточно дежурят в одном зале – и российские, и украинские, и от Донецка.
Им поступают сведения, что обстрелян населенный пункт N. Мы пытаемся выяснить и получить подтверждение – так это или нет. Дальше уже принимаем меры для того, чтобы прекратить огонь. И потом получаем сводки, согласовываем, принимаем совместное решение относительно того, сколько же было обстрелов с той или иной стороны.
– ОБСЕ вместе с вами находится?
– Нет, центр ОБСЕ находится в гостинице Park Inn. Мы с ними работаем, периодически встречаемся. Раньше они чаще к нам ездили.
– Чем еще занимается ваш центр?
– Сейчас мы работаем над проблемой похищения наших военнопленных, похищения наших раненных, над составлением полных списков их местонахождения, в чем они нуждаются и так далее.
– Получается, что пленными вы начали заниматься после обострения?
– Нет. Пленными мы занимались всегда. Просто когда у нас была реальная возможность заниматься исключительно вопросами прекращения огня, мы в первую очередь занимались этим.
По вопросам пленных я связался с омбудсменом Донецка Дарьей Морозовой, она мне обещала помочь в этом вопросе, но потом сказала, что ее срочно вызывают, и лучше звонить Виктору Медведчуку.
Если это даст хоть какой-то результат, и я спасу нескольких людей, это будет нормально.
– Вы уже контактировали с Медведчуком, когда он приезжал в Донецк?
– Нет, он приезжал тогда тайно, встретился с Захарченко и с Плотницким. Они выстроили перед поездкой в Минск какое-то совместное видение.
А потом они жестко себя повели: начались атаки против наших вооруженных сил. Уже в Минске они на Кучму наезжали и заявляли, что они готовы прекратить режим огня и выйти на уровень выполнения первого этапа Минского меморандума при условии, что линия разграничения будет начинаться именно с того момента, когда они захватили дополнительные территории.
– Какие вопросы кроме задачи по пленным вам еще удается решать?
– Максимальное участие в этих процессах ОБСЕ, Красного креста, вопросы об эвакуации «200». На сегодня мы занимаемся вопросами создания гуманитарного коридора. Во вторник была достигнута договоренность о гуманитарном коридоре из Дебальцево и Углегорска на один день.
Кроме того, дали возможность силам АТО забрать из Углегорска наших погибших.
– Находясь в Донецке, вы видите отношение местных жителей к Украине. Какое оно, предпринимаются ли попытки настроить население против Украины еще больше?
– Здесь в последнее время опять начинаются волны, что именно украинский Су-25 сбил Boeing. Я обращаюсь к святая святых – «Инструкции по летной эксплуатации самолета Су-25», напечатанной в 87 году воениздатом в Москве. Это самая точная характеристика.
Там четко написано в первой книге о ракете Р-60, что она может быть использована как ракета класса «воздух-воздух». Написано, что ее дальность пуска до высоты полета 3 000 м составляет 1 500 м, а больше 3 км — рассчитывается по формуле h/2.
Максимальная высота полета Су-25 составляет 7 км. Получается, что 3,5 км — максимальная дальность пуска ракеты. Самолет Boeing был сбит на высоте 10 600 м. Су-25, может лететь максимум на 7, плюс 3,5 километра, то есть уже не дотягивает до необходимой высоты.
Есть еще одна ложь. Эдуард Басурин, их замкомандующего заявил, что Горловку бомбят наши самолеты Су-24, фронтовая авиация, бомбардировщики.
Я ему отвечаю: «Вы говорили, что бомбили 50-килограммовыми бомбами ФАБ-500 (фугасная авиационная бомба – УП). ФАБ-500 – это не 50 кг, а 500. После падения одной только бомбы образуется воронка от 8 до 12 м в диаметре в зависимости от плотности грунта, и сносит она полквартала. Ты можешь мне показать, где такое?» В ответ тишина…
Следующее. Если бы украинская сторона стреляла по городу, здесь бы постоянно светомаскировка была. Ни разу город Донецк не погружался в темноту. Здесь постоянно самая яркая иллюминация, свет горит в полную силу. Если бы наши стреляли, то все выключалось бы. Ни один снаряд в радиусе нескольких километров от меня не падал на территорию Донецка.
Но отсюда постоянно летят снаряды. У меня есть точные расчеты по согласованию с российской стороной, донецкой: сколько обстрелов было, сколько отсюда уходило на сторону Донецка, и сколько приходило. Получается, что в самые тихие дни из Донецка по нашим позициям выстреливалось до 30-40 тонн реактивных артиллерийских снарядов.
А в самые тяжелые – до 150 тонн. Если умножим на количество дней, то получится, что они уже выстрелили по нам около 5 тысяч тонн.
– Это за то все время, когда вы пребываете в Донецке?
– Да. Я приехал сюда 11 декабря. Через неделю будет два месяца, как я здесь. И вот такими методами абсолютных цифр и доказательств можно разваливать информационную систему. Мне одинаково жалко как жителей Донецка, так и углегорских, и краматорских и жителей Мариуполя, которые становятся жертвами этой войны.
– После обострения ситуации на фронте кто-то отвечает за вашу безопасность? Вас кто-то охраняет?
– Военная полиция донецкой стороны. Если можно так говорить, что охраняет. Они сами угрожали, что расстреляют всю мою группу, если хотя бы один снаряд упадет на их населенный пункт.
Но к стенке нас тоже ставили. Это был патруль, который нас остановил. Мы были вместе с донецким офицером. Патруль вытащил нас из машины. Увидев, что я в украинской форме с флагами украинскими на плечах, требовал их срезать, потом меня приставили к машине и говорили, что сейчас расстреляют.
– А что в это время делал донецкий офицер, который вас охранял?
– Его тоже поставили к стенке. Он достал свое удостоверение, показал им, но они все равно долго изучали, кому-то дозванивались. И мои разговоры, что «мы миротворцы, ребята, вы что делаете?».
Оказалось, что среди них есть бывшие украинские «альфовцы», «беркутовцы».
– Из Киева?
– Да, киевские. Они здесь, в Донецке. Я хотел бы, чтобы вы обратились к Яценюку, Турчинову, к кому хотите…
Здесь очень много ребят, которые хотят мира, и которых незаконно разогнали по всему свету. Если к ним обратиться с предложением вернуться, если у них руки не запачканы кровью, они готовы вернуться в Украину.
– Это силовики?
– Да. Это «альфовцы», «беркутовцы». Я их проблематикой пытался заниматься вначале, когда Украина только начинала противостояние с Российской Федерацией, по Крыму и так далее. Их же тогда Яценюк и Турчинов объявили врагами, расформировали.
– Как они объясняют то, что сейчас они находятся на той стороне?
– Так их же преследовали.
– То есть они сбежали от преследования в Донецк?
– Они сбежали от незаконной расправы.
– И поэтому сейчас там служат. Но готовы вернуться, если их простят? Я правильно понимаю?
– Некоторые готовы вернуться, если их не простят, а снимут с них незаконные обвинения. Простят тех, кто виноват, а те, кто не виноват- за что их прощать? Тем более что президент издал указ об амнистии для тех, кто воюет на этой стороне.
– Расскажите, что сейчас на фронте. Углегорск уже полностью контролируется боевиками?
– Я так сказать не могу. Я думаю, что наши там тоже есть. Но ничего конкретно здесь говорить не имею права.
Должен вам сказать, что мы некоторыми частями аэродрома еще владеем. Кто вам сказал, что нас там нет? Более того, еще 30-31 числа мы вывели последнюю группу из нового терминала – 4 человека. Просто об этом никто не знает и не хочет знать.
У нас очень сильные хлопцы. Мы все умеем и знаем.
Я когда-то сказал Захарченко, когда он немножко выпендривался: «Саша, зайдут вот такие ребята, заберут тебя, вынесут, как вынесли наших раненых из терминала и унесут куда надо». Он психанул тогда в аэропорту, бегал туда-сюда, метал ножи в дерево, бросался на полковника Щербину (Это было 15 января, когда Захарченко обещал взять Донецкий аэропорт за 30 минут – ).
С ним, в принципе, можно разговаривать, и есть такая возможность. Но если ему поступают жесткие указания от северного соседа, он ничего не сможет сделать. Он технический человек, я ему говорил, что не исключено, что со временем его в лучшем случае просто отодвинут – если спредельное большое государство захочет – как устранили Стрелкова/Гиркина или Безлера.
– Что сейчас происходит в Донецком аэропорту? Там есть кто-то?
– В терминале уже, думаю, никого нет. Терминал уже не было смысла защищать, потому что от него остались развалины. Тогда из Донецка лупили «Градами». Я насчитал, что в сторону аэропорта и Песок было выпущено 150 тонн боеприпасов. Тогда снесли диспетчерскую башню, и новый терминал был фактически уничтожен.
Били «ураганами» «градами», использовали новую завезенную технику, которой я даже не знаю.
– А сейчас что происходит?
–У меня есть прямые контакты с теми полевыми командирами, которые оставались на аэродроме. Они уже пленных наших меняют на их людей. Я тоже этим занимаюсь сейчас.
– Погибших ребят оттуда вынесли уже?
– Нет, еще не всех. К сожалению, это большая проблема. Мы сегодня просили это сделать, до конца зачистить. Но вопрос в том, что они отказывают почему-то. Что-то их сдерживает, чего-то они боятся, понимаете.
Сегодня нам разрешили забрать только погибших возле Углегорска.
– В Донецке много военных?
– Здесь огромное количество войск. И все новенькое, все из России. И после этого Лавров кричит «Дайте мне доказательства (присутствия российской армии и техники- УП)!». Какие доказательства? 26 штук МСТА-С3 (Российские самоходные гаубицы — УП) только по одной улице прошло.
– Вы российской части вашего совместного центра на это указываете? Что они говорят?
– Сначала они вообще не признавали. Я был на переговорах в администрации Донецка, заставил удалиться из зала генерала Вязникова (руководитель группы представителей РФ генерал-майор Александр Вязников — УП), потому что когда я сказал, что прошли танки «под российскими флагами», он заявил, что это провокация, что нет там российских флагов.
Я ему говорю: «Выйди на улицу и посмотри на здание Донецкой администрации – везде российские триколоры висят». Его потом назад возвращал Александр Хуг (зампред специальной мониторинговой миссии ОБСЕ-УП).
Я уже говорил Вязникову, что там, где он появляется, война сразу же приобретает более высокий уровень интенсивности.
О российской технике они мне кричали, что если бы здесь прошел их танк, то был бы разбит асфальт. Но когда потом колонны этой техники пошли – и МСТА, и танки, я взял его за руку и показал: «Посмотри. А ты кричал, что один танк разрушит весь асфальт. Вон первая колонна пошла без флагов, вторая под российскими флагами, третья тоже без флагов». «Да, видел», — отвечает. Но он просто говорит «видел». И все. А мы зафиксировали это все.
Это очень не просто, поверьте мне. Здесь со временем человек черствеет и привыкает. Потому что не можешь ты каждый день, каждую минуту взрываться – здоровья не хватит.
Сначала было больно, потом досадно, что не можешь ничем помочь или почти ничем. Потом уже привыкаешь и просто выступаешь в роли статиста.
Оксана Коваленко, УП
Источник: http://www.pravda.com.ua/rus/articles/2015/02/4/7057430/Оксана Коваленко.
Петр Каноник – командир группы украинских офицеров в Совместном координационном центре по контролю за прекращением огня.
До возобновления боевых действий он находился в Донецке, где вместе с российскими офицерами и представителями боевиков пытался контролировать режим прекращения огня.

У Каноника – большой дипломатический опыт. В мирное время он был заместителем начальника управления верификации Генштаба – небоевого, военно-дипломатического подразделения. Там он занимался международными договорами, проблематикой Черноморского флота в том числе.

«Украинская правда» выяснила, что, несмотря на обострение на фронте, координационный центр продолжает свою деятельность в Донецке.

