После обороны Донецкого аэропорта прошло уже почти два годаПосле обороны Донецкого аэропорта прошло уже почти два года

Михаил Жирохов

После героических и одновременно трагических событий обороны Донецкого аэропорта прошло уже почти два года. Однако и сейчас остается достаточно много «белых пятен», особенно что касается последних дней обороны и попыток деблокады в конце января 2015 года.

Под Новый 2015 год ситуация на донецком направлении серьезно осложнилась: несмотря на режим прекращения огня, противник постоянно продолжал попытки выбить защитников с территории аэропорта. В итоге, собрав большое количество артиллерии и личного состава, боевики достигли некоторых успехов: 13 января рухнула знаменитая диспетчерская башня, а к 18 января гарнизон ДАП был фактически блокирован.

Попытки Генштаба (а на передовую прибыл сам Муженко) провести контрнаступление, чтобы снять блокаду, провалились. Не хватало мотивированной пехоты и исправной техники, и после нескольких неудачных попыток продвинуться вперед штаб отказался от наступательных операций.

Однако так было не везде: уже после подрыва терминала 20 января и фактического окончания обороны ДАП наши танкисты на южном направлении провели несколько весьма удачных рейдов, которые надолго запомнились боевикам прежде всего из-за огромного количества потерь в личном составе и технике. Речь идет о рейде на Путиловский мост 18 января, неудачную атаку НВФ на «Зенит» 22 января и, наконец, о рейдах украинских частей 25 января на Еленовку и Петровское.

23 января «глава ДНР» Александр Захарченко заявил, что так называемое ополчение намерено наступать вплоть до административных границ Донецкой и Луганской области и больше не собирается обсуждать тему перемирия. Утром 24 января боевики обстреляли из РСЗО БМ-21 «Град» окраины Мариуполя, убив 30 мирных жителей. В тот же день Захарченко заявил, что обстрел Мариуполя является началом наступления на этот город.

В ответ командование «сектора М» решило провести рейд в районе Еленовки. Это было очень уязвимое направление, так как в случае прорыва здесь позиций боевиков украинская армия могла реально угрожать южным районам Донецка.

Для стремительной атаки были задействованы резервы сектора — только что прибывший 2-й отдельный танковый батальон и подразделения 1-й отдельной танковой бригады (отбр). Стоит немного остановиться на таком явлении зимы 2015 года, как отдельные танковые батальоны. В связи с массовым формированием мотопехотных бригад и переформатированием батальонов территориальной обороны остро встал вопрос о танковом прикрытии. Две имевшиеся на тот момент танковые бригады не могли оперативно реагировать на запросы командования секторов. Поэтому на базе матчасти 1-й отбр (Т-64БВ) и поднимаемых с хранения Львовским БТЗ Т-72 и мобилизованных второй волны было принято решение сформировать четыре отдельных танковых батальона. От линейного батальона такое подразделение отличалось наличием собственного штаба и дополнительных взводов — правления, инженерно-саперного, ремонтного, обеспечения, зенитно-ракетного и разведывательного. Батальоны считались отдельными военными частями и структурно в состав бригад не входили. Фактически это была вынужденная мера, которая себя не оправдала, и в дальнейшем от них отказались, введя танкистов в состав формируемых бригад.

Несмотря на определенные трудности, танки были подняты с хранения не самым лучшим образом, зачастую на месте (в Гончаровске) и поэтому регулярно ломались, весьма серьезным был некомплект личного состава (иногда — до трети), однако в тех условиях батальоны сыграли свою достаточно важную роль.

Для рейда на Еленовку была отобрана 2-я танковая рота 2-го отдельного танкового батальона (6 танков Т-72), разведвзвод батальона, а также пехотный взвод мехбатальона 1-й отбр (все — на 6 БМП-1). Для атаки выбрали два направления — южное (со стороны мариупольской трассы) и западное (со стороны Славного). До сих пор до конца непонятна цель рейда. По воспоминаниям танкистов (в частности, командира 3-го взвода 2-й танковой роты старшего лейтенанта Василия Стариченко), им была поставлена задача выйти на восточный край Еленовки и уничтожить там дивизион артиллерии.