В интервью Каноник рассказывает, чем в оккупированном городе занимаются украинские военные, а также о том, что сейчас происходит в Углегорске и Донецком аэропорту.
– Петр Иванович, вы по-прежнему находитесь в Донецке. То есть, несмотря на военные действия, ваш центр продолжает работу?
– Мы – заложники судьбы. Под нас не подписан до сих пор протокол, мандат нам не предоставлен, соответствующий иммунитет отсутствует.
Но мы работаем, потому что мы – военные. Даже письменного приказа нет о том, что мы здесь. Мы как бы находимся в Дебальцево, в секторе С. Но на самом деле мы в Донецке.
– Происходят ли в настоящее время контакты с русскими?
– Мы продолжаем работать каждый день. Офицеры круглосуточно дежурят в одном зале – и российские, и украинские, и от Донецка.
Им поступают сведения, что обстрелян населенный пункт N. Мы пытаемся выяснить и получить подтверждение – так это или нет. Дальше уже принимаем меры для того, чтобы прекратить огонь. И потом получаем сводки, согласовываем, принимаем совместное решение относительно того, сколько же было обстрелов с той или иной стороны.
– ОБСЕ вместе с вами находится?
– Нет, центр ОБСЕ находится в гостинице Park Inn. Мы с ними работаем, периодически встречаемся. Раньше они чаще к нам ездили.
– Чем еще занимается ваш центр?
– Сейчас мы работаем над проблемой похищения наших военнопленных, похищения наших раненных, над составлением полных списков их местонахождения, в чем они нуждаются и так далее.
– Получается, что пленными вы начали заниматься после обострения?
– Нет. Пленными мы занимались всегда. Просто когда у нас была реальная возможность заниматься исключительно вопросами прекращения огня, мы в первую очередь занимались этим.
По вопросам пленных я связался с омбудсменом Донецка Дарьей Морозовой, она мне обещала помочь в этом вопросе, но потом сказала, что ее срочно вызывают, и лучше звонить Виктору Медведчуку.
Если это даст хоть какой-то результат, и я спасу нескольких людей, это будет нормально.
– Вы уже контактировали с Медведчуком, когда он приезжал в Донецк?
– Нет, он приезжал тогда тайно, встретился с Захарченко и с Плотницким. Они выстроили перед поездкой в Минск какое-то совместное видение.
А потом они жестко себя повели: начались атаки против наших вооруженных сил. Уже в Минске они на Кучму наезжали и заявляли, что они готовы прекратить режим огня и выйти на уровень выполнения первого этапа Минского меморандума при условии, что линия разграничения будет начинаться именно с того момента, когда они захватили дополнительные территории.
– Какие вопросы кроме задачи по пленным вам еще удается решать?
– Максимальное участие в этих процессах ОБСЕ, Красного креста, вопросы об эвакуации «200». На сегодня мы занимаемся вопросами создания гуманитарного коридора. Во вторник была достигнута договоренность о гуманитарном коридоре из Дебальцево и Углегорска на один день.
Кроме того, дали возможность силам АТО забрать из Углегорска наших погибших.
– Находясь в Донецке, вы видите отношение местных жителей к Украине. Какое оно, предпринимаются ли попытки настроить население против Украины еще больше?
– Здесь в последнее время опять начинаются волны, что именно украинский Су-25 сбил Boeing. Я обращаюсь к святая святых – «Инструкции по летной эксплуатации самолета Су-25», напечатанной в 87 году воениздатом в Москве. Это самая точная характеристика.
Там четко написано в первой книге о ракете Р-60, что она может быть использована как ракета класса «воздух-воздух». Написано, что ее дальность пуска до высоты полета 3 000 м составляет 1 500 м, а больше 3 км — рассчитывается по формуле h/2.
Максимальная высота полета Су-25 составляет 7 км. Получается, что 3,5 км — максимальная дальность пуска ракеты. Самолет Boeing был сбит на высоте 10 600 м. Су-25, может лететь максимум на 7, плюс 3,5 километра, то есть уже не дотягивает до необходимой высоты.
Есть еще одна ложь. Эдуард Басурин, их замкомандующего заявил, что Горловку бомбят наши самолеты Су-24, фронтовая авиация, бомбардировщики.
Я ему отвечаю: «Вы говорили, что бомбили 50-килограммовыми бомбами ФАБ-500 (фугасная авиационная бомба – УП). ФАБ-500 – это не 50 кг, а 500. После падения одной только бомбы образуется воронка от 8 до 12 м в диаметре в зависимости от плотности грунта, и сносит она полквартала. Ты можешь мне показать, где такое?» В ответ тишина…
Следующее. Если бы украинская сторона стреляла по городу, здесь бы постоянно светомаскировка была. Ни разу город Донецк не погружался в темноту. Здесь постоянно самая яркая иллюминация, свет горит в полную силу. Если бы наши стреляли, то все выключалось бы. Ни один снаряд в радиусе нескольких километров от меня не падал на территорию Донецка.
Но отсюда постоянно летят снаряды. У меня есть точные расчеты по согласованию с российской стороной, донецкой: сколько обстрелов было, сколько отсюда уходило на сторону Донецка, и сколько приходило. Получается, что в самые тихие дни из Донецка по нашим позициям выстреливалось до 30-40 тонн реактивных артиллерийских снарядов.
А в самые тяжелые – до 150 тонн. Если умножим на количество дней, то получится, что они уже выстрелили по нам около 5 тысяч тонн.
– Это за то все время, когда вы пребываете в Донецке?
– Да. Я приехал сюда 11 декабря. Через неделю будет два месяца, как я здесь. И вот такими методами абсолютных цифр и доказательств можно разваливать информационную систему. Мне одинаково жалко как жителей Донецка, так и углегорских, и краматорских и жителей Мариуполя, которые становятся жертвами этой войны.
– После обострения ситуации на фронте кто-то отвечает за вашу безопасность? Вас кто-то охраняет?
– Военная полиция донецкой стороны. Если можно так говорить, что охраняет. Они сами угрожали, что расстреляют всю мою группу, если хотя бы один снаряд упадет на их населенный пункт.
Но к стенке нас тоже ставили. Это был патруль, который нас остановил. Мы были вместе с донецким офицером. Патруль вытащил нас из машины. Увидев, что я в украинской форме с флагами украинскими на плечах, требовал их срезать, потом меня приставили к машине и говорили, что сейчас расстреляют.
– А что в это время делал донецкий офицер, который вас охранял?
– Его тоже поставили к стенке. Он достал свое удостоверение, показал им, но они все равно долго изучали, кому-то дозванивались. И мои разговоры, что «мы миротворцы, ребята, вы что делаете?».
Оказалось, что среди них есть бывшие украинские «альфовцы», «беркутовцы».
– Из Киева?
– Да, киевские. Они здесь, в Донецке. Я хотел бы, чтобы вы обратились к Яценюку, Турчинову, к кому хотите…
Здесь очень много ребят, которые хотят мира, и которых незаконно разогнали по всему свету. Если к ним обратиться с предложением вернуться, если у них руки не запачканы кровью, они готовы вернуться в Украину.
– Это силовики?
– Да. Это «альфовцы», «беркутовцы». Я их проблематикой пытался заниматься вначале, когда Украина только начинала противостояние с Российской Федерацией, по Крыму и так далее. Их же тогда Яценюк и Турчинов объявили врагами, расформировали.
– Как они объясняют то, что сейчас они находятся на той стороне?
– Так их же преследовали.
– То есть они сбежали от преследования в Донецк?
– Они сбежали от незаконной расправы.
– И поэтому сейчас там служат. Но готовы вернуться, если их простят? Я правильно понимаю?
– Некоторые готовы вернуться, если их не простят, а снимут с них незаконные обвинения. Простят тех, кто виноват, а те, кто не виноват- за что их прощать? Тем более что президент издал указ об амнистии для тех, кто воюет на этой стороне.
– Расскажите, что сейчас на фронте. Углегорск уже полностью контролируется боевиками?
– Я так сказать не могу. Я думаю, что наши там тоже есть. Но ничего конкретно здесь говорить не имею права.
Должен вам сказать, что мы некоторыми частями аэродрома еще владеем. Кто вам сказал, что нас там нет? Более того, еще 30-31 числа мы вывели последнюю группу из нового терминала – 4 человека. Просто об этом никто не знает и не хочет знать.
У нас очень сильные хлопцы. Мы все умеем и знаем.
Я когда-то сказал Захарченко, когда он немножко выпендривался: «Саша, зайдут вот такие ребята, заберут тебя, вынесут, как вынесли наших раненых из терминала и унесут куда надо». Он психанул тогда в аэропорту, бегал туда-сюда, метал ножи в дерево, бросался на полковника Щербину (Это было 15 января, когда Захарченко обещал взять Донецкий аэропорт за 30 минут – ).
С ним, в принципе, можно разговаривать, и есть такая возможность. Но если ему поступают жесткие указания от северного соседа, он ничего не сможет сделать. Он технический человек, я ему говорил, что не исключено, что со временем его в лучшем случае просто отодвинут – если спредельное большое государство захочет – как устранили Стрелкова/Гиркина или Безлера.
– Что сейчас происходит в Донецком аэропорту? Там есть кто-то?
– В терминале уже, думаю, никого нет. Терминал уже не было смысла защищать, потому что от него остались развалины. Тогда из Донецка лупили «Градами». Я насчитал, что в сторону аэропорта и Песок было выпущено 150 тонн боеприпасов. Тогда снесли диспетчерскую башню, и новый терминал был фактически уничтожен.
Били «ураганами» «градами», использовали новую завезенную технику, которой я даже не знаю.
– А сейчас что происходит?
–У меня есть прямые контакты с теми полевыми командирами, которые оставались на аэродроме. Они уже пленных наших меняют на их людей. Я тоже этим занимаюсь сейчас.
– Погибших ребят оттуда вынесли уже?
– Нет, еще не всех. К сожалению, это большая проблема. Мы сегодня просили это сделать, до конца зачистить. Но вопрос в том, что они отказывают почему-то. Что-то их сдерживает, чего-то они боятся, понимаете.
Сегодня нам разрешили забрать только погибших возле Углегорска.
– В Донецке много военных?
– Здесь огромное количество войск. И все новенькое, все из России. И после этого Лавров кричит «Дайте мне доказательства (присутствия российской армии и техники- УП)!». Какие доказательства? 26 штук МСТА-С3 (Российские самоходные гаубицы — УП) только по одной улице прошло.
– Вы российской части вашего совместного центра на это указываете? Что они говорят?
– Сначала они вообще не признавали. Я был на переговорах в администрации Донецка, заставил удалиться из зала генерала Вязникова (руководитель группы представителей РФ генерал-майор Александр Вязников — УП), потому что когда я сказал, что прошли танки «под российскими флагами», он заявил, что это провокация, что нет там российских флагов.
Я ему говорю: «Выйди на улицу и посмотри на здание Донецкой администрации – везде российские триколоры висят». Его потом назад возвращал Александр Хуг (зампред специальной мониторинговой миссии ОБСЕ-УП).
Я уже говорил Вязникову, что там, где он появляется, война сразу же приобретает более высокий уровень интенсивности.
О российской технике они мне кричали, что если бы здесь прошел их танк, то был бы разбит асфальт. Но когда потом колонны этой техники пошли – и МСТА, и танки, я взял его за руку и показал: «Посмотри. А ты кричал, что один танк разрушит весь асфальт. Вон первая колонна пошла без флагов, вторая под российскими флагами, третья тоже без флагов». «Да, видел», — отвечает. Но он просто говорит «видел». И все. А мы зафиксировали это все.
Это очень не просто, поверьте мне. Здесь со временем человек черствеет и привыкает. Потому что не можешь ты каждый день, каждую минуту взрываться – здоровья не хватит.
Сначала было больно, потом досадно, что не можешь ничем помочь или почти ничем. Потом уже привыкаешь и просто выступаешь в роли статиста.
Оксана Коваленко, УП
Источник: http://www.pravda.com.ua/rus/articles/2015/02/4/7057430/

«Киборг» Саша из Донецкого аэропорта: Боевики воюют с нами и между собой«Киборг» Саша из Донецкого аэропорта: Боевики воюют с нами и между собой

Оксана Денисова, Оксана Коваленко.
Донецкий аэропорт – непреступная крепость, уже полгода не дающая покоя боевикам. Бойцов, ежедневно отбивающих практически непрерывные атаки, за стойкость и героизм в народе даже прозвали «киборгами». На днях в аэропорту прошла частичная ротация. «Украинская правда» встретилась с одним из бойцов, вышедших из самой горячей на сегодня точки боевых действий.
«Киборг» Саша – мобилизованный сотрудник уголовного розыска, военнослужащий 93-й Отдельной механизированной бригады. Невысокий, средней комплекции молодой человек с грустной улыбкой. Он в АТО с весны. Через несколько недель они с женой ожидают рождения ребенка, уже второго в семье.
Саша, которого начальство подает на награду, поначалу вообще не хочет вспоминать о пережитом в аэропорту, однако спустя некоторое время все-таки соглашается поговорить об этом.
Во время рассказа видно, что ему тяжело говорить, — иногда его пробивает дрожь, но он сразу же берет себя в руки.
— Саша, расскажите, как вы вообще оказались в аэропорту Донецка?
— Нас отправили сюда два месяца назад, после Авдеевки. Сначала все было «скромно»: бомбили минами, «Градами», периодически велась стрельба. А уже в последний месяц они взялись за нас очень плотно.
— Как вы думаете, зачем им нужен этот аэропорт?
— Вначале они хотели сажать там российские самолеты. Но сколько бы раз они ни пытались его штурмовать — не получалось. Теперь он весь разрушен. Поэтому аэропорт им уже не нужен, сейчас они поставили себе цель любой ценой взять его, но сначала разгромить. В последний день перед нашим выездом, нас штурмовали три танка. Стреляли и по старому терминалу, и по новому. Просто сносили их…
— Сколько человек из вашей роты вышло в ротацию?
— Вышли почти все. Погибли два человека, один из них — ротный. Сейчас в нашей роте 41 человек боеспособен. Остальные – в основном раненые и контуженые, но есть и отказники.
С момента начала службы в аэропорту нас с другими бойцами 93-й бригады на нашей позиции было пятеро. Мы стояли на втором рубеже, но после того, как боевики выбили первый, мы оказались на передовой, в ангарах. Тогда нас усилили до 17 человек: добавились ребята из спецназа и «Правого сектора».
Это было уже незадолго до нашей ротации. На передовой танк боевиков снес второй этаж здания аэропорта, а через день они устроили засаду и начали плотно штурмовать. Во время штурма подбили наш танк, попав по механику, который погиб на месте. Наш второй танк выскочил на подмогу, они с двух сторон расстреляли и его, но солдаты все остались живы-здоровы.
Мы вынуждены были отойти из здания, иначе нас просто расстрелял бы танк. После нашего отхода их пехота заскочила в здание. Мы заняли оборону в гаражах, они начали обстреливать нас и бросать гранаты. Я доложил старшему, старший сказал: «К тебе идет на помощь командир роты на БМП и танк»… Проходит 10 минут, идет перестрелка, я снова выхожу на старшего, а он говорит: «Не будет уже ни БМП, ни танка, потому что при выезде к вам их танк поразил БМП, и ротный погиб».
Со стороны боевиков было человек 10 погибших. Ночью мы пошли забрали у них оружие и
документы. Но боевики три или четыре дня не возвращались за телами. Мы говорили, что стрелять не будем, если приедет машина без оружия и соберет трупы, но они не ехали. Забрали лишь тогда, когда мы отошли.
— Расскажи о том штурме, когда боевики заняли этажи здания и случился пожар.
— Боевики проникли на первый этаж старого терминала. Начали его забрасывать дымовыми шашками и гранатами. Мы отошли в фойе, перекрыли второй и третий этажи. На первый пошла группа зачистки, после которой мы заняли по-новому оборону, укрепились и держались.
Перед нашей зачисткой они обстреляли нас из минометов, попали во второй этаж и он загорелся. А подвал загорелся от взрывов гранат, которые мы бросали во время зачистки. Начали рваться патроны. Помимо этого, в подвале хранилась пластиковая одноразовая посуда, она загорелась, а потушить это все было сразу невозможно из-за штурма.
— А кроме вашей бригады в это время там кто-то еще был?
— Из кадровиков с нами был еще кировоградский спецназ, потом подошла 79-тая бригада. Также был отряд «Правого сектора», в частности группа «Опера», которая нам помогала. Нормальные ребята, неплохо обученные. У них было двое 300-х: одного, Севера, ранило в плечо и в руку, а второй получил ранение от разрыва гранаты – осколок попал ему в ногу.
— Пытались ли боевики выйти с вами на контакт?
— Они выходили на нас, предлагали сдаться и оставить им технику с оружием. Но мы переговоры не ведем. Нам приказали держать оборону и мы ее держали.
— От аэропорта что-то осталось сейчас?
— Практически не осталось ничего. Там же перекрытия бетонные, а все остальное – стекло и гипсокартон. Во время одного из ночных обстрелов я почувствовал, как под зданием начал проседать грунт. Смотрю – трещина маленькая пошла по зданию. А на рассвете в эту трещину уже можно было руку просунуть. Представьте, как за ночь здание просело.
— Так, а где же вы там прятались?
— За колонны и стены, они кирпичные. В подвал же не всегда спрячешься, потому что можно пропустить момент, когда они подойдут и забросают гранатами. Гранаты у них, между прочим, российские. Наша «Ф-ка» (Ф-1 – ред.) круглая и ребристая, а они бросали в нас овальные, продолговатые гранаты. У нас на вооружении таких нет.
— Когда именно усилились обстрелы?
— После того, как им дали особый статус (приняли закон об особенностях местного самоуправления в Луганской и Донецкой областях — УП). После этого они начали зверствовать и гасить нас из всего, что у них было.
Отбив одну из атак, мы нашли «Шмель»: один обычный, и один большой, с реактивным зарядом. Это оружие должно поступить на вооружение украинских вооруженных сил только в 2020 году. На вооружении у россиян оно уже есть, и «ДНР-овцы» его активно используют.
Кроме того, они накрывали нас «Ураганами» и этими гребаными «Тюльпанами» со снарядами весом в 130 кг, предназначенными для разрушения зданий, и имеющими в некоторых случаях специальный наполнитель, который может быть использован как химическое оружие.
Снайперы стреляли по нам разрывными патронами калибра 12,7. Если попадает, допустим, в руку, ногу или в голову – все отрывает. И броник не спасет.
— Но, несмотря на это, вы продолжали отбивать атаки. По мере того, как вы били все больше и больше боевиков, ощущали ли вы, что у них пропадает желание к вам подходить?
— Да, они в последнее время старались штурмовать, в основном, танками. Разбивают полностью все, а потом уже пытается зайти пехота малыми группами, потому что класть людей им тоже уже не хочется. А так, обычно они вообще между собой воюют…
— Как это — «между собой»?
— В прямом смысле. Группировка «Оплот» и казачество, например, воюют между собой. Потому что казаки были согласны на условия президента об «особом статусе», они собирались с этим смириться и прекратить воевать. А «Оплот» настроен только на то, что «мы будем воевать, мы хотим в Россию», и все.
Утром, например, слышим гул техники. Начинаем готовиться к штурму, и тут раздается выстрел с их позиций в сторону города, а потом из города ответный выстрел по их позициям. Около часа они стреляют друг по другу, потом начинают по нам, а потом опять друг по другу.
Ночью также бывали взрывы в городе. Мы звонили знакомым, спрашивали, что происходит, и нам говорили прямым текстом, что это казаки с «Оплотом» воюют.
Кроме того, они стреляют по мирному населению, а потом собирают все тела, привозят их с утра на рынок, раскладывают там и говорят: «Вот, смотрите, это нас обстреляла такая-сякая украинская армия, погибли люди». Сами стреляют в город, потом снимают это все на камеру, сбрасывают на свои каналы для того, чтобы показать, что «это укропы все делают».
— А вы в сторону города не стреляете? Ведь с технической точки зрения из аэропорта в принципе можно до города достать?
— Дострелять можно. Но мы не стреляем. Исключением может быть случай, когда мы точно знаем, что в городе против нас установлен «Град» или «Тюльпан», и мы знаем их точные координаты.

— В каких кварталах они обычно выставляют оружие? В жилых или в нежилых?
— Недавно они рассказывали, что мы стреляли по школе и детскому саду. Они действительно выставили «Грады» между школой и детсадом. Но наша артиллерия накрыла их только тогда, когда нам доложили, что из садика и из школы эвакуированы все мирные жители. Попали четко по установкам.
— Откуда вы знали, что всех мирных эвакуировали? Кто это доложил? Разведка?
— Ну, везде есть люди, которые поддерживают украинскую армию. Так же и на нашей стороне есть люди, которые поддерживают «ДНР».
— Уже не раз обсуждалось, что аэропорт штурмуют российские кадровые военные. Разница между сепаратистами и российскими военными заметна?
— Конечно. Сепаратисты — это в основном накуренные, обколотые либо пьяные люди, одетые как попало, которые идут втупую, выходят с автоматом в полный рост и даже не пригибаются, когда по ним стреляешь. А российские спецслужбы – в хорошем камуфляже, с хорошей амуницией и штурмуют более грамотно.
Сепаратисты — реально невменяемые. Мы поставили одну точку, чтобы перекрыть их засаду. Видим, что к точке приближается группа боевиков. Человек 50, несут с собой оружие, минометы тащат. Наши их обстреливают, несколько десятков погибает, остальные отходят.
Проходит буквально час — и по той же самой тропе в полный рост, не прячась, идет вторая группа. Их снова обстреливают. Проходит еще час – снова по той же тропе, идет третья группа…
Поставили растяжку. Как только наши отошли – поднимается тело и идет снимать растяжку. Его кладет снайпер, но через несколько минут поднимается второе тело и, опять же, в полный рост, не пригибаясь, идет снимать растяжку. Снайпер кладет второго. Поднимается третий. И только после того, как снайпер третьего положил, до них дошло, что что-то не так.
Здравый адекватный человек, если он не под наркотиком, будет хотя бы пригибаться. Говорят, есть какое-то там средство, притупляющее страх. У них страха нет. Люди считают, что они бессмертны.
— Находили ли вы какие-либо подтверждения того, что русские кадровые военные вас тоже штурмуют?
— Да. Мы находили российские паспорта. А однажды боевики перепутали дорогу и заехали на наш блокпост. Один говорит нам: «Нас вчера укропы сильно бомбили, почему вы нам не помогли?» Наши пригласили их в штаб, обсудить «как будем сегодня мочить укропов», и в этом штабе их и положили.
Взяли в плен 6 человек, еще одного взяли с другой стороны блокпоста. Среди этих семи – один оказался российским военным. И не просто военным – это был командир гаубичной батареи. Их сразу же погрузили в машину и отправили на Киев.
— Разве вы сразу отправляете пленных в Киев? В интернете, например, гуляет история, о том, как боевики под командованием «Моторолы» во время наступления хотели выкурить наших из катакомб, залили их керосином и подожгли, а поскольку в катакомбах находились пленные российские военные, то боевики по сути своих там и погасили…
— Нет, это все неправда. И истории такой не было, и пленных мы всегда сразу же отправляли на Киев. Потому что нам там пленные не нужны.
А вот если наши в плен к сепаратистам попадут, то и до расстрела может дойти. Правда, в первый раз может повезти, если ты — не артиллерист и не снайпер. Мобилизованных они в основном отпускают, с условием, что ты больше не пойдешь воевать. Но наше правительство повторно отправляет.
И если ты, например, попал в плен в Донецке, а перенаправляешься в Мариуполь – то это нормально. Но если обратно в Донецк – то это неправильно. У них остаются списки наших солдат и их документы. Если попадаешь в плен повторно – то все.
— Какие настроения были среди «киборгов»? Вы чувствовали поддержку со стороны народа, штаба, официальной власти?
— Со стороны народа и волонтеров – да. А со стороны вышестоящего руководства, Генштаба и штаба АТО – нет.
— У вас было достаточно продуктов и медикаментов?
— Обеспечение было нормальным, продуктов хватало. Лекарства тоже были. Питьевую воду нам привозили. А вот с гигиеной были проблемы. Мы для санузла дождевую воду по четыре дня собирали. К тому же мы все эти два месяца не мылись.
— Кто под обстрелами занимался ранеными?
— У нас есть фельдшер. Он оценивает степень ранения, и если оно очень тяжелое — подгоняется машина и боец вывозится сразу из аэропорта, а потом на скорой их отправляют в больницу на Селидово, либо в Красноармейск. Там раненому оказывают помощь, а потом отправляют либо в Днепропетровск, либо в часть.
— Где вы спали?
— В комнатах. Поначалу они штурмовали только днем, поэтому ночью можно было еще поспать. А в последнее время они начали штурмовать уже и по ночам. Последние 2,5 суток перед выходом мы не спали практически вообще.
— Как вы выходили?
— Выходили ночью, по-тихому, сразу все. За два дня покинули аэропорт. Существовал риск, что колонну могут накрыть, но нам повезло. Причем повезло несколько раз подряд, потому что нам надо было пойти по нижней дороге, чтобы забрать еще группу людей, но наш механик протупил и пошел прямо через сепаратистов. Никто из них даже не стрельнул. Наверное, не ожидали.
Когда мы выехали за аэропорт, у нас слетела гусеница. Мы рискнули остановиться и надеть ее. С фонариками. Справились, завелись и поехали дальше. А через пару дней позвонили ребята и сказали, что старший по аэропорту вызвал огонь на себя…
— То есть он сконцентрировал атаку сепаратистов в точке, где находился сам, боевики начали атаковать, а наши — им отвечать? И с двух сторон летело в эту точку?
— Да. По итогу наши ушли чуть-чуть в укрытие, артиллерия накрыла этот объект с боевиками, а потом наши вернулись и провели зачистку. По-другому отбить уже не получалось. А так — отбили.
Наш главный Александр Сергеевич из спецназа – хороший мужик. Если бы не он – аэропорт бы уже давно сдали. Ребята, которые уехали в ротацию в штаб, говорят, что из штаба без него домой не поедут. Сказали: «Пока Сергеич не явится, мы отсюда никуда не уйдем»
— Как сейчас себя чувствуют «киборги»?
— Честно сказать, никакие мы не киборги. Мы просто, наверное, под счастливой звездой родились все.
Источник: http://www.pravda.com.ua/rus/articles/2014/10/9/7040272/Оксана Денисова, Оксана Коваленко.
Донецкий аэропорт – непреступная крепость, уже полгода не дающая покоя боевикам. Бойцов, ежедневно отбивающих практически непрерывные атаки, за стойкость и героизм в народе даже прозвали «киборгами». На днях в аэропорту прошла частичная ротация. «Украинская правда» встретилась с одним из бойцов, вышедших из самой горячей на сегодня точки боевых действий.
«Киборг» Саша – мобилизованный сотрудник уголовного розыска, военнослужащий 93-й Отдельной механизированной бригады. Невысокий, средней комплекции молодой человек с грустной улыбкой. Он в АТО с весны. Через несколько недель они с женой ожидают рождения ребенка, уже второго в семье.
Саша, которого начальство подает на награду, поначалу вообще не хочет вспоминать о пережитом в аэропорту, однако спустя некоторое время все-таки соглашается поговорить об этом.
Во время рассказа видно, что ему тяжело говорить, — иногда его пробивает дрожь, но он сразу же берет себя в руки.
— Саша, расскажите, как вы вообще оказались в аэропорту Донецка?
— Нас отправили сюда два месяца назад, после Авдеевки. Сначала все было «скромно»: бомбили минами, «Градами», периодически велась стрельба. А уже в последний месяц они взялись за нас очень плотно.
— Как вы думаете, зачем им нужен этот аэропорт?
— Вначале они хотели сажать там российские самолеты. Но сколько бы раз они ни пытались его штурмовать — не получалось. Теперь он весь разрушен. Поэтому аэропорт им уже не нужен, сейчас они поставили себе цель любой ценой взять его, но сначала разгромить. В последний день перед нашим выездом, нас штурмовали три танка. Стреляли и по старому терминалу, и по новому. Просто сносили их…
— Сколько человек из вашей роты вышло в ротацию?
— Вышли почти все. Погибли два человека, один из них — ротный. Сейчас в нашей роте 41 человек боеспособен. Остальные – в основном раненые и контуженые, но есть и отказники.
С момента начала службы в аэропорту нас с другими бойцами 93-й бригады на нашей позиции было пятеро. Мы стояли на втором рубеже, но после того, как боевики выбили первый, мы оказались на передовой, в ангарах. Тогда нас усилили до 17 человек: добавились ребята из спецназа и «Правого сектора».
Это было уже незадолго до нашей ротации. На передовой танк боевиков снес второй этаж здания аэропорта, а через день они устроили засаду и начали плотно штурмовать. Во время штурма подбили наш танк, попав по механику, который погиб на месте. Наш второй танк выскочил на подмогу, они с двух сторон расстреляли и его, но солдаты все остались живы-здоровы.
Мы вынуждены были отойти из здания, иначе нас просто расстрелял бы танк. После нашего отхода их пехота заскочила в здание. Мы заняли оборону в гаражах, они начали обстреливать нас и бросать гранаты. Я доложил старшему, старший сказал: «К тебе идет на помощь командир роты на БМП и танк»… Проходит 10 минут, идет перестрелка, я снова выхожу на старшего, а он говорит: «Не будет уже ни БМП, ни танка, потому что при выезде к вам их танк поразил БМП, и ротный погиб».
Со стороны боевиков было человек 10 погибших. Ночью мы пошли забрали у них оружие и
документы. Но боевики три или четыре дня не возвращались за телами. Мы говорили, что стрелять не будем, если приедет машина без оружия и соберет трупы, но они не ехали. Забрали лишь тогда, когда мы отошли.
— Расскажи о том штурме, когда боевики заняли этажи здания и случился пожар.
— Боевики проникли на первый этаж старого терминала. Начали его забрасывать дымовыми шашками и гранатами. Мы отошли в фойе, перекрыли второй и третий этажи. На первый пошла группа зачистки, после которой мы заняли по-новому оборону, укрепились и держались.
Перед нашей зачисткой они обстреляли нас из минометов, попали во второй этаж и он загорелся. А подвал загорелся от взрывов гранат, которые мы бросали во время зачистки. Начали рваться патроны. Помимо этого, в подвале хранилась пластиковая одноразовая посуда, она загорелась, а потушить это все было сразу невозможно из-за штурма.
— А кроме вашей бригады в это время там кто-то еще был?
— Из кадровиков с нами был еще кировоградский спецназ, потом подошла 79-тая бригада. Также был отряд «Правого сектора», в частности группа «Опера», которая нам помогала. Нормальные ребята, неплохо обученные. У них было двое 300-х: одного, Севера, ранило в плечо и в руку, а второй получил ранение от разрыва гранаты – осколок попал ему в ногу.
— Пытались ли боевики выйти с вами на контакт?
— Они выходили на нас, предлагали сдаться и оставить им технику с оружием. Но мы переговоры не ведем. Нам приказали держать оборону и мы ее держали.
— От аэропорта что-то осталось сейчас?
— Практически не осталось ничего. Там же перекрытия бетонные, а все остальное – стекло и гипсокартон. Во время одного из ночных обстрелов я почувствовал, как под зданием начал проседать грунт. Смотрю – трещина маленькая пошла по зданию. А на рассвете в эту трещину уже можно было руку просунуть. Представьте, как за ночь здание просело.
— Так, а где же вы там прятались?
— За колонны и стены, они кирпичные. В подвал же не всегда спрячешься, потому что можно пропустить момент, когда они подойдут и забросают гранатами. Гранаты у них, между прочим, российские. Наша «Ф-ка» (Ф-1 – ред.) круглая и ребристая, а они бросали в нас овальные, продолговатые гранаты. У нас на вооружении таких нет.
— Когда именно усилились обстрелы?
— После того, как им дали особый статус (приняли закон об особенностях местного самоуправления в Луганской и Донецкой областях — УП). После этого они начали зверствовать и гасить нас из всего, что у них было.
Отбив одну из атак, мы нашли «Шмель»: один обычный, и один большой, с реактивным зарядом. Это оружие должно поступить на вооружение украинских вооруженных сил только в 2020 году. На вооружении у россиян оно уже есть, и «ДНР-овцы» его активно используют.
Кроме того, они накрывали нас «Ураганами» и этими гребаными «Тюльпанами» со снарядами весом в 130 кг, предназначенными для разрушения зданий, и имеющими в некоторых случаях специальный наполнитель, который может быть использован как химическое оружие.
Снайперы стреляли по нам разрывными патронами калибра 12,7. Если попадает, допустим, в руку, ногу или в голову – все отрывает. И броник не спасет.
— Но, несмотря на это, вы продолжали отбивать атаки. По мере того, как вы били все больше и больше боевиков, ощущали ли вы, что у них пропадает желание к вам подходить?
— Да, они в последнее время старались штурмовать, в основном, танками. Разбивают полностью все, а потом уже пытается зайти пехота малыми группами, потому что класть людей им тоже уже не хочется. А так, обычно они вообще между собой воюют…
— Как это — «между собой»?
— В прямом смысле. Группировка «Оплот» и казачество, например, воюют между собой. Потому что казаки были согласны на условия президента об «особом статусе», они собирались с этим смириться и прекратить воевать. А «Оплот» настроен только на то, что «мы будем воевать, мы хотим в Россию», и все.
Утром, например, слышим гул техники. Начинаем готовиться к штурму, и тут раздается выстрел с их позиций в сторону города, а потом из города ответный выстрел по их позициям. Около часа они стреляют друг по другу, потом начинают по нам, а потом опять друг по другу.
Ночью также бывали взрывы в городе. Мы звонили знакомым, спрашивали, что происходит, и нам говорили прямым текстом, что это казаки с «Оплотом» воюют.
Кроме того, они стреляют по мирному населению, а потом собирают все тела, привозят их с утра на рынок, раскладывают там и говорят: «Вот, смотрите, это нас обстреляла такая-сякая украинская армия, погибли люди». Сами стреляют в город, потом снимают это все на камеру, сбрасывают на свои каналы для того, чтобы показать, что «это укропы все делают».
— А вы в сторону города не стреляете? Ведь с технической точки зрения из аэропорта в принципе можно до города достать?
— Дострелять можно. Но мы не стреляем. Исключением может быть случай, когда мы точно знаем, что в городе против нас установлен «Град» или «Тюльпан», и мы знаем их точные координаты.

— В каких кварталах они обычно выставляют оружие? В жилых или в нежилых?
— Недавно они рассказывали, что мы стреляли по школе и детскому саду. Они действительно выставили «Грады» между школой и детсадом. Но наша артиллерия накрыла их только тогда, когда нам доложили, что из садика и из школы эвакуированы все мирные жители. Попали четко по установкам.
— Откуда вы знали, что всех мирных эвакуировали? Кто это доложил? Разведка?
— Ну, везде есть люди, которые поддерживают украинскую армию. Так же и на нашей стороне есть люди, которые поддерживают «ДНР».
— Уже не раз обсуждалось, что аэропорт штурмуют российские кадровые военные. Разница между сепаратистами и российскими военными заметна?
— Конечно. Сепаратисты — это в основном накуренные, обколотые либо пьяные люди, одетые как попало, которые идут втупую, выходят с автоматом в полный рост и даже не пригибаются, когда по ним стреляешь. А российские спецслужбы – в хорошем камуфляже, с хорошей амуницией и штурмуют более грамотно.
Сепаратисты — реально невменяемые. Мы поставили одну точку, чтобы перекрыть их засаду. Видим, что к точке приближается группа боевиков. Человек 50, несут с собой оружие, минометы тащат. Наши их обстреливают, несколько десятков погибает, остальные отходят.
Проходит буквально час — и по той же самой тропе в полный рост, не прячась, идет вторая группа. Их снова обстреливают. Проходит еще час – снова по той же тропе, идет третья группа…
Поставили растяжку. Как только наши отошли – поднимается тело и идет снимать растяжку. Его кладет снайпер, но через несколько минут поднимается второе тело и, опять же, в полный рост, не пригибаясь, идет снимать растяжку. Снайпер кладет второго. Поднимается третий. И только после того, как снайпер третьего положил, до них дошло, что что-то не так.
Здравый адекватный человек, если он не под наркотиком, будет хотя бы пригибаться. Говорят, есть какое-то там средство, притупляющее страх. У них страха нет. Люди считают, что они бессмертны.
— Находили ли вы какие-либо подтверждения того, что русские кадровые военные вас тоже штурмуют?
— Да. Мы находили российские паспорта. А однажды боевики перепутали дорогу и заехали на наш блокпост. Один говорит нам: «Нас вчера укропы сильно бомбили, почему вы нам не помогли?» Наши пригласили их в штаб, обсудить «как будем сегодня мочить укропов», и в этом штабе их и положили.
Взяли в плен 6 человек, еще одного взяли с другой стороны блокпоста. Среди этих семи – один оказался российским военным. И не просто военным – это был командир гаубичной батареи. Их сразу же погрузили в машину и отправили на Киев.
— Разве вы сразу отправляете пленных в Киев? В интернете, например, гуляет история, о том, как боевики под командованием «Моторолы» во время наступления хотели выкурить наших из катакомб, залили их керосином и подожгли, а поскольку в катакомбах находились пленные российские военные, то боевики по сути своих там и погасили…
— Нет, это все неправда. И истории такой не было, и пленных мы всегда сразу же отправляли на Киев. Потому что нам там пленные не нужны.
А вот если наши в плен к сепаратистам попадут, то и до расстрела может дойти. Правда, в первый раз может повезти, если ты — не артиллерист и не снайпер. Мобилизованных они в основном отпускают, с условием, что ты больше не пойдешь воевать. Но наше правительство повторно отправляет.
И если ты, например, попал в плен в Донецке, а перенаправляешься в Мариуполь – то это нормально. Но если обратно в Донецк – то это неправильно. У них остаются списки наших солдат и их документы. Если попадаешь в плен повторно – то все.
— Какие настроения были среди «киборгов»? Вы чувствовали поддержку со стороны народа, штаба, официальной власти?
— Со стороны народа и волонтеров – да. А со стороны вышестоящего руководства, Генштаба и штаба АТО – нет.
— У вас было достаточно продуктов и медикаментов?
— Обеспечение было нормальным, продуктов хватало. Лекарства тоже были. Питьевую воду нам привозили. А вот с гигиеной были проблемы. Мы для санузла дождевую воду по четыре дня собирали. К тому же мы все эти два месяца не мылись.
— Кто под обстрелами занимался ранеными?
— У нас есть фельдшер. Он оценивает степень ранения, и если оно очень тяжелое — подгоняется машина и боец вывозится сразу из аэропорта, а потом на скорой их отправляют в больницу на Селидово, либо в Красноармейск. Там раненому оказывают помощь, а потом отправляют либо в Днепропетровск, либо в часть.
— Где вы спали?
— В комнатах. Поначалу они штурмовали только днем, поэтому ночью можно было еще поспать. А в последнее время они начали штурмовать уже и по ночам. Последние 2,5 суток перед выходом мы не спали практически вообще.
— Как вы выходили?
— Выходили ночью, по-тихому, сразу все. За два дня покинули аэропорт. Существовал риск, что колонну могут накрыть, но нам повезло. Причем повезло несколько раз подряд, потому что нам надо было пойти по нижней дороге, чтобы забрать еще группу людей, но наш механик протупил и пошел прямо через сепаратистов. Никто из них даже не стрельнул. Наверное, не ожидали.
Когда мы выехали за аэропорт, у нас слетела гусеница. Мы рискнули остановиться и надеть ее. С фонариками. Справились, завелись и поехали дальше. А через пару дней позвонили ребята и сказали, что старший по аэропорту вызвал огонь на себя…
— То есть он сконцентрировал атаку сепаратистов в точке, где находился сам, боевики начали атаковать, а наши — им отвечать? И с двух сторон летело в эту точку?
— Да. По итогу наши ушли чуть-чуть в укрытие, артиллерия накрыла этот объект с боевиками, а потом наши вернулись и провели зачистку. По-другому отбить уже не получалось. А так — отбили.
Наш главный Александр Сергеевич из спецназа – хороший мужик. Если бы не он – аэропорт бы уже давно сдали. Ребята, которые уехали в ротацию в штаб, говорят, что из штаба без него домой не поедут. Сказали: «Пока Сергеич не явится, мы отсюда никуда не уйдем»
— Как сейчас себя чувствуют «киборги»?
— Честно сказать, никакие мы не киборги. Мы просто, наверное, под счастливой звездой родились все.
Источник: http://www.pravda.com.ua/rus/articles/2014/10/9/7040272/