По некоторым другим данным, одной из основных задач рейда было оттянуть часть сил противника в преддверии будущего наступления в районе Дебальцево. Забегая вперед, отметим, что такая цель была достигнута: сразу после рейда боевики в срочном порядке перебросили на это направление около 20 танков и большое количество пехоты, что в какой-то мере ослабило атакующую группировку.

Итак, утром 25 января 2015 года с двух сторон в Еленовку вошли украинские танки, причем на нашей стороне был фактор внезапности. Как потом вспоминал один из танкистов — командир 3-го танкового взвода 3-й танковой роты (позывной «Птаха»), «противник просто не ожидал, что на такое кто-то решится. К тому же на вооружении 2-й роты были Т-72. На них не нанесли опознавательные обозначения, и сепары приняли их за подкрепление. Встречать их выехал сепар из командования „Оплота“ (потом говорили, что заместитель командира бригады, но не могу сказать, правда это или нет) на легковой машине, начал давать указания, что типа танки нужно гнать на северную окраину, их там атакуют. Поймал пулю от разведки, и только тогда сепары поняли, что к ним укропы приехали».

Дальше вход в поселок превратился в побоище для боевиков: дело в том, что на блокпосту находилась всего одна смена (10 человек), остальные «отдыхали» в блиндажах и домах, поэтому, по тревоге выезжая на личном автотранспорте на трассу, они сразу попадали по огонь.

Шедшие со стороны Славного танкисты очень быстро заняли дачные участки в нейтральной зоне, вышли на окраины Еленовки, где пехота стала окапываться. Боевики попытались провести контратаку, но, не имея танков и противотанкового вооружения, были обречены.

Старший лейтенант Василий Стариченко (позывной «Леопольд») вспоминал: «Лично мой экипаж уничтожил „Урал“ с пехотой — не очень вовремя он выехал, в общем попали в него хорошо».

Фактически активного боя на этом направлении не было: танки отработали как прямой наводкой, так и с закрытых позиций по минометной позиции противника (по некоторым данным, уничтожено до шести расчетов 120-мм минометов) в районе хлебозавода.

А вот «южная» группа напоролась на активное сопротивление (потом разведка говорила, что это было российское подразделение, однако так это или нет, неизвестно). В ходе боя была подбита БМП разведчиков — десант и экипаж не пострадал и был вывезен другой БМП. Гораздо трагичнее сложилась судьба одного из атакующих танков. По словам «Птахи», дело было так: «Один из Т-72 заглох на открытом месте, экипаж собственными силами не смог запустить двигатель, их начали обстреливать. За ними выехала БМП-КШМ. Уже во время эвакуации командиру танка в сердце попала пуля, погиб на месте. Танк достался сепарам, эвакуировать его возможности не было».

В целом к 15:30, когда была дана команда отходить, под нашим контролем находился дачный поселок на западном направлении в нейтральной зоне (оттуда осуществлялся огневой контроль северо-западной окраины Еленовки). Однако из Донецка уже подтягивались дополнительные силы боевиков, поэтому дальнейшее нахождение здесь относительно небольших сил было опасно. К тому же на одном из танков отказал механизм заряжания. Танкисты с пехотой отошли на исходные позиции в базовом лагере.

Очень непростой вопрос с потерями противника, которые однозначно были достаточно велики. «Птаха» оценивал их достаточно осторожно: «Вторая рота в этом бою уничтожила несколько единиц сепарской техники (в основном — грузовики), потери сепаров подсчитывать было некогда. Во всяком случае, все, кто был рядом с оплотовским замкомбата, — „200“-е. Были ли люди в уничтоженной технике, неизвестно».

Данных противной стороны о потерях личного состава на сегодняшний день просто не существует. Несмотря на регулярные интервью «представителей Министерства обороны ДНР», например, того же Эдуарда Басурина, тема потерь сознательно обходится стороной. Поэтому вся информация аккумулируется энтузиастами (с обеих сторон) по косвенным данным, в том числе таким ненадежным, как посты в социальных сетях.