Боец «Икс»: Там много полей, выжженных, как после Хиросимы… И такой трупный запахБоец «Икс»: Там много полей, выжженных, как после Хиросимы… И такой трупный запах

Оксана Коваленко, УП
Пока комиссия Верховной Рады пытается выяснить, кто виноват в Иловайском котле, пока разные организации разыскивают и пытаются опознать тела погибших в той трагедии, «Украинская правда» пообщалась с бойцом, который был среди счастливчиков, выживших в этом аду.
Боец с позывным «Икс» из батальона «Миротворец» рассказал свою историю выживания, которую публикуем полностью так, как он ее повествовал.
…»Наш батальон «Миротворец» подчиняется МВД. Наша задача — зачищать освобожденные армией города, налаживать порядок. Но как только мы доходили со своими «зачистками» до высокого начальства – в Славянске, Дзержинске – нас почему-то сразу перебрасывали в другой город.
Вся эта ситуация с отправкой в Иловайск такого количества элитных добровольческих батальонов — «Донбасс», «Днепр», наш «Миротворец», честно говоря, наводит на грустные мысли.
Почему? Потому что всегда заходили сначала военные, а потом мы — либо вместе, либо поодиночке — и делали свою работу. А в Иловайске вместо военных отправили нас в неосвобожденный город.
ДЕПО – последний рубеж
Сначала нас перебросили под Старобешево, поселили в каком-то пионерлагере со словами, что пока базироваться будем там, а на следующее утро нас отправляют «на один день» в Иловайск. Раз на один день, мы не берем с собой ни запасов еды, ни боекомплектов – только то, что на себе, садимся в транспорт и едем.
Под Иловайском стояли военные – 51-я бригада, но город взять они не могли, потому что другие подразделения армии отошли. На момент нашего приезда там уже несколько дней стояли батальоны «Донбасс» и «Херсон».
23 августа в расположении 51-й бригады мы получили окончательные вводные, проводника, и отправились в путь. Конечная точка – рубеж в вагонном депо в Иловайске – самая передовая.
Иловайск разделен железной дорогой на две части. С той стороны боевики, а эта якобы наша. В депо стояла часть батальона «Херсон», человек 20. По их словам, с той стоны «железки» постоянно лезли сепаратисты и чеченцы.
Пока лезли с автоматами в атаку, получали достойный отпор. За 5 дней удержания рубежа, бои шли по 20 часов в день.
Со второго дня по нашему депо начали лупить минометами. Мы отвечали. На вторую ночь нас накрыли «Градом». Мы спали в тепловозе и ту часть, где мы были, осколки не зацепили. А вот другая сторона вся покрошена была – паровоз весь в дырках. Но, мы держали оборону…
На третий день мы поняли, что в окружении и помощи не будет. Мы начали бить в колокола, чтоб нам прислали технику. У нас из вооружения были лишь автоматы, пистолеты и пара гранатометов. Техники никакой. У нас даже для транспортировки личного состава техники не было, дали ПАЗик и УАЗ Hunter на целый батальон. Ездили мы на тех машинах, которые удавалось у сепаратистов конфисковать.
Тогда же мы поняли, что нам нужны боеприпасы. На бронированной машине поехали в расположение «Донбасса» за боеприпасами. Попали под обстрел, пуля в радиатор вошла, колесо пробили, но мы доехали. Нам дали патронов, гранат, ВОГов (гранаты такие для подствольных гранатометов), дали какой-то еды – сухпайков. И сказали, что это все – у них осталось боеприпасов только для себя.
Мы постоянно просили помощь, поддержку, артиллерию. Пару раз наша артиллерия с нашей помощью стреляла, даже пару раз удачно.
На четвертый день нас били «Градом» три раза.
К концу пятого дня мы по свисту понимали – есть ли у нас полторы секунды, чтобы спрятаться под вагон, или удар ляжет в 500 метрах и можно не суетиться.
В общем, все было нормально, пока они стреляли 80-ками из минометов. А потом они притащили 120-ку. От их попадания с крыши валят огромные куски бетона, а в потолке появляются дырки в небо.
А самое главное, что у нас там порядка пяти заправленных тепловозов стояло, в каждом как минимум по 500 литров солярки. Мы понимали, что если они, не дай Бог, полыхнут, шансов выжить не будет.
Несмотря на все это, оборону мы держали хорошо. Когда наши вернулись из плена, один рассказывал, что чеченец его допрашивал, интересовался, кто стоял в Иловайске: «У нас такие большие потери были только в донецком аэропорту и здесь»…
РАССТРЕЛЬНЫЙ КОРИДОР
В конце четвертого дня мы понимали, что поддержки не будет. На следующее утро комбат сказал готовить транспорт к отходу. По его словам, якобы была договоренность о предоставлении нам коридора, чтобы вывести наши батальоны и 51-ю бригаду, которая тоже с нами стояла, в обмен на пленных российских десантников, которых было человек 15 и еще около 30 пленных местных «ДНРовцев».
Сказали, что никто нас трогать не будет при отходе. По договоренностям мы должны были пройти весь путь до территории, которая уже под нашим контролем, и уже там мы должны были отдать пленных. Это сказали представители российских войск, с которыми велись переговоры.
С нашей стороны переговоры вел один из наших армейцев. Его потом в заложники взяли.
На следующее утро в 5 утра выезжаем. Должны были соединиться с «Донбассом» на их базе, а дальше общей колонной идти к 51-й на точку выхода, и вместе с армейцами выходить за пределы вражеской территории.
До «Донбасса» доехали без приключений, потом и до армейцев добрались. Никаких обстрелов не было вообще. Все время шел радиообмен. Наш генерал сказал: «Мы свои обязательства выполнили, у нас все согласовано, мы стоим на позиции, мы выдвигаемся».
Наш переговорщик говорит: «Они просят 15 минут». Видно, с Москвой согласовать. Наш генерал ответил ему, что нет 15 минут. Было решено прорываться с боем. Колонна разбилась на две части, чтобы не получилась длинная «колбаса» на много километров. И двумя параллельными маршрутами начинаем выезжать.
Километров 7-10 ехали мы по полям-огородам, в принципе, без приключений. Выезжаем на поле, видим с той стороны вторую часть нашей колонны. И по ней начинает работать артиллерия. Стреляют кассетными снарядами, они в воздухе взрываются, сверху осколками накрывает.
Мы сразу не поняли, что происходит. Один из наших автобусов тоже останавливается, начинает отстреливаться. Мы проезжаем дальше, за БМП прячемся, выскакиваем на дорогу вдоль поля и видим – там полностью развернуты русские войска, минометная батарея, артиллерия, все окопано, все надежно стоит уже не первый день. Причем явно ждут нас. В 100 метрах от дороги, через каждые 10 метров окопчики, в каждом лежит стрелок, за ним АГС, гранатометчик.
Там точно стояла минометная батарея, артиллерийские расчеты, тяжелое вооружение, гаубицы. Это точно были русские, потому что у ДНРовцев нет такого количества новой техники и вооружения.
И вот все это начинает расстреливать нашу колонну – как в тире. Мы едем, только слышим: трескотня и только по машине так цок-цок-цок. Короче, машина поймала порядка 200 пуль.
Потом они взяли против нас АГС и начали лупить. Мы поймали ВОГов штук 60 (специально потом по записи пересчитывали). А вот РПГ уже нам вскрыло машину: попало в задний угол – задняя дверь, крыша, задняя стойка – все разнесло как консервную банку. Я сидел справа сзади, и мне по голове хорошенько дало, осколками голову посекло.
Колесо заднее уже было пробито – машина не ехала. Мы дотянули до села Новокатериновка. Там выбежали из машины на дорогу. Рядом с нами остановились два Volkswagen transporter – бывшие инкассаторские машины – одна Юрия Березы, командира «Днепра», вторая генерала Хомчака. Говорят: «Залазьте в багажное отделение».
Саня Птица прыгает мой, я прыгаю, комбат прыгает. Я говорю: «Леха, Леха!», это еще один из моей группы – мой напарник, а Леха где-то «завтыкал». Что произошло, почему он не успел залезть, я не понимаю. Водитель выскочил, дверь захлопнул. Мы стучимся: «Мы бойца потеряли». Но он не реагирует – потому что обстрел идет, мы срываемся и едем.
ПОБЕГ
Дальше водитель Гриша рассказывал ситуацию – если бы я это увидел где-то в американском боевике, я бы подумал, что такого не бывает. Оказалось, что он в заднее зеркало увидел, как на дорогу вытащили ПТУРС (противотанковая управляемая ракета), собирались в нас стрелять.
«Поднимаю взгляд на лобовое стекло, в зеркало, а там стоит чудо с гранатометом тоже на нас, – рассказывал Гриша – Спереди и сзади. Первая мысль была сбить его, потом понимаю, что все равно он успеет нажать. И дальше время как замедляется. Идет выстрел из РПГ, вижу, идет реактивная струя. Я в поле, в подсолнухи, сворачиваю. Думал, что это серьезное препятствие, но нет — «пішов як по траві». РПГ вдоль дороги пролетает. Из ПТУРС тоже идет выстрел, за машиной следом – в поле. Гриша обратно на дорогу, и ПТУРС, который сам за целью идет, на тепло реагирует, ушел в поле. Как такое может быть?»
Едем дальше, по нам все равно стреляют, мы сворачиваем в поле, вдоль посадки. Завезли туда эти два буса, вышли группой 14 человек: комбат «Днепра» со своими двумя людьми, комбат наш — «Миротворца» с нами двумя, несколько армейских полковников, разведка и артиллеристы, и командующий южной группировкой войск — генерал Хомчак с двумя спецназовцами, которые его охраняли.
Если бы нас «приняли», был бы такой джек-пот! У одного из водителей была пулей рука перебита, открытый перелом. Комбат наш наложил ему жгут, обработал рану, перебинтовал, палки какие-то вместо «шин» примотал. Отползаем метров сто по посадке, подальше от этих машин, понимая, что будут искать.
Еще немножко отползли, залегли. Потом слышим спереди голоса и короткие автоматные очереди по посадке, и движется на нас. Тупо прорабатывают посадку, чтобы, если мы там где-то прячемся, нас положить. Два раза из подствольника гепнули, выстрелы все ближе, ближе. Мы лежим, в землю вжались, уже стали плоские-плоские, наш комбат рядом со мной лежит, мы друг на друга посмотрели: «Ну все, пока».
Но тут очередное чудо — метрах 20-ти от нас они прекратили стрелять, развернулись и ушли. Мы даже не поняли, почему. Это нас спасло. Лежим, слышим, бой идет, несколько часов бой шел.
А после того, как бой утих были слышны только одиночные выстрелы. «ДНРовцы» ходили и добивали раненых. Только услышат где-то «Помогите, помогите!», сразу выстрел и все.
Мы до темноты прождали, потом полями, подсолнухами, кукурузой, потихоньку, потихоньку, дальше и дальше, мимо их костров, лагерей уходили.
Мы всю ночь шли. Растяжки, слава Богу, все обнаружили, переступали нормально. Шли до 4:30 утра. Когда начало светать, решили где-то прятаться. Увидели выгоревшую после «Смерча» посадку. Там раньше лагерь какой-то нашей части стоял – была куча окопов, блиндажи. Это мы уже без воды, без еды двое суток.
Спрятались там, залегли, а ночью холод дичайший. Только часам к 9 прекратил бить озноб, а согрелись, наверное, только часам к 12. Чтобы воду собрать наш боец по всему лагерю пошел, находил пустые бутылки из-под воды – там чуть-чуть оставалось в каждой. Он это все сливал, сливал, и часа за два набрали полуторалитровую бутылку воды. Там же нашли один сухпаек – разделили на 14 человек. К нам собака приблудилась, мы и ее угостили.
Она, бедная, с нами весь день сидела в той посадке. Немецкая овчарка. След от ошейника был, но самого его не было. Она за все время не проронила ни звука. Один раз уже, ночью, когда мы начали выходить из посадки, я случайно в темноте на нее наступил, она заскулила, но не гавкнула ни разу. А там возле той посадки у боевиков база была – БМП ездят, люди ходят, голоса. Мы лежим, думаем: «Чтоб ты только не гавкнула».
Дождались темноты. Собрались выходить – над нами беспилотник летает. Пришлось 30-40 минут ждать, пока он куда-то улетит. Потом пошли. Всю дорогу собака с нами шла, но потом где-то отстала. Мы до реки дошли, ее форсировать пришлось. Скажу честно, жалко, что эта собака отстала, потому что я бы ее с собой забрал. Если бы до реки дошла, я бы ее на руках перенес.
После реки шли по местности, где очень много полей, выжженных «Смерчем», как после Хиросимы – все черное, выгоревшее, километр на километр. И такой трупный запах…
Ты понимаешь, что ты идешь по этому перемолотому паштету из людей, земли и всего этого. Мы шли в сторону Комсомольска. Там уже ночью первый раз вышли на связь, потому что мы ходили в режиме полного радиомолчания, чтобы не запеленговали. По связи нас отправили на Подгорное: «Там вас встретят», – говорят.
Пошли третьи сутки. Мы решили срезать дорогу через лес. Прошли метров 20 вглубь, кто-то из наших впереди сорвал растяжку, сигнальная мина – бах, бах, вверх пошли эти ракеты. Мы в ужасе, понимаем, что сейчас со всех стволов сюда лупанут или БМП вышлют.
Мы оттуда ходу. Выбегаем из леса, а у Сани Птицы что-то за ногу зацепилось. Смотрим, проволока намотана – а с другой ее стороны граната Ф-1 висит. Боевики плохо закрепили растяжку, Птица сорвал со стороны колышка, а не кольцо выдернул. А Ф-ка – это страшная штука, 200 метров разлет осколков, то есть, получили бы все, кто сразу насмерть, а кто на всю жизнь инвалидом.
Уходили дорогой через гору. А там хуторок какой-то был хат на 10 с одной стороны и 10 с другой. Тоже проработанные «Смерчем» или «Ураганом». Все домики разрушены. Такое впечатление, что из трехмерного пространства попал в двухмерное. Видно, что это остаток дома, но оно не имеет объема, оно плоское все. Как толщина обоев. Настолько разнесено взрывом в пыль, что оно все лежит на земле ровным слоем. Нет обломков, кусков. Тоже такое сюрреалистичное.
Мрачные ощущения очень. В тот день мы почти 14 часов шли. Дошли до Подгорного, но наши по станции попросили нас дальше пройти, потому что оказалось, что село это не совсем наше, водители боялись ехать за нами.
Отправила нас чуть дальше на огромный террикон. Вдоль него через пару сел прошли. Террикон огромнейший, километров 7 прошли. Дошли до конторы этой шахты. Из управления сотрудницы увидели нас, испугались. «А вы кто?», – спрашивают. Мы говорим: «Милиция, блин». «Да ну, какая вы милиция?». А мы страшные, черные, на пузах ползали, лежали в этом обугленном поле, все небритые, заросшие, катастрофа.
В общем, вынесли они нам несколько бутылок с водой … 30 секунд, и ее не было. Они на нас посмотрели и говорят: «У нас там «термозки» с едой с ночной смены остались. Если не побрезгуете…». Они вынесли: у кого-то творожок остался, у той помидорчики, кусок колбасы, бутерброды, ветка винограда…
Так и дождались машины. Они, видно, понимали, что мы не ели ничего. Кинули упаковку воды, какой-то лимонад, палку колбасы, сгущенку, конфеты, сушки, что под руку попало, накидали. И мы это все, колбасу, сгущенкой запиваем, эти конфеты, сушки, вода, лимонад, все подряд…
Разведчик опять звонит этому нашему переговорщику – «Мы на этой шахте над этим селом, что вы сказали. Мы в село спускаться не будем, потому что спалимся сразу. Присылайте машину сюда, тут дорога одна на эту шахту из села». А село то такое непонятное, то ли «сепарское», то ли нет.
Они говорят: «Ждите, сейчас за вами приедет ГАЗ-66».
Сели, молчим. Минут через 30 слышим – звук машины. Мы приготовились, смотрим – едем действительно ГАЗ-66, но серый почему-то и на военный совсем не похож. Мы с оружием наизготовку, позиции заняли. А он так бодро к нам подъезжает – серая такая «вахтовка» с надписью на борту «Донецкоблэнерго». Выпрыгивают из кабины два мужика в серых комбинезонах с логотипами «Донецкоблэнерго» и так весело нам: «Эй, банда! Давайте в машину – мы за вами». Мы им: мы не банда – мы военные! Ответ нас просто убил: «А мы, что по-вашему – электрики? Быстро в кузов, мы уже третью группу так эвакуируем!».
Мы бегом в машину. Места мало – кто на сиденья, кто на канистрах, кто на полу. Занавески на окнах задернули и тронулись. Они, видно, понимали, что мы не ели ничего. Кинули упаковку воды, какой-то лимонад, палку колбасы, сгущенку, конфеты, сушки, что под руку попало, накидали. И мы это все, колбасу, сгущенкой запиваем, эти конфеты, сушки, вода, лимонад, все подряд…
Нас отвезли на базу Нацгвардии. Выдохнули, раненого врачам отдали, его наконец-то первый раз нормально перебинтовали, обработали рану. Потому что он со жгутом третий день. Жгут-то на два-три часа можно.
А оказывается, у Нацгвардии уже приказ. Им боевики и россияне дали три часа на вывод всех войск и батальонов из Комсомольска. Генерал за телефон: «Е-мое, вертолет сюда срочно». Ему говорят: «Хорошо, пришлем вертолет». А эти грузятся.
Мы там сели уже на полянке, поснимали каски, бронежилеты, сидим в одну точку смотрим, сил никаких. Сидим, а Нацгвардия грузится, свои КРАЗы загружает, цепляет уже полевую кухню, минометы, уже БТР свой выгнали. Начинают выезжать с территории базы, а мы понимаем, что сейчас мы опять одни останемся.
Вроде вырвались к нашим, а тут… Генерал опять звонит: «Где ваш вертолет?». «Сейчас все будет». Еще минут 20 проходит, слышим – летит. Приземлился, не глушится. Мы туда ныряем. Два автоматчика в окна, приготовились. Летчики говорят: «Мы 9 дней назад экипаж похоронили. Сбивают».
И, чтобы минимизировать риск, что попадут, на максимальной скорости на сверхмалой высоте, буквально в 5 метрах над подсолнухами полетели мы. Только лесопосадка между полями – взлетает и опять проваливается, полем, полем.
Потом стали мы на дозаправку в Розовке на границе с Запорожской областью.
Мы выходим, там какие-то волонтеры подъезжали, местные жители, женщина принесла банку парного молока, булку какую-то. А потом нам показывают: «Смотрите, там вдалеке стоит три грузовика, это все 200-е, что из-под Иловайска выходили»…
Заправили наш вертолет, мы сели туда, генерал Хомчак на другом полетел в Краматорск, а мы с Березой, с ранеными на Днепр.
Вообще, я понимаю, что если б с нами не было генерала, то никакой вертолет бы за нами не прилетел. Падали бы на хвост Нацгвардии.
Экипаж вертолета после того, как сели в Днепре, вообще ошарашил нас вопросом: «Мужики, а у вас патроны есть? А то у нас всего 2 рожка для пулемета…» Мы друг на друга посмотрели, начали на пол им патроны выщелкивать из магазнов. Кучу насыпали – они нас благодарили сильно…
По итогам всей этой истории в Иловайске у нас девять 200-х, мы их уже похоронили, в том числе и Леху нашего, 2 пропавших без вести и 7 в плену остались.
Но знаете, что больше всего меня удивило в мирном Днепропетровске? Выезжаем с территории аэропорта. Там широкая дорога, куча машин, дома, магазины, рестораны, люди ходят, мамы с детьми играют. А я понять не могу, что происходит. Потому что я час назад не понимал, долетим мы или нас собьют, а три часа назад из лужи пил.
Источник: http://www.pravda.com.ua/rus/articles/2014/10/3/7039671/Оксана Коваленко, УП
Пока комиссия Верховной Рады пытается выяснить, кто виноват в Иловайском котле, пока разные организации разыскивают и пытаются опознать тела погибших в той трагедии, «Украинская правда» пообщалась с бойцом, который был среди счастливчиков, выживших в этом аду.
Боец с позывным «Икс» из батальона «Миротворец» рассказал свою историю выживания, которую публикуем полностью так, как он ее повествовал.
…»Наш батальон «Миротворец» подчиняется МВД. Наша задача — зачищать освобожденные армией города, налаживать порядок. Но как только мы доходили со своими «зачистками» до высокого начальства – в Славянске, Дзержинске – нас почему-то сразу перебрасывали в другой город.
Вся эта ситуация с отправкой в Иловайск такого количества элитных добровольческих батальонов — «Донбасс», «Днепр», наш «Миротворец», честно говоря, наводит на грустные мысли.
Почему? Потому что всегда заходили сначала военные, а потом мы — либо вместе, либо поодиночке — и делали свою работу. А в Иловайске вместо военных отправили нас в неосвобожденный город.
ДЕПО – последний рубеж
Сначала нас перебросили под Старобешево, поселили в каком-то пионерлагере со словами, что пока базироваться будем там, а на следующее утро нас отправляют «на один день» в Иловайск. Раз на один день, мы не берем с собой ни запасов еды, ни боекомплектов – только то, что на себе, садимся в транспорт и едем.
Под Иловайском стояли военные – 51-я бригада, но город взять они не могли, потому что другие подразделения армии отошли. На момент нашего приезда там уже несколько дней стояли батальоны «Донбасс» и «Херсон».
23 августа в расположении 51-й бригады мы получили окончательные вводные, проводника, и отправились в путь. Конечная точка – рубеж в вагонном депо в Иловайске – самая передовая.
Иловайск разделен железной дорогой на две части. С той стороны боевики, а эта якобы наша. В депо стояла часть батальона «Херсон», человек 20. По их словам, с той стоны «железки» постоянно лезли сепаратисты и чеченцы.
Пока лезли с автоматами в атаку, получали достойный отпор. За 5 дней удержания рубежа, бои шли по 20 часов в день.
Со второго дня по нашему депо начали лупить минометами. Мы отвечали. На вторую ночь нас накрыли «Градом». Мы спали в тепловозе и ту часть, где мы были, осколки не зацепили. А вот другая сторона вся покрошена была – паровоз весь в дырках. Но, мы держали оборону…
На третий день мы поняли, что в окружении и помощи не будет. Мы начали бить в колокола, чтоб нам прислали технику. У нас из вооружения были лишь автоматы, пистолеты и пара гранатометов. Техники никакой. У нас даже для транспортировки личного состава техники не было, дали ПАЗик и УАЗ Hunter на целый батальон. Ездили мы на тех машинах, которые удавалось у сепаратистов конфисковать.
Тогда же мы поняли, что нам нужны боеприпасы. На бронированной машине поехали в расположение «Донбасса» за боеприпасами. Попали под обстрел, пуля в радиатор вошла, колесо пробили, но мы доехали. Нам дали патронов, гранат, ВОГов (гранаты такие для подствольных гранатометов), дали какой-то еды – сухпайков. И сказали, что это все – у них осталось боеприпасов только для себя.
Мы постоянно просили помощь, поддержку, артиллерию. Пару раз наша артиллерия с нашей помощью стреляла, даже пару раз удачно.
На четвертый день нас били «Градом» три раза.
К концу пятого дня мы по свисту понимали – есть ли у нас полторы секунды, чтобы спрятаться под вагон, или удар ляжет в 500 метрах и можно не суетиться.
В общем, все было нормально, пока они стреляли 80-ками из минометов. А потом они притащили 120-ку. От их попадания с крыши валят огромные куски бетона, а в потолке появляются дырки в небо.
А самое главное, что у нас там порядка пяти заправленных тепловозов стояло, в каждом как минимум по 500 литров солярки. Мы понимали, что если они, не дай Бог, полыхнут, шансов выжить не будет.
Несмотря на все это, оборону мы держали хорошо. Когда наши вернулись из плена, один рассказывал, что чеченец его допрашивал, интересовался, кто стоял в Иловайске: «У нас такие большие потери были только в донецком аэропорту и здесь»…
РАССТРЕЛЬНЫЙ КОРИДОР
В конце четвертого дня мы понимали, что поддержки не будет. На следующее утро комбат сказал готовить транспорт к отходу. По его словам, якобы была договоренность о предоставлении нам коридора, чтобы вывести наши батальоны и 51-ю бригаду, которая тоже с нами стояла, в обмен на пленных российских десантников, которых было человек 15 и еще около 30 пленных местных «ДНРовцев».
Сказали, что никто нас трогать не будет при отходе. По договоренностям мы должны были пройти весь путь до территории, которая уже под нашим контролем, и уже там мы должны были отдать пленных. Это сказали представители российских войск, с которыми велись переговоры.
С нашей стороны переговоры вел один из наших армейцев. Его потом в заложники взяли.
На следующее утро в 5 утра выезжаем. Должны были соединиться с «Донбассом» на их базе, а дальше общей колонной идти к 51-й на точку выхода, и вместе с армейцами выходить за пределы вражеской территории.
До «Донбасса» доехали без приключений, потом и до армейцев добрались. Никаких обстрелов не было вообще. Все время шел радиообмен. Наш генерал сказал: «Мы свои обязательства выполнили, у нас все согласовано, мы стоим на позиции, мы выдвигаемся».
Наш переговорщик говорит: «Они просят 15 минут». Видно, с Москвой согласовать. Наш генерал ответил ему, что нет 15 минут. Было решено прорываться с боем. Колонна разбилась на две части, чтобы не получилась длинная «колбаса» на много километров. И двумя параллельными маршрутами начинаем выезжать.
Километров 7-10 ехали мы по полям-огородам, в принципе, без приключений. Выезжаем на поле, видим с той стороны вторую часть нашей колонны. И по ней начинает работать артиллерия. Стреляют кассетными снарядами, они в воздухе взрываются, сверху осколками накрывает.
Мы сразу не поняли, что происходит. Один из наших автобусов тоже останавливается, начинает отстреливаться. Мы проезжаем дальше, за БМП прячемся, выскакиваем на дорогу вдоль поля и видим – там полностью развернуты русские войска, минометная батарея, артиллерия, все окопано, все надежно стоит уже не первый день. Причем явно ждут нас. В 100 метрах от дороги, через каждые 10 метров окопчики, в каждом лежит стрелок, за ним АГС, гранатометчик.
Там точно стояла минометная батарея, артиллерийские расчеты, тяжелое вооружение, гаубицы. Это точно были русские, потому что у ДНРовцев нет такого количества новой техники и вооружения.
И вот все это начинает расстреливать нашу колонну – как в тире. Мы едем, только слышим: трескотня и только по машине так цок-цок-цок. Короче, машина поймала порядка 200 пуль.
Потом они взяли против нас АГС и начали лупить. Мы поймали ВОГов штук 60 (специально потом по записи пересчитывали). А вот РПГ уже нам вскрыло машину: попало в задний угол – задняя дверь, крыша, задняя стойка – все разнесло как консервную банку. Я сидел справа сзади, и мне по голове хорошенько дало, осколками голову посекло.
Колесо заднее уже было пробито – машина не ехала. Мы дотянули до села Новокатериновка. Там выбежали из машины на дорогу. Рядом с нами остановились два Volkswagen transporter – бывшие инкассаторские машины – одна Юрия Березы, командира «Днепра», вторая генерала Хомчака. Говорят: «Залазьте в багажное отделение».
Саня Птица прыгает мой, я прыгаю, комбат прыгает. Я говорю: «Леха, Леха!», это еще один из моей группы – мой напарник, а Леха где-то «завтыкал». Что произошло, почему он не успел залезть, я не понимаю. Водитель выскочил, дверь захлопнул. Мы стучимся: «Мы бойца потеряли». Но он не реагирует – потому что обстрел идет, мы срываемся и едем.
ПОБЕГ
Дальше водитель Гриша рассказывал ситуацию – если бы я это увидел где-то в американском боевике, я бы подумал, что такого не бывает. Оказалось, что он в заднее зеркало увидел, как на дорогу вытащили ПТУРС (противотанковая управляемая ракета), собирались в нас стрелять.
«Поднимаю взгляд на лобовое стекло, в зеркало, а там стоит чудо с гранатометом тоже на нас, – рассказывал Гриша – Спереди и сзади. Первая мысль была сбить его, потом понимаю, что все равно он успеет нажать. И дальше время как замедляется. Идет выстрел из РПГ, вижу, идет реактивная струя. Я в поле, в подсолнухи, сворачиваю. Думал, что это серьезное препятствие, но нет — «пішов як по траві». РПГ вдоль дороги пролетает. Из ПТУРС тоже идет выстрел, за машиной следом – в поле. Гриша обратно на дорогу, и ПТУРС, который сам за целью идет, на тепло реагирует, ушел в поле. Как такое может быть?»
Едем дальше, по нам все равно стреляют, мы сворачиваем в поле, вдоль посадки. Завезли туда эти два буса, вышли группой 14 человек: комбат «Днепра» со своими двумя людьми, комбат наш — «Миротворца» с нами двумя, несколько армейских полковников, разведка и артиллеристы, и командующий южной группировкой войск — генерал Хомчак с двумя спецназовцами, которые его охраняли.
Если бы нас «приняли», был бы такой джек-пот! У одного из водителей была пулей рука перебита, открытый перелом. Комбат наш наложил ему жгут, обработал рану, перебинтовал, палки какие-то вместо «шин» примотал. Отползаем метров сто по посадке, подальше от этих машин, понимая, что будут искать.
Еще немножко отползли, залегли. Потом слышим спереди голоса и короткие автоматные очереди по посадке, и движется на нас. Тупо прорабатывают посадку, чтобы, если мы там где-то прячемся, нас положить. Два раза из подствольника гепнули, выстрелы все ближе, ближе. Мы лежим, в землю вжались, уже стали плоские-плоские, наш комбат рядом со мной лежит, мы друг на друга посмотрели: «Ну все, пока».
Но тут очередное чудо — метрах 20-ти от нас они прекратили стрелять, развернулись и ушли. Мы даже не поняли, почему. Это нас спасло. Лежим, слышим, бой идет, несколько часов бой шел.
А после того, как бой утих были слышны только одиночные выстрелы. «ДНРовцы» ходили и добивали раненых. Только услышат где-то «Помогите, помогите!», сразу выстрел и все.
Мы до темноты прождали, потом полями, подсолнухами, кукурузой, потихоньку, потихоньку, дальше и дальше, мимо их костров, лагерей уходили.
Мы всю ночь шли. Растяжки, слава Богу, все обнаружили, переступали нормально. Шли до 4:30 утра. Когда начало светать, решили где-то прятаться. Увидели выгоревшую после «Смерча» посадку. Там раньше лагерь какой-то нашей части стоял – была куча окопов, блиндажи. Это мы уже без воды, без еды двое суток.
Спрятались там, залегли, а ночью холод дичайший. Только часам к 9 прекратил бить озноб, а согрелись, наверное, только часам к 12. Чтобы воду собрать наш боец по всему лагерю пошел, находил пустые бутылки из-под воды – там чуть-чуть оставалось в каждой. Он это все сливал, сливал, и часа за два набрали полуторалитровую бутылку воды. Там же нашли один сухпаек – разделили на 14 человек. К нам собака приблудилась, мы и ее угостили.
Она, бедная, с нами весь день сидела в той посадке. Немецкая овчарка. След от ошейника был, но самого его не было. Она за все время не проронила ни звука. Один раз уже, ночью, когда мы начали выходить из посадки, я случайно в темноте на нее наступил, она заскулила, но не гавкнула ни разу. А там возле той посадки у боевиков база была – БМП ездят, люди ходят, голоса. Мы лежим, думаем: «Чтоб ты только не гавкнула».
Дождались темноты. Собрались выходить – над нами беспилотник летает. Пришлось 30-40 минут ждать, пока он куда-то улетит. Потом пошли. Всю дорогу собака с нами шла, но потом где-то отстала. Мы до реки дошли, ее форсировать пришлось. Скажу честно, жалко, что эта собака отстала, потому что я бы ее с собой забрал. Если бы до реки дошла, я бы ее на руках перенес.
После реки шли по местности, где очень много полей, выжженных «Смерчем», как после Хиросимы – все черное, выгоревшее, километр на километр. И такой трупный запах…
Ты понимаешь, что ты идешь по этому перемолотому паштету из людей, земли и всего этого. Мы шли в сторону Комсомольска. Там уже ночью первый раз вышли на связь, потому что мы ходили в режиме полного радиомолчания, чтобы не запеленговали. По связи нас отправили на Подгорное: «Там вас встретят», – говорят.
Пошли третьи сутки. Мы решили срезать дорогу через лес. Прошли метров 20 вглубь, кто-то из наших впереди сорвал растяжку, сигнальная мина – бах, бах, вверх пошли эти ракеты. Мы в ужасе, понимаем, что сейчас со всех стволов сюда лупанут или БМП вышлют.
Мы оттуда ходу. Выбегаем из леса, а у Сани Птицы что-то за ногу зацепилось. Смотрим, проволока намотана – а с другой ее стороны граната Ф-1 висит. Боевики плохо закрепили растяжку, Птица сорвал со стороны колышка, а не кольцо выдернул. А Ф-ка – это страшная штука, 200 метров разлет осколков, то есть, получили бы все, кто сразу насмерть, а кто на всю жизнь инвалидом.
Уходили дорогой через гору. А там хуторок какой-то был хат на 10 с одной стороны и 10 с другой. Тоже проработанные «Смерчем» или «Ураганом». Все домики разрушены. Такое впечатление, что из трехмерного пространства попал в двухмерное. Видно, что это остаток дома, но оно не имеет объема, оно плоское все. Как толщина обоев. Настолько разнесено взрывом в пыль, что оно все лежит на земле ровным слоем. Нет обломков, кусков. Тоже такое сюрреалистичное.
Мрачные ощущения очень. В тот день мы почти 14 часов шли. Дошли до Подгорного, но наши по станции попросили нас дальше пройти, потому что оказалось, что село это не совсем наше, водители боялись ехать за нами.
Отправила нас чуть дальше на огромный террикон. Вдоль него через пару сел прошли. Террикон огромнейший, километров 7 прошли. Дошли до конторы этой шахты. Из управления сотрудницы увидели нас, испугались. «А вы кто?», – спрашивают. Мы говорим: «Милиция, блин». «Да ну, какая вы милиция?». А мы страшные, черные, на пузах ползали, лежали в этом обугленном поле, все небритые, заросшие, катастрофа.
В общем, вынесли они нам несколько бутылок с водой … 30 секунд, и ее не было. Они на нас посмотрели и говорят: «У нас там «термозки» с едой с ночной смены остались. Если не побрезгуете…». Они вынесли: у кого-то творожок остался, у той помидорчики, кусок колбасы, бутерброды, ветка винограда…
Так и дождались машины. Они, видно, понимали, что мы не ели ничего. Кинули упаковку воды, какой-то лимонад, палку колбасы, сгущенку, конфеты, сушки, что под руку попало, накидали. И мы это все, колбасу, сгущенкой запиваем, эти конфеты, сушки, вода, лимонад, все подряд…
Разведчик опять звонит этому нашему переговорщику – «Мы на этой шахте над этим селом, что вы сказали. Мы в село спускаться не будем, потому что спалимся сразу. Присылайте машину сюда, тут дорога одна на эту шахту из села». А село то такое непонятное, то ли «сепарское», то ли нет.
Они говорят: «Ждите, сейчас за вами приедет ГАЗ-66».
Сели, молчим. Минут через 30 слышим – звук машины. Мы приготовились, смотрим – едем действительно ГАЗ-66, но серый почему-то и на военный совсем не похож. Мы с оружием наизготовку, позиции заняли. А он так бодро к нам подъезжает – серая такая «вахтовка» с надписью на борту «Донецкоблэнерго». Выпрыгивают из кабины два мужика в серых комбинезонах с логотипами «Донецкоблэнерго» и так весело нам: «Эй, банда! Давайте в машину – мы за вами». Мы им: мы не банда – мы военные! Ответ нас просто убил: «А мы, что по-вашему – электрики? Быстро в кузов, мы уже третью группу так эвакуируем!».
Мы бегом в машину. Места мало – кто на сиденья, кто на канистрах, кто на полу. Занавески на окнах задернули и тронулись. Они, видно, понимали, что мы не ели ничего. Кинули упаковку воды, какой-то лимонад, палку колбасы, сгущенку, конфеты, сушки, что под руку попало, накидали. И мы это все, колбасу, сгущенкой запиваем, эти конфеты, сушки, вода, лимонад, все подряд…
Нас отвезли на базу Нацгвардии. Выдохнули, раненого врачам отдали, его наконец-то первый раз нормально перебинтовали, обработали рану. Потому что он со жгутом третий день. Жгут-то на два-три часа можно.
А оказывается, у Нацгвардии уже приказ. Им боевики и россияне дали три часа на вывод всех войск и батальонов из Комсомольска. Генерал за телефон: «Е-мое, вертолет сюда срочно». Ему говорят: «Хорошо, пришлем вертолет». А эти грузятся.
Мы там сели уже на полянке, поснимали каски, бронежилеты, сидим в одну точку смотрим, сил никаких. Сидим, а Нацгвардия грузится, свои КРАЗы загружает, цепляет уже полевую кухню, минометы, уже БТР свой выгнали. Начинают выезжать с территории базы, а мы понимаем, что сейчас мы опять одни останемся.
Вроде вырвались к нашим, а тут… Генерал опять звонит: «Где ваш вертолет?». «Сейчас все будет». Еще минут 20 проходит, слышим – летит. Приземлился, не глушится. Мы туда ныряем. Два автоматчика в окна, приготовились. Летчики говорят: «Мы 9 дней назад экипаж похоронили. Сбивают».
И, чтобы минимизировать риск, что попадут, на максимальной скорости на сверхмалой высоте, буквально в 5 метрах над подсолнухами полетели мы. Только лесопосадка между полями – взлетает и опять проваливается, полем, полем.
Потом стали мы на дозаправку в Розовке на границе с Запорожской областью.
Мы выходим, там какие-то волонтеры подъезжали, местные жители, женщина принесла банку парного молока, булку какую-то. А потом нам показывают: «Смотрите, там вдалеке стоит три грузовика, это все 200-е, что из-под Иловайска выходили»…
Заправили наш вертолет, мы сели туда, генерал Хомчак на другом полетел в Краматорск, а мы с Березой, с ранеными на Днепр.
Вообще, я понимаю, что если б с нами не было генерала, то никакой вертолет бы за нами не прилетел. Падали бы на хвост Нацгвардии.
Экипаж вертолета после того, как сели в Днепре, вообще ошарашил нас вопросом: «Мужики, а у вас патроны есть? А то у нас всего 2 рожка для пулемета…» Мы друг на друга посмотрели, начали на пол им патроны выщелкивать из магазнов. Кучу насыпали – они нас благодарили сильно…
По итогам всей этой истории в Иловайске у нас девять 200-х, мы их уже похоронили, в том числе и Леху нашего, 2 пропавших без вести и 7 в плену остались.
Но знаете, что больше всего меня удивило в мирном Днепропетровске? Выезжаем с территории аэропорта. Там широкая дорога, куча машин, дома, магазины, рестораны, люди ходят, мамы с детьми играют. А я понять не могу, что происходит. Потому что я час назад не понимал, долетим мы или нас собьют, а три часа назад из лужи пил.
Источник: http://www.pravda.com.ua/rus/articles/2014/10/3/7039671/