Так вот, согласно этим пофамильным данным в ходе боев в Еленовке 25 января 2015 года погибло, как минимум, 10 боевиков. При том, что на пропагандистских сайтах «ДНР» признается, например, уничтожение «Урала» с личным составом. Так, на видео с уничтоженным «Уралом» (ДК 1910) один из боевиков говорит буквально следующее: «Погибло четверо: «Соп», комбат 3-й батареи, «Ангел»- командир танкистов, водитель«.

Практически одновременно командование спланировало еще один удар южнее — в районе села Петровское Старобешевского района (в районе Раздольного, не путать с населенным пунктом в районе Комсомольского).

Была сформирована сводная группа: танки из состава все того же 2-го отдельного танкового батальона и 72-й мехбригады, усиленные бойцами милицейского батальона «Киев-2». По всей видимости, план был аналогичен еленовскому — удар с двух сторон. Однако и тут успеха развить не удалось: с одного направления бойцы смогли выйти на заданные рубежи, а на втором после подрыва на минном поле шедшей впереди атакующей группы БМП атака захлебнулась.

Итоги операции конца января по деблокаде Донецкого аэропорта, в том числе и этого достаточно успешного рейда, подвел в одном из интервью начальник Генштаба Виктор Муженко: «Вообще атаку на ДАП мы сейчас расцениваем как отвлекающий удар. Боевики хотели, чтобы мы собрали в районе аэропорта все свои силы и средства. Первая их задача была оттянуть все силы и средства на аэропорт, чтобы начать операцию по Дебальцево.

Второе: в случае успеха они хотели выйти на соответствующие рубежи — Авдеевка, Красногоровка, Марьинка, Курахово, взять под контроль объекты инфраструктуры, которые обеспечивают Донецк.

А 26-го, когда операция была приостановлена и мы поняли, что напряжение спало, мы перебросили наши резервы в район Артемовска. Это было как раз вовремя. В середине февраля пришлось почти полностью оголить направление крымских перешейков, где у нас остались всего два мотопехотных батальона с легким вооружением. Вот такое завершение имела операция по Донецкому аэропорту».

ФразаМихаил Жирохов

После героических и одновременно трагических событий обороны Донецкого аэропорта прошло уже почти два года. Однако и сейчас остается достаточно много «белых пятен», особенно что касается последних дней обороны и попыток деблокады в конце января 2015 года.

Под Новый 2015 год ситуация на донецком направлении серьезно осложнилась: несмотря на режим прекращения огня, противник постоянно продолжал попытки выбить защитников с территории аэропорта. В итоге, собрав большое количество артиллерии и личного состава, боевики достигли некоторых успехов: 13 января рухнула знаменитая диспетчерская башня, а к 18 января гарнизон ДАП был фактически блокирован.

Попытки Генштаба (а на передовую прибыл сам Муженко) провести контрнаступление, чтобы снять блокаду, провалились. Не хватало мотивированной пехоты и исправной техники, и после нескольких неудачных попыток продвинуться вперед штаб отказался от наступательных операций.

Однако так было не везде: уже после подрыва терминала 20 января и фактического окончания обороны ДАП наши танкисты на южном направлении провели несколько весьма удачных рейдов, которые надолго запомнились боевикам прежде всего из-за огромного количества потерь в личном составе и технике. Речь идет о рейде на Путиловский мост 18 января, неудачную атаку НВФ на «Зенит» 22 января и, наконец, о рейдах украинских частей 25 января на Еленовку и Петровское.

23 января «глава ДНР» Александр Захарченко заявил, что так называемое ополчение намерено наступать вплоть до административных границ Донецкой и Луганской области и больше не собирается обсуждать тему перемирия. Утром 24 января боевики обстреляли из РСЗО БМ-21 «Град» окраины Мариуполя, убив 30 мирных жителей. В тот же день Захарченко заявил, что обстрел Мариуполя является началом наступления на этот город.

В ответ командование «сектора М» решило провести рейд в районе Еленовки. Это было очень уязвимое направление, так как в случае прорыва здесь позиций боевиков украинская армия могла реально угрожать южным районам Донецка.