Командир батальона «Донбасс»: Сейчас сепаратисты возьмут столько, сколько мы им дадим взятьКомандир батальона «Донбасс»: Сейчас сепаратисты возьмут столько, сколько мы им дадим взять

Командир батальона «Донбасс»: Сейчас сепаратисты возьмут столько, сколько мы им дадим взять
Павел Шеремет, Оксана Коваленко
Командир батальона «Донбасс» никогда не снимает балаклаву, когда общается с журналистами. Толком не известно, Семен Семенченко — это его настоящее имя или псевдоним. Ему не нужна лишняя слава, хотя о важных операциях батальона на востоке Украины Семен отчитывается в социальных сетях.
Сейчас он приехал в Киев, чтобы сформировать новый батальон Национальной гвардии. Каждый день звонят человек 100-150. Добровольцев отбирают, затем они проходят медкомиссию и отправляются в тренировочный лагерь внутренних войск.
Семен довольно молодой человек, отец 4-х детей. Он родился и вырос в Донбассе, никогда не готовил себя к политической деятельности и, тем более, не мог предположить, что с оружием в руках придется защищать территориальную целостность Украины от таких русских, как и он.
Хотя командир «Донбасса» подчеркивает, что воюет не против русских, а против российского фашизма и бандитов, которые лезут буквально из всех щелей.
— Почему вы все время в маске, почему не показываете свое настоящее лицо?
— Командира Луганского батальона МВД украли, он до сих пор сидит в СБУ в Луганске (здание СБУ было захвачено вооруженными людьми. Теперь всех, кого задерживают, террористы везут туда — УП).
Создатель батальона Яроша, которого так и не существует до сих пор, Василий Будик, сидит в подвале у «Беса» (Игорь Безлер, один из командиров террористов – УП) в Горловке. Он нафотографировался с Ярошем в обнимку, его на второй день и сцапали.
Другие батальоны МВД не добрали даже взвода. Их соединили вместе. Туда не особо кто-то хочет идти. У нас сейчас фактически формируется три батальона – один на базе Нацгвардии, второй в Луганской области — батальон территориальной обороны будет заниматься охраной госграницы, и третий – добровольческий.
Я думаю, что я имею право на такую прихоть как хождение в маске. У меня есть для этого основания.
— Семен – это ваше настоящее имя или позывной?
— Я оставлю это без комментария.
— Откуда вы родом?
— Я родом из Донецка. И я русский. До войны был мелким предпринимателем. Занимался охранными системами, видеонаблюдением и прочим. Бизнес после Майдана дал дуба, потому что я два месяца им не занимался.
— Вы были участником Майдана?
— Да. Мы создавали Евромайдан в Донецке.

— Как вы пришли к идее, что надо создавать батальоны территориальной обороны?
— Я удивился, что никто другой к ней не пришел. Просто было желание как-то этот бандитский беспредел прекратить. Тем более, что мы были в составе «Самообороны» Донецкой области и видели, что происходит в нашей области и среди пророссийских групп.
Никакого там настоящего сепаратизма нет сейчас на Донбассе. Есть местная Партия регионов, криминалитет, ну и Россия включилась на втором этапе.
Я видел, как милиция расступается, а людей на митингах за единую Украину убивают, и понял, что надо реально проводить поисковые операции, когда все это начало уже слишком бурно цвести.
В нашей области заблокировали создание батальона территориальной обороны. Генштаб опасался вооружать, как они говорили, армию почти уже чужого государства, и местным властям это было не нужно. А потом местные власти заигрались в сепаратизм и пошла неконтролируемая реакция.
Так вот, когда я увидел, что табанят этот процесс, мы решили создавать сами. Поехали в Днепропетровск. Я понял, что там надо формироваться, потому что в Донецке уже не успеем. Тут уже избивали призывников. Я приехал, объявил в Фейсбуке призыв прямо под стены администрации, ни с кем не договаривались. Начали приходить люди, потихоньку пошел диалог.
— «Донбасс» состоит только из донецких?
— На 70-80%.
— Коломойский имеет отношение к вашему батальону?
— Коломойский имеет отношение как председатель Днепропетровской обладминистрации. Он нам выделил бывший пионерский лагерь. Даже не он выделил, а по его просьбе — местная рада. И все. Нам ничем больше тогда не помогали. Да мы таких отношений, в общем-то, и не хотим.
Мы сейчас больше опираемся на людей, у нас сейчас с финансами, слава богу, наладилось. Потому что люди верят. И мы фактически сейчас все свои потребности, за исключением вооружения, можем закрывать за счет пожертвований.
— А как к вам относится губернатор Донецкой области Тарута?
— Российская пропаганда подает это так, что это местные фашисты, «правая рука» Яроша Семен Семенченко. К сожалению, со стороны патриотических сил многие подпевают российским СМИ.
А что касается Таруты, так они нас уже признали. Мы были недавно в «правительстве Донецкой области в изгнании» — они сидят в Киеве сейчас — они обязались помогать. Будут закупать нам вооружение эксклюзивное, тепловизоры всякие и прочее. Пока подарили старенький автобус. То есть, признали нас. Но, к сожалению, признали уже, когда поздно было, когда уже их самих оттуда выгнали.
— Когда, на ваш взгляд, произошел перелом, когда власти потеряли контроль над Донецком? Тот же Тарута, Ахметов, киевские власти.
— Перелом произошел, когда пошла активная перевозка туда чеченов и крымских «Беркута» с «Альфой» – профессиональных негодяев. Это было где-то сразу после майских праздников. Я встречался с Тарутой несколько раз. Он, как мне казалось, искренне считал, что он с этим справится, со всеми договорится.
А в это время в пионерских лагерях Донецкой и Луганской области свободно готовили боевиков. И сейчас они просто вылезают. Когда под Карловкой мы несколько дней назад в эту засаду попали, совершенно случайно увидели чеченов, увидели, какое большое их количество. До этого мы их как-то не встречали, они по базам прятались.
— А еще раньше, когда в Донецке в марте бандиты избили майдановцев, и погиб Дмитрий Чернявский…
— Мы как раз охраняли этот митинг…
— …как вы считаете, тогда местная власть заигрывала с сепаратистами?
— Они же создавали этот сепаратизм. Местная власть четко с самого начала является создателем всего этого сепаратистского движения.

Криминалитет, Партия регионов, местные промышленники и предприниматели, которые использовали мэров городов, использовали человеческий ресурс, свозили со всей области и создавали массовку для пророссийских митингов. Пока не пошла цепная реакция. То есть, на самом деле это проблема, именно порожденная внутри самой области. А Россия подключилась…
— А Ахметов?
— Я не держал с Ахметовым свечку, не знаю. Но я бы не месте Ахметова не допустил этого. Раз он допустил, значит, наверное, что-то есть. Многие, кроме Ахметова, я знаю точно, в этом участвовали. Что далеко ходить? Когда недавно громили офисы Партии регионов по некоторым районам, там находили целые пачки георгиевских ленточек.
— Вы говорите, что охраняли тот проукраинский митинг в Донецке…
— Да. И фактически милиция расступилась, пропустила большое количество людей с битами, топорами, цепями, оружием, в том числе. Их было в несколько раз больше, чем нас. Нас просто смели. Это весь тот ресурс, который стягивался специально, чтобы подавлять у людей волю к сопротивлению. Потом люди стали просто опасаться высказывать свои убеждения, взгляды.
Последний митинг был, насколько я помню, в мае. Закончился избиением. После этого никто уже не высовывается. Сейчас же идет так называемая мятеж-война. Это война на первом этапе против населения и инфраструктуры.