Для стремительной атаки были задействованы резервы сектора — только что прибывший 2-й отдельный танковый батальон и подразделения 1-й отдельной танковой бригады (отбр). Стоит немного остановиться на таком явлении зимы 2015 года, как отдельные танковые батальоны. В связи с массовым формированием мотопехотных бригад и переформатированием батальонов территориальной обороны остро встал вопрос о танковом прикрытии. Две имевшиеся на тот момент танковые бригады не могли оперативно реагировать на запросы командования секторов. Поэтому на базе матчасти 1-й отбр (Т-64БВ) и поднимаемых с хранения Львовским БТЗ Т-72 и мобилизованных второй волны было принято решение сформировать четыре отдельных танковых батальона. От линейного батальона такое подразделение отличалось наличием собственного штаба и дополнительных взводов — правления, инженерно-саперного, ремонтного, обеспечения, зенитно-ракетного и разведывательного. Батальоны считались отдельными военными частями и структурно в состав бригад не входили. Фактически это была вынужденная мера, которая себя не оправдала, и в дальнейшем от них отказались, введя танкистов в состав формируемых бригад.

Несмотря на определенные трудности, танки были подняты с хранения не самым лучшим образом, зачастую на месте (в Гончаровске) и поэтому регулярно ломались, весьма серьезным был некомплект личного состава (иногда — до трети), однако в тех условиях батальоны сыграли свою достаточно важную роль.

Для рейда на Еленовку была отобрана 2-я танковая рота 2-го отдельного танкового батальона (6 танков Т-72), разведвзвод батальона, а также пехотный взвод мехбатальона 1-й отбр (все — на 6 БМП-1). Для атаки выбрали два направления — южное (со стороны мариупольской трассы) и западное (со стороны Славного). До сих пор до конца непонятна цель рейда. По воспоминаниям танкистов (в частности, командира 3-го взвода 2-й танковой роты старшего лейтенанта Василия Стариченко), им была поставлена задача выйти на восточный край Еленовки и уничтожить там дивизион артиллерии.

По некоторым другим данным, одной из основных задач рейда было оттянуть часть сил противника в преддверии будущего наступления в районе Дебальцево. Забегая вперед, отметим, что такая цель была достигнута: сразу после рейда боевики в срочном порядке перебросили на это направление около 20 танков и большое количество пехоты, что в какой-то мере ослабило атакующую группировку.

Итак, утром 25 января 2015 года с двух сторон в Еленовку вошли украинские танки, причем на нашей стороне был фактор внезапности. Как потом вспоминал один из танкистов — командир 3-го танкового взвода 3-й танковой роты (позывной «Птаха»), «противник просто не ожидал, что на такое кто-то решится. К тому же на вооружении 2-й роты были Т-72. На них не нанесли опознавательные обозначения, и сепары приняли их за подкрепление. Встречать их выехал сепар из командования „Оплота“ (потом говорили, что заместитель командира бригады, но не могу сказать, правда это или нет) на легковой машине, начал давать указания, что типа танки нужно гнать на северную окраину, их там атакуют. Поймал пулю от разведки, и только тогда сепары поняли, что к ним укропы приехали».

Дальше вход в поселок превратился в побоище для боевиков: дело в том, что на блокпосту находилась всего одна смена (10 человек), остальные «отдыхали» в блиндажах и домах, поэтому, по тревоге выезжая на личном автотранспорте на трассу, они сразу попадали по огонь.

Шедшие со стороны Славного танкисты очень быстро заняли дачные участки в нейтральной зоне, вышли на окраины Еленовки, где пехота стала окапываться. Боевики попытались провести контратаку, но, не имея танков и противотанкового вооружения, были обречены.

Старший лейтенант Василий Стариченко (позывной «Леопольд») вспоминал: «Лично мой экипаж уничтожил „Урал“ с пехотой — не очень вовремя он выехал, в общем попали в него хорошо».

Фактически активного боя на этом направлении не было: танки отработали как прямой наводкой, так и с закрытых позиций по минометной позиции противника (по некоторым данным, уничтожено до шести расчетов 120-мм минометов) в районе хлебозавода.

А вот «южная» группа напоролась на активное сопротивление (потом разведка говорила, что это было российское подразделение, однако так это или нет, неизвестно). В ходе боя была подбита БМП разведчиков — десант и экипаж не пострадал и был вывезен другой БМП. Гораздо трагичнее сложилась судьба одного из атакующих танков. По словам «Птахи», дело было так: «Один из Т-72 заглох на открытом месте, экипаж собственными силами не смог запустить двигатель, их начали обстреливать. За ними выехала БМП-КШМ. Уже во время эвакуации командиру танка в сердце попала пуля, погиб на месте. Танк достался сепарам, эвакуировать его возможности не было».

В целом к 15:30, когда была дана команда отходить, под нашим контролем находился дачный поселок на западном направлении в нейтральной зоне (оттуда осуществлялся огневой контроль северо-западной окраины Еленовки). Однако из Донецка уже подтягивались дополнительные силы боевиков, поэтому дальнейшее нахождение здесь относительно небольших сил было опасно. К тому же на одном из танков отказал механизм заряжания. Танкисты с пехотой отошли на исходные позиции в базовом лагере.

Очень непростой вопрос с потерями противника, которые однозначно были достаточно велики. «Птаха» оценивал их достаточно осторожно: «Вторая рота в этом бою уничтожила несколько единиц сепарской техники (в основном — грузовики), потери сепаров подсчитывать было некогда. Во всяком случае, все, кто был рядом с оплотовским замкомбата, — „200“-е. Были ли люди в уничтоженной технике, неизвестно».

Данных противной стороны о потерях личного состава на сегодняшний день просто не существует. Несмотря на регулярные интервью «представителей Министерства обороны ДНР», например, того же Эдуарда Басурина, тема потерь сознательно обходится стороной. Поэтому вся информация аккумулируется энтузиастами (с обеих сторон) по косвенным данным, в том числе таким ненадежным, как посты в социальных сетях.

Так вот, согласно этим пофамильным данным в ходе боев в Еленовке 25 января 2015 года погибло, как минимум, 10 боевиков. При том, что на пропагандистских сайтах «ДНР» признается, например, уничтожение «Урала» с личным составом. Так, на видео с уничтоженным «Уралом» (ДК 1910) один из боевиков говорит буквально следующее: «Погибло четверо: «Соп», комбат 3-й батареи, «Ангел»- командир танкистов, водитель«.

Практически одновременно командование спланировало еще один удар южнее — в районе села Петровское Старобешевского района (в районе Раздольного, не путать с населенным пунктом в районе Комсомольского).

Была сформирована сводная группа: танки из состава все того же 2-го отдельного танкового батальона и 72-й мехбригады, усиленные бойцами милицейского батальона «Киев-2». По всей видимости, план был аналогичен еленовскому — удар с двух сторон. Однако и тут успеха развить не удалось: с одного направления бойцы смогли выйти на заданные рубежи, а на втором после подрыва на минном поле шедшей впереди атакующей группы БМП атака захлебнулась.

Итоги операции конца января по деблокаде Донецкого аэропорта, в том числе и этого достаточно успешного рейда, подвел в одном из интервью начальник Генштаба Виктор Муженко: «Вообще атаку на ДАП мы сейчас расцениваем как отвлекающий удар. Боевики хотели, чтобы мы собрали в районе аэропорта все свои силы и средства. Первая их задача была оттянуть все силы и средства на аэропорт, чтобы начать операцию по Дебальцево.

Второе: в случае успеха они хотели выйти на соответствующие рубежи — Авдеевка, Красногоровка, Марьинка, Курахово, взять под контроль объекты инфраструктуры, которые обеспечивают Донецк.

А 26-го, когда операция была приостановлена и мы поняли, что напряжение спало, мы перебросили наши резервы в район Артемовска. Это было как раз вовремя. В середине февраля пришлось почти полностью оголить направление крымских перешейков, где у нас остались всего два мотопехотных батальона с легким вооружением. Вот такое завершение имела операция по Донецкому аэропорту».