То есть, бьют по мозгам населению, создают образ освободителя. Как только процент поддержки зашкаливает, начинается уже вторая часть операции, как сейчас – вводятся непосредственно какие-то войска или боевики.
На первом этапе велась информационная война с помощью этой криминальной структуры из Партии регионов, местных бандитов и отдельных промышленников. Почему я это знаю? Потому что эти четыре района, которые мы взяли…, мы их от таких людей чистили. Никто, кстати, не умер. Но когда некоторые люди посидели в подвале немножко, сразу все это сошло на нет…
И поддержка России, всего этого буйства – процентов 15-20. Все остальное – это телевизионная картинка, специально создавалась. Просто потом создатели всего этого пазла потеряли над ним контроль. Что мы сейчас и видим.
— Ваша семья из Донецка?
— Да.
— Она осталась там или вы ее вывезли?
— Я ее вывез еще два месяца назад. Я мог представить, к чему все идет.
Первую балаклаву я надел еще четыре месяца назад. Если люди умеют прогнозировать свои действия и действия оппонента, видно было, к чему все катится. Тем более, наша государственная машина обветшала, реально сопротивляться этому не может. Ее нужно менять. Вот когда мы ее поменяем, тогда мы победим. А до этого будут многомесячные топтания, жертвы, кровь и т.д. Неутешительный прогноз, но реальный.
— Почему вы так самозабвенно сражаетесь за Украину?
— Я скажу банальность. Потому что мои деды за нее же сражались в составе советской армии. Как поют сепаратисты: их «деды воевали». У меня создается впечатление, что они воевали в полиции и у коллаборационистов. Потому что не могут деды-герои породить внуков, которые пытают, убивают, похищают.
Я воспитывался на советском патриотизме. Я считаю, что если принимал присягу, где написано, что до последней капли крови защищаешь страну, то надо как-то этому соответствовать. Понятно, что таких людей не очень много. Но, слава богу, на батальон набралось. У нас больше половины русских. И я очень люблю Россию, я нормально отношусь к Советскому Союзу.
Но то, что сейчас строится в России, никакого отношения к славянскому миру, к «русской весне», к СССР, вообще не имеет. Это какая-то помесь фашизма православного… все это неправильно.
У нас очень много русских и белорусов, даже просто граждан России и Беларуси, грузины есть. «Очень много» – это до 20%. Большинство все-таки либо местные жители, либо максимум из Запорожья. Видно, что не представляют эти силы «русского мира». Людей, конечно, временно зомбировали, но это же не надолго.
— А как ваши дети? Сколько их у вас?
— Четверо. Но я не готов говорить о детях. Это идентифицирующие признаки.
— Но вы же несете ответственность за своих четверых детей. Может быть, лучше заняться охраной своих детей, чем охраной страны?
— Во-первых, уже поздно. Во-вторых, собственно, я не вижу какой-то страшной опасности, которая над ними нависла. Все решает профессионализм. Я принял достаточно мер предосторожности. Я четко дал понять людям с той стороны, что будет, если, не дай бог, что-то случится с моей семьей. Понятно, что я беспокоюсь. Но я считаю, что принял достаточные меры.
— А что будет?
— То же самое будет с их семьями. Но это отдельный разговор.
— Жена вас не упрекает, не зовет домой, не рвет нервы?
— Сначала было. Потом, когда она увидела, куда все это идет, поняла, что я был прав. Первое время говорила: «Какая разница, в какой стране жить, в России или в Украине?». Я ей объяснял, что дело не в России и не в Украине, а дело в том, что то, что происходит, называется фашизмом. Ложь, причем самого мерзкого пошива, которая льется с экранов телевизоров российских каналов, террор, который используется…
Причем уже стали вырезать семьи. Мне постоянно присылают на телефон записи пытаемых людей. Эти звуки, это террор, потом сами действия, которые очень похожи на действия фашизма.
Вот, посмотрите, типичная СМСка : «Готовься, вырежем твою семью. Смерть фашистам. Аллаху акбар». Такие люди пришли к нам в дом.
Постоянно в соцсетях я вижу этих сторонников сепаратизма. Например, Губарев с фашистской свастикой. Он в прошлом был членом Русского национального единства. Это же реально фашизм. Причем не такой, как в Испании, Италии, не классический. А кинематографический, который мы представляем: подавление воли людей, агрессивная атака на основные свободы и прочее. Я не хочу, чтобы у нас была фашистская страна.
Мне не особо нравится Украина сейчас, но после Майдана я как-то представляю, какой она может быть. И ради этого готов бороться.
— Как вы считаете, где ситуация тяжелее – в Донецкой области или в Луганской?
— Тяжелее с какой точки зрения? С военной?
— С военной и вообще с точки зрения возможности наведения порядка?
— В Донецке, конечно. Это же город-миллионик. Там может быть много жертв… Представьте, сколько снайперов там можно насадить на всех этих этажах. А с нашей армией, которая о планировании знает пока, к сожалению, только понаслышке, это очень опасно.

— Такое впечатление, что в Луганске вообще сейчас нет украинской власти.
— Луганск – это самый депрессивный регион Украины. Там большое количество наркоманов, большое количество суицида было… Сейчас людям дали эфемерную надежду стать новыми Че Геварами, новыми мэрами, президентами и прочее. И они реально будут драться до конца.
Но обратите внимание на настроения местных жителей — тех, которые за Украину, а таких большинство. Они радуются, показывая пальцами на фотографии из моргов, полных тел, «крошите их больше», и с той стороны такие же голоса. То есть, мы идем сейчас к достаточно большому зверству.
— Вас пугает это озверение людей?
— Уже нет. Мы тоже переступили определенную черту психологически. Но это меня не восхищает, это точно, мне это не нравится абсолютно. Потому что потом, после войны, этих людей очень тяжело будет социализировать. И нас тоже. Мы все смотрели фильмы про афганские синдромы, вьетнамские синдромы.
Даже если сейчас подавить вооруженное сопротивление боевиков (а реально местные жители составляют малую часть этих отрядов), то потом этот конфликт затянется на многие месяцы, многие годы. Потому что будут мстить, будет опять сын продолжать карьеру отца-террориста.
То есть, Янукович с Путиным сделали очень большое зло, они насадили в душах людей столько зерен ненависти, что выкорчевывать их придется еще очень долго. В итоге, мы победим, конечно, но…
— Что же делать тогда?
— Реально понимать, что надо побеждать, несмотря ни на какие жертвы. И победа будет возможна, только если украинское государство заново создаст и армию, и милицию, и СБУ. И нужно потом не останавливаться, нужно перестраивать государство. Тогда эти жертвы хоть как-то будут оправданы. Потому что без них мы гнить будем еще очень долго.
— У вас есть уверенность в победе?
— Ну да. Если бы не было уверенности, меня бы тут не было точно.
— Вчера в Донецке произошло очень странное событие, когда «Восток» пришел в облгосадминистрацию и выкинул оттуда людей, которые все это начинали. По-вашему, что это такое?
— Следующая фаза. Смотрите, они берут сейчас все в одни руки. Во-первых, стратегические объекты под жесткий контроль. Во-вторых, борьба идет за мобилизационный ресурс. По их мнению, местная ДНР слишком мягкотелая. Поэтому сейчас будут очень серьезные действия.
— Вы говорите «они». Кто это?
— Кавказцы. Уже пошла чисто российская операция.
— Вы считаете, что сейчас там уже Россия всем заправляет?
— Я считаю, что, может быть, не государство Россия, а выходцы из России, отдельные кланы, можно сказать. Потому что имею информацию не понаслышке, мы сами участвуем в этих операциях. Раньше был перекос в сторону местного криминалитета, сейчас уже чисто Россия.

Фото Павла Шеремета
— Вы сказали, что они считают нынешнее «руководство ДНР» слишком мягкотелым, что они будут делать дальше, по вашему мнению?
— Дальше они будут по максимуму объявлять призыв в армию ДНР, быстро доводить отряды уровня «красной гвардии» до уровня «красной армии», будут использовать все, как в Дагестане – человеку будут совать в руки автомат, а если он не возьмет, его расстреляют. И начнется сейчас террор по полной схеме, диверсии.
— Как вы оцениваете состояние украинских силовых структур?
— Я не могу оценивать. Я думаю, что каждый делает вывод для себя сам. Поскольку я уже сам в эти структуры вхожу, то я не могу их оценивать. (На днях было объявлено, что отряд Семенченко становится частью Национальной гвардии – УП)
— Вы работаете в связке с МВД, министерством обороны, СБУ или это самостоятельные народные отряды?
— В Украине сейчас нет государства, есть только сеть из патриотов и сеть из негодяев. Что такое сеть из патриотов? Вот есть какой-то крупный чиновник из СБУ, из МВД, какие-то журналисты, медики, волонтеры. Люди между собой, по соцсетям знакомятся, пытаются друг за друга держаться, пытаются Украину тащить из этого болота, куда она падает. А есть сеть из негодяев, многие из них якобы на нашей стороне, но на самом деле своими действиями только вредят.
Сейчас фактически мы координируемся именно с этой сетью – из патриотов. Что касается работы с официальными структурами, то один батальон мы сейчас организовываем на базе Нацгвардии. Мы этим занимаемся, потому я уже в государственной структуре.
Наши добровольцы остались в регионе. Они как были, так и будут там находиться. Второй батальон на основе нашей второй роты в Луганской области сейчас будет создаваться на базе Минобороны. Я четко всем объяснил: если будете заниматься опять бюрократией, если будут нас держать на базе, не давать возможность действовать, то мы просто обучимся и уйдем обратно в леса. Я думаю, что они поняли и услышали.
— Вам противостоят хорошо вооруженные и подготовленные кавказцы и российские военные. А вы просто взяли в руки автоматы. Вы считаете, что это равные противники?
— Вот первый бой под Карловкой — у нас 5 погибших, 6 раненых, у них 11 погибших, 5 раненых. И это мы на засаду налетели. У них было два БТРа, полностью автоматы с подствольниками 100 серии, было тяжелое оружие, РПГ, место снайперов. У нас была одна снайперская винтовка и легкое стрелковое оружие. У нас погибшие – 62 года, 58 лет, 36 лет.
Тут же важен не профессионализм. Он приходит. Тут важна воля, насколько человек готов в случае чего погибнуть. Как выяснилось, у нас люди готовы. Поэтому я не думаю, что они чем-то там нас превосходят. Уровень зверства – да. Но, поверьте, они точно так же кричат от боли, как и те люди, которых они пытают.
— Такое впечатление, что Донецк уже полностью не контролируется властью.
— Не контролируется.
— А при этом вроде бы аэропорт контролирует теперь не ДНР, а наши. Это как лоскутное одеяло там сейчас? Каким образом удалось отбить этот аэропорт?
— Ну, сконцентрировали имеющиеся силы в один кулак, вот и все. Или плюс элемент неожиданности. А они начали атаковать в других точках… Не могу об этом говорить. В общем, смысл такой, что без изменения армии, СБУ и милиции очень долго все это будет продолжаться.
— А этот процесс идет?
— Вот мы же пришли – идет.
— Вы, ваш батальон Донбасс координировал раньше свои силы с АТО?
— Координировали. И это еще раз показывает уровень развала. Приехали мы — группа авантюристов (говорит с иронией — УП), вообще неофициально, заехала на базу и координировала свои действия. Мы были в Мариуполе, в Донецке, в Красноармейске. Нас просто воспринимали именно как силу, а не как формальную структуру.
В начале нам ничего не давали делать. Мы стали сами захватывать блокпосты. Нам пытались мешать…
— Наши силы АТО?
— Наши. Днепропетровский «Беркут» нас блокировал, например…
Многие считают, что если сейчас Донецк отдать, все будет замечательно. Но, друзья, поверьте, и в Киевской области, и в Днепропетровской, когда сюда подступятся уже какие-то новые ДНР, найдется столько предателей, что очень многие люди удивятся!
И это беда всей Украины. Сейчас они возьмут столько, сколько мы им дадим взять!
Сначала говорили, что если Крым отдать, все будет хорошо. Теперь Донецк, Луганск. Дальше пойдет Харьков, Днепропетровск.

Я же знаю настроения людей среди сепаратистов. И, кстати, многих я, честно, даже уважаю по-мужски. Потому что они сейчас рискуют очень многим. Поймали кураж и пошли. Это достойный враг, но их надо уничтожать. Тут ничего не поделаешь.
— Как вы относитесь к таким борцам с сепаратистами как Олег Ляшко и его отряд?
— В связи с тем, что Ляшко реально помогает вооружаться, я хочу сказать, что оцениваю деятельность положительно. На этом и остановимся.
— Вы из Донецка. Есть ли какие-то ваши знакомые, которые оказались по ту сторону баррикад?
— Ну, есть, но я с ними не сталкивался.
— Как вы думаете, почему это дурман накрыл Донецк и Луганск? Почему люди берут оружие и говорят, что Донецк в Украине не слышат, хотя четыре года Украиной управляли исключительно донецкие?
— Вы сейчас больше берете информацию из телевизионной картинки. На самом деле это не совсем так.
Возьмем батальон «Восток», посмотрим его социальный состав. 80% — это не жители региона. А половина из оставшихся двадцати процентов стоят там за деньги, у второй — революционная романтика.
Сейчас все больше и больше людей насильно туда сгоняют.
Насчет того, что Донецк не слышат, извините, но до падения Януковича никто там за Россию не выступал. Просто грамотно провели работу. Был культ высокого мужчины в черном пиджаке — Януковича, а теперь — культ Путина. Одну идею извлекли, вторую поставили.
Современная война – это война образованных против необразованных. Необразованными людьми очень легко манипулировать. И Россия очень хорошо натренировалась. Я смотрю на этих всех дикторш российских телеканалов, у меня просто ненависть к ним поднимается. Такие ухоженные, красивые женщины, но они на самом деле хуже, чем убийцы, потому что фактически после их речей, после их картинок здесь берут оружие и начинают убивать друг друга.
— Кто по-настоящему управляет ситуацией в ДНР?
— Полевые командиры. Все то же самое, что в Дагестане и Чечне.
— То есть, не российский пиарщик Алексей Бородай, который теперь у них самопровозглашенный премьер?
— Нет. Управляет Стрелков, управляет Абвер, управляет Бес. То есть, полевые командиры. «Винтовка рождает власть», Мао Цзэдун сказал. Я это понял, когда мы сами четыре района освободили. Я видел, насколько власть слаба и как это легко сделать.
Было еще искушение там «Украинскую народную республику» организовать. Но мы не по этим делам.

Источник: http://www.pravda.com.ua/rus/articles/2014/05/30/7027556/Командир батальона «Донбасс»: Сейчас сепаратисты возьмут столько, сколько мы им дадим взять
Павел Шеремет, Оксана Коваленко
Командир батальона «Донбасс» никогда не снимает балаклаву, когда общается с журналистами. Толком не известно, Семен Семенченко — это его настоящее имя или псевдоним. Ему не нужна лишняя слава, хотя о важных операциях батальона на востоке Украины Семен отчитывается в социальных сетях.
Сейчас он приехал в Киев, чтобы сформировать новый батальон Национальной гвардии. Каждый день звонят человек 100-150. Добровольцев отбирают, затем они проходят медкомиссию и отправляются в тренировочный лагерь внутренних войск.
Семен довольно молодой человек, отец 4-х детей. Он родился и вырос в Донбассе, никогда не готовил себя к политической деятельности и, тем более, не мог предположить, что с оружием в руках придется защищать территориальную целостность Украины от таких русских, как и он.
Хотя командир «Донбасса» подчеркивает, что воюет не против русских, а против российского фашизма и бандитов, которые лезут буквально из всех щелей.
— Почему вы все время в маске, почему не показываете свое настоящее лицо?
— Командира Луганского батальона МВД украли, он до сих пор сидит в СБУ в Луганске (здание СБУ было захвачено вооруженными людьми. Теперь всех, кого задерживают, террористы везут туда — УП).
Создатель батальона Яроша, которого так и не существует до сих пор, Василий Будик, сидит в подвале у «Беса» (Игорь Безлер, один из командиров террористов – УП) в Горловке. Он нафотографировался с Ярошем в обнимку, его на второй день и сцапали.
Другие батальоны МВД не добрали даже взвода. Их соединили вместе. Туда не особо кто-то хочет идти. У нас сейчас фактически формируется три батальона – один на базе Нацгвардии, второй в Луганской области — батальон территориальной обороны будет заниматься охраной госграницы, и третий – добровольческий.
Я думаю, что я имею право на такую прихоть как хождение в маске. У меня есть для этого основания.
— Семен – это ваше настоящее имя или позывной?
— Я оставлю это без комментария.
— Откуда вы родом?
— Я родом из Донецка. И я русский. До войны был мелким предпринимателем. Занимался охранными системами, видеонаблюдением и прочим. Бизнес после Майдана дал дуба, потому что я два месяца им не занимался.
— Вы были участником Майдана?
— Да. Мы создавали Евромайдан в Донецке.

— Как вы пришли к идее, что надо создавать батальоны территориальной обороны?
— Я удивился, что никто другой к ней не пришел. Просто было желание как-то этот бандитский беспредел прекратить. Тем более, что мы были в составе «Самообороны» Донецкой области и видели, что происходит в нашей области и среди пророссийских групп.
Никакого там настоящего сепаратизма нет сейчас на Донбассе. Есть местная Партия регионов, криминалитет, ну и Россия включилась на втором этапе.
Я видел, как милиция расступается, а людей на митингах за единую Украину убивают, и понял, что надо реально проводить поисковые операции, когда все это начало уже слишком бурно цвести.
В нашей области заблокировали создание батальона территориальной обороны. Генштаб опасался вооружать, как они говорили, армию почти уже чужого государства, и местным властям это было не нужно. А потом местные власти заигрались в сепаратизм и пошла неконтролируемая реакция.
Так вот, когда я увидел, что табанят этот процесс, мы решили создавать сами. Поехали в Днепропетровск. Я понял, что там надо формироваться, потому что в Донецке уже не успеем. Тут уже избивали призывников. Я приехал, объявил в Фейсбуке призыв прямо под стены администрации, ни с кем не договаривались. Начали приходить люди, потихоньку пошел диалог.
— «Донбасс» состоит только из донецких?
— На 70-80%.
— Коломойский имеет отношение к вашему батальону?
— Коломойский имеет отношение как председатель Днепропетровской обладминистрации. Он нам выделил бывший пионерский лагерь. Даже не он выделил, а по его просьбе — местная рада. И все. Нам ничем больше тогда не помогали. Да мы таких отношений, в общем-то, и не хотим.
Мы сейчас больше опираемся на людей, у нас сейчас с финансами, слава богу, наладилось. Потому что люди верят. И мы фактически сейчас все свои потребности, за исключением вооружения, можем закрывать за счет пожертвований.
— А как к вам относится губернатор Донецкой области Тарута?
— Российская пропаганда подает это так, что это местные фашисты, «правая рука» Яроша Семен Семенченко. К сожалению, со стороны патриотических сил многие подпевают российским СМИ.
А что касается Таруты, так они нас уже признали. Мы были недавно в «правительстве Донецкой области в изгнании» — они сидят в Киеве сейчас — они обязались помогать. Будут закупать нам вооружение эксклюзивное, тепловизоры всякие и прочее. Пока подарили старенький автобус. То есть, признали нас. Но, к сожалению, признали уже, когда поздно было, когда уже их самих оттуда выгнали.
— Когда, на ваш взгляд, произошел перелом, когда власти потеряли контроль над Донецком? Тот же Тарута, Ахметов, киевские власти.
— Перелом произошел, когда пошла активная перевозка туда чеченов и крымских «Беркута» с «Альфой» – профессиональных негодяев. Это было где-то сразу после майских праздников. Я встречался с Тарутой несколько раз. Он, как мне казалось, искренне считал, что он с этим справится, со всеми договорится.
А в это время в пионерских лагерях Донецкой и Луганской области свободно готовили боевиков. И сейчас они просто вылезают. Когда под Карловкой мы несколько дней назад в эту засаду попали, совершенно случайно увидели чеченов, увидели, какое большое их количество. До этого мы их как-то не встречали, они по базам прятались.
— А еще раньше, когда в Донецке в марте бандиты избили майдановцев, и погиб Дмитрий Чернявский…
— Мы как раз охраняли этот митинг…
— …как вы считаете, тогда местная власть заигрывала с сепаратистами?
— Они же создавали этот сепаратизм. Местная власть четко с самого начала является создателем всего этого сепаратистского движения.