Фраза

Пески: начало легендыПески: начало легенды

Михаил Жирохов

Сейчас название Пески четко ассоциируется у большинства с обороной Донецкого аэропорта, «дорогой жизни», ведь именно через этот поселок долгое время снабжались защитники ДАП. Однако нам хотелось бы рассказать еще об одной, весьма трагической, странице войны — штурме поселка Пески в июле 2014 года.

Без всякого пафоса стоит отметить, что июль стал одним из самых успешных месяцев нашего наступления на Донбассе — до границы оставалось, что называется, рукой подать, в бинокль были видны окраины Донецка, который, казалось бы, вот-вот будет наш.

В конце июля наступление активно развернулось в направлении деблокирования аэропорта. За короткое время рывком 93-й механизированной бригады были освобождены населённые пункты Тоненькое, Орловка и Северное. При этом наша группировка 19 июля обошла занятые на тот момент боевиками Водяное, Опытное, Пески, Первомайское и зашла сразу в часть ПВО у аэропорта, которая позже получит название «Зенит».

Генштабом был разработан весьма изящный план, чтобы избежать серьезных боев в населенных пунктах: 21 числа должен был быть нанесен двойной удар — со стороны ДАП штурмуются Пески, а со стороны Курахово — Карловка. В итоге вражеские силы в Нетайлово и Уманском оказываются в полукотле и под угрозой перерезания дороги отходят к Донецку.

Для штурма Песок из состава 4-й бгтр 93-й бригады была выделена сводная группа из пяти танков, двух взводов пехоты на 3 БМП, которую должны были прикрыть добровольцы из состава батальонов «Днепр-1», «Шахтерск», а также «Правого сектора».

Штурм был назначен на 8:30 утра. Командир танкового батальона бригады Дмитрий Кащенко, который фактически командовал операцией, вспоминал: «Построил своих 47 человек, а технику решил разделить на две части: 4 танка и 2 БМП у меня и один танк и одна БМП у Саши [капитан Лавренко]».

Основной целью был большой блокпост боевиков на месте строящегося моста. Кстати, построен он был по всем правилам военного искусства, и полностью разминировать его удалось только на второй месяц после взятия поселка. По сведениям разведки, там располагалось до роты личного состава, пулеметы, минометы. Чтобы не допустить удара с тыла, со стороны Донецка, и была выделена группа Лавренко, которая должна была ударить по блокпосту около «Вольво-центра» (практически на въезде в Донецк) и таким образом блокировать возможный контрудар противника.

«Когда мы, наконец, выдвинулись, колонну возглавил Скаут, он провел нас через Пески, по набережной, вдоль церкви, а затем за ним приехала машина и забрала. Я ушел 4 танками и 2 БМП направо, а Саша Лавренко налево. Мы дошли до моста. Я глянул на часы, как раз было 9:04, и доложил комбригу, что начинаю работать. Мы сделали по два выстрела из 4 танков, а потом разделились на две группы, то есть по 2 танка, чтоб охватить мост с двух сторон.

Машины, которые ушли под мост, возглавил Паша Вовк, смелый, отчаянный старлей».

Сохранились и воспоминания самого Вовка, кстати, участника еще Афганской войны: «Я с двумя танками и одной БМП продолжал движение по дороге. Карта у нас была слабенькая, спутниковая. На ней справа от дороги была обозначена посадка. С командиром взвода мотострелков мы договорились, что у этой посадки они выскочат на правый фланг и будут двигаться справа от дороги. Едем-едем — посадки нет. Вместо нее здание и хоздвор фирмы, торгующей тракторами, а дальше какой-то промышленный недострой.

Уже показался впереди виадук, где сепары. Я выстрелил, попал в мостовой настил, потом еще несколько выстрелов дал под мост. Там загорелось.

С мотострелками связи нет. Со вторым танком тоже — ТПУ-шки отказали. Мотострелки, видимо, решили, что мои выстрелы — это сигнал, ссыпались с БМП.

Я веду огонь, второй мой танк, „восемнашка“, не стреляет. Потом узнал, что у него отказал механизм заряжания».

Экипаж этого второго танка (№ 518, командир — младший сержант Козаченко) в ходе боя первым ворвался под мост, но