Криминалитет, Партия регионов, местные промышленники и предприниматели, которые использовали мэров городов, использовали человеческий ресурс, свозили со всей области и создавали массовку для пророссийских митингов. Пока не пошла цепная реакция. То есть, на самом деле это проблема, именно порожденная внутри самой области. А Россия подключилась…
— А Ахметов?
— Я не держал с Ахметовым свечку, не знаю. Но я бы не месте Ахметова не допустил этого. Раз он допустил, значит, наверное, что-то есть. Многие, кроме Ахметова, я знаю точно, в этом участвовали. Что далеко ходить? Когда недавно громили офисы Партии регионов по некоторым районам, там находили целые пачки георгиевских ленточек.
— Вы говорите, что охраняли тот проукраинский митинг в Донецке…
— Да. И фактически милиция расступилась, пропустила большое количество людей с битами, топорами, цепями, оружием, в том числе. Их было в несколько раз больше, чем нас. Нас просто смели. Это весь тот ресурс, который стягивался специально, чтобы подавлять у людей волю к сопротивлению. Потом люди стали просто опасаться высказывать свои убеждения, взгляды.
Последний митинг был, насколько я помню, в мае. Закончился избиением. После этого никто уже не высовывается. Сейчас же идет так называемая мятеж-война. Это война на первом этапе против населения и инфраструктуры.

То есть, бьют по мозгам населению, создают образ освободителя. Как только процент поддержки зашкаливает, начинается уже вторая часть операции, как сейчас – вводятся непосредственно какие-то войска или боевики.
На первом этапе велась информационная война с помощью этой криминальной структуры из Партии регионов, местных бандитов и отдельных промышленников. Почему я это знаю? Потому что эти четыре района, которые мы взяли…, мы их от таких людей чистили. Никто, кстати, не умер. Но когда некоторые люди посидели в подвале немножко, сразу все это сошло на нет…
И поддержка России, всего этого буйства – процентов 15-20. Все остальное – это телевизионная картинка, специально создавалась. Просто потом создатели всего этого пазла потеряли над ним контроль. Что мы сейчас и видим.
— Ваша семья из Донецка?
— Да.
— Она осталась там или вы ее вывезли?
— Я ее вывез еще два месяца назад. Я мог представить, к чему все идет.
Первую балаклаву я надел еще четыре месяца назад. Если люди умеют прогнозировать свои действия и действия оппонента, видно было, к чему все катится. Тем более, наша государственная машина обветшала, реально сопротивляться этому не может. Ее нужно менять. Вот когда мы ее поменяем, тогда мы победим. А до этого будут многомесячные топтания, жертвы, кровь и т.д. Неутешительный прогноз, но реальный.
— Почему вы так самозабвенно сражаетесь за Украину?
— Я скажу банальность. Потому что мои деды за нее же сражались в составе советской армии. Как поют сепаратисты: их «деды воевали». У меня создается впечатление, что они воевали в полиции и у коллаборационистов. Потому что не могут деды-герои породить внуков, которые пытают, убивают, похищают.
Я воспитывался на советском патриотизме. Я считаю, что если принимал присягу, где написано, что до последней капли крови защищаешь страну, то надо как-то этому соответствовать. Понятно, что таких людей не очень много. Но, слава богу, на батальон набралось. У нас больше половины русских. И я очень люблю Россию, я нормально отношусь к Советскому Союзу.
Но то, что сейчас строится в России, никакого отношения к славянскому миру, к «русской весне», к СССР, вообще не имеет. Это какая-то помесь фашизма православного… все это неправильно.
У нас очень много русских и белорусов, даже просто граждан России и Беларуси, грузины есть. «Очень много» – это до 20%. Большинство все-таки либо местные жители, либо максимум из Запорожья. Видно, что не представляют эти силы «русского мира». Людей, конечно, временно зомбировали, но это же не надолго.
— А как ваши дети? Сколько их у вас?
— Четверо. Но я не готов говорить о детях. Это идентифицирующие признаки.
— Но вы же несете ответственность за своих четверых детей. Может быть, лучше заняться охраной своих детей, чем охраной страны?
— Во-первых, уже поздно. Во-вторых, собственно, я не вижу какой-то страшной опасности, которая над ними нависла. Все решает профессионализм. Я принял достаточно мер предосторожности. Я четко дал понять людям с той стороны, что будет, если, не дай бог, что-то случится с моей семьей. Понятно, что я беспокоюсь. Но я считаю, что принял достаточные меры.
— А что будет?
— То же самое будет с их семьями. Но это отдельный разговор.
— Жена вас не упрекает, не зовет домой, не рвет нервы?
— Сначала было. Потом, когда она увидела, куда все это идет, поняла, что я был прав. Первое время говорила: «Какая разница, в какой стране жить, в России или в Украине?». Я ей объяснял, что дело не в России и не в Украине, а дело в том, что то, что происходит, называется фашизмом. Ложь, причем самого мерзкого пошива, которая льется с экранов телевизоров российских каналов, террор, который используется…
Причем уже стали вырезать семьи. Мне постоянно присылают на телефон записи пытаемых людей. Эти звуки, это террор, потом сами действия, которые очень похожи на действия фашизма.
Вот, посмотрите, типичная СМСка : «Готовься, вырежем твою семью. Смерть фашистам. Аллаху акбар». Такие люди пришли к нам в дом.
Постоянно в соцсетях я вижу этих сторонников сепаратизма. Например, Губарев с фашистской свастикой. Он в прошлом был членом Русского национального единства. Это же реально фашизм. Причем не такой, как в Испании, Италии, не классический. А кинематографический, который мы представляем: подавление воли людей, агрессивная атака на основные свободы и прочее. Я не хочу, чтобы у нас была фашистская страна.
Мне не особо нравится Украина сейчас, но после Майдана я как-то представляю, какой она может быть. И ради этого готов бороться.
— Как вы считаете, где ситуация тяжелее – в Донецкой области или в Луганской?
— Тяжелее с какой точки зрения? С военной?
— С военной и вообще с точки зрения возможности наведения порядка?
— В Донецке, конечно. Это же город-миллионик. Там может быть много жертв… Представьте, сколько снайперов там можно насадить на всех этих этажах. А с нашей армией, которая о планировании знает пока, к сожалению, только понаслышке, это очень опасно.

— Такое впечатление, что в Луганске вообще сейчас нет украинской власти.
— Луганск – это самый депрессивный регион Украины. Там большое количество наркоманов, большое количество суицида было… Сейчас людям дали эфемерную надежду стать новыми Че Геварами, новыми мэрами, президентами и прочее. И они реально будут драться до конца.
Но обратите внимание на настроения местных жителей — тех, которые за Украину, а таких большинство. Они радуются, показывая пальцами на фотографии из моргов, полных тел, «крошите их больше», и с той стороны такие же голоса. То есть, мы идем сейчас к достаточно большому зверству.
— Вас пугает это озверение людей?
— Уже нет. Мы тоже переступили определенную черту психологически. Но это меня не восхищает, это точно, мне это не нравится абсолютно. Потому что потом, после войны, этих людей очень тяжело будет социализировать. И нас тоже. Мы все смотрели фильмы про афганские синдромы, вьетнамские синдромы.
Даже если сейчас подавить вооруженное сопротивление боевиков (а реально местные жители составляют малую часть этих отрядов), то потом этот конфликт затянется на многие месяцы, многие годы. Потому что будут мстить, будет опять сын продолжать карьеру отца-террориста.
То есть, Янукович с Путиным сделали очень большое зло, они насадили в душах людей столько зерен ненависти, что выкорчевывать их придется еще очень долго. В итоге, мы победим, конечно, но…
— Что же делать тогда?
— Реально понимать, что надо побеждать, несмотря ни на какие жертвы. И победа будет возможна, только если украинское государство заново создаст и армию, и милицию, и СБУ. И нужно потом не останавливаться, нужно перестраивать государство. Тогда эти жертвы хоть как-то будут оправданы. Потому что без них мы гнить будем еще очень долго.
— У вас есть уверенность в победе?
— Ну да. Если бы не было уверенности, меня бы тут не было точно.
— Вчера в Донецке произошло очень странное событие, когда «Восток» пришел в облгосадминистрацию и выкинул оттуда людей, которые все это начинали. По-вашему, что это такое?
— Следующая фаза. Смотрите, они берут сейчас все в одни руки. Во-первых, стратегические объекты под жесткий контроль. Во-вторых, борьба идет за мобилизационный ресурс. По их мнению, местная ДНР слишком мягкотелая. Поэтому сейчас будут очень серьезные действия.
— Вы говорите «они». Кто это?
— Кавказцы. Уже пошла чисто российская операция.
— Вы считаете, что сейчас там уже Россия всем заправляет?
— Я считаю, что, может быть, не государство Россия, а выходцы из России, отдельные кланы, можно сказать. Потому что имею информацию не понаслышке, мы сами участвуем в этих операциях. Раньше был перекос в сторону местного криминалитета, сейчас уже чисто Россия.

Фото Павла Шеремета
— Вы сказали, что они считают нынешнее «руководство ДНР» слишком мягкотелым, что они будут делать дальше, по вашему мнению?
— Дальше они будут по максимуму объявлять призыв в армию ДНР, быстро доводить отряды уровня «красной гвардии» до уровня «красной армии», будут использовать все, как в Дагестане – человеку будут совать в руки автомат, а если он не возьмет, его расстреляют. И начнется сейчас террор по полной схеме, диверсии.
— Как вы оцениваете состояние украинских силовых структур?
— Я не могу оценивать. Я думаю, что каждый делает вывод для себя сам. Поскольку я уже сам в эти структуры вхожу, то я не могу их оценивать. (На днях было объявлено, что отряд Семенченко становится частью Национальной гвардии – УП)
— Вы работаете в связке с МВД, министерством обороны, СБУ или это самостоятельные народные отряды?
— В Украине сейчас нет государства, есть только сеть из патриотов и сеть из негодяев. Что такое сеть из патриотов? Вот есть какой-то крупный чиновник из СБУ, из МВД, какие-то журналисты, медики, волонтеры. Люди между собой, по соцсетям знакомятся, пытаются друг за друга держаться, пытаются Украину тащить из этого болота, куда она падает. А есть сеть из негодяев, многие из них якобы на нашей стороне, но на самом деле своими действиями только вредят.
Сейчас фактически мы координируемся именно с этой сетью – из патриотов. Что касается работы с официальными структурами, то один батальон мы сейчас организовываем на базе Нацгвардии. Мы этим занимаемся, потому я уже в государственной структуре.
Наши добровольцы остались в регионе. Они как были, так и будут там находиться. Второй батальон на основе нашей второй роты в Луганской области сейчас будет создаваться на базе Минобороны. Я четко всем объяснил: если будете заниматься опять бюрократией, если будут нас держать на базе, не давать возможность действовать, то мы просто обучимся и уйдем обратно в леса. Я думаю, что они поняли и услышали.
— Вам противостоят хорошо вооруженные и подготовленные кавказцы и российские военные. А вы просто взяли в руки автоматы. Вы считаете, что это равные противники?
— Вот первый бой под Карловкой — у нас 5 погибших, 6 раненых, у них 11 погибших, 5 раненых. И это мы на засаду налетели. У них было два БТРа, полностью автоматы с подствольниками 100 серии, было тяжелое оружие, РПГ, место снайперов. У нас была одна снайперская винтовка и легкое стрелковое оружие. У нас погибшие – 62 года, 58 лет, 36 лет.
Тут же важен не профессионализм. Он приходит. Тут важна воля, насколько человек готов в случае чего погибнуть. Как выяснилось, у нас люди готовы. Поэтому я не думаю, что они чем-то там нас превосходят. Уровень зверства – да. Но, поверьте, они точно так же кричат от боли, как и те люди, которых они пытают.
— Такое впечатление, что Донецк уже полностью не контролируется властью.
— Не контролируется.
— А при этом вроде бы аэропорт контролирует теперь не ДНР, а наши. Это как лоскутное одеяло там сейчас? Каким образом удалось отбить этот аэропорт?
— Ну, сконцентрировали имеющиеся силы в один кулак, вот и все. Или плюс элемент неожиданности. А они начали атаковать в других точках… Не могу об этом говорить. В общем, смысл такой, что без изменения армии, СБУ и милиции очень долго все это будет продолжаться.
— А этот процесс идет?
— Вот мы же пришли – идет.
— Вы, ваш батальон Донбасс координировал раньше свои силы с АТО?
— Координировали. И это еще раз показывает уровень развала. Приехали мы — группа авантюристов (говорит с иронией — УП), вообще неофициально, заехала на базу и координировала свои действия. Мы были в Мариуполе, в Донецке, в Красноармейске. Нас просто воспринимали именно как силу, а не как формальную структуру.
В начале нам ничего не давали делать. Мы стали сами захватывать блокпосты. Нам пытались мешать…
— Наши силы АТО?
— Наши. Днепропетровский «Беркут» нас блокировал, например…
Многие считают, что если сейчас Донецк отдать, все будет замечательно. Но, друзья, поверьте, и в Киевской области, и в Днепропетровской, когда сюда подступятся уже какие-то новые ДНР, найдется столько предателей, что очень многие люди удивятся!
И это беда всей Украины. Сейчас они возьмут столько, сколько мы им дадим взять!
Сначала говорили, что если Крым отдать, все будет хорошо. Теперь Донецк, Луганск. Дальше пойдет Харьков, Днепропетровск.

Я же знаю настроения людей среди сепаратистов. И, кстати, многих я, честно, даже уважаю по-мужски. Потому что они сейчас рискуют очень многим. Поймали кураж и пошли. Это достойный враг, но их надо уничтожать. Тут ничего не поделаешь.
— Как вы относитесь к таким борцам с сепаратистами как Олег Ляшко и его отряд?
— В связи с тем, что Ляшко реально помогает вооружаться, я хочу сказать, что оцениваю деятельность положительно. На этом и остановимся.
— Вы из Донецка. Есть ли какие-то ваши знакомые, которые оказались по ту сторону баррикад?
— Ну, есть, но я с ними не сталкивался.
— Как вы думаете, почему это дурман накрыл Донецк и Луганск? Почему люди берут оружие и говорят, что Донецк в Украине не слышат, хотя четыре года Украиной управляли исключительно донецкие?
— Вы сейчас больше берете информацию из телевизионной картинки. На самом деле это не совсем так.
Возьмем батальон «Восток», посмотрим его социальный состав. 80% — это не жители региона. А половина из оставшихся двадцати процентов стоят там за деньги, у второй — революционная романтика.
Сейчас все больше и больше людей насильно туда сгоняют.
Насчет того, что Донецк не слышат, извините, но до падения Януковича никто там за Россию не выступал. Просто грамотно провели работу. Был культ высокого мужчины в черном пиджаке — Януковича, а теперь — культ Путина. Одну идею извлекли, вторую поставили.
Современная война – это война образованных против необразованных. Необразованными людьми очень легко манипулировать. И Россия очень хорошо натренировалась. Я смотрю на этих всех дикторш российских телеканалов, у меня просто ненависть к ним поднимается. Такие ухоженные, красивые женщины, но они на самом деле хуже, чем убийцы, потому что фактически после их речей, после их картинок здесь берут оружие и начинают убивать друг друга.
— Кто по-настоящему управляет ситуацией в ДНР?
— Полевые командиры. Все то же самое, что в Дагестане и Чечне.
— То есть, не российский пиарщик Алексей Бородай, который теперь у них самопровозглашенный премьер?
— Нет. Управляет Стрелков, управляет Абвер, управляет Бес. То есть, полевые командиры. «Винтовка рождает власть», Мао Цзэдун сказал. Я это понял, когда мы сами четыре района освободили. Я видел, насколько власть слаба и как это легко сделать.
Было еще искушение там «Украинскую народную республику» организовать. Но мы не по этим делам.

Источник: http://www.pravda.com.ua/rus/articles/2014/05/30/7027556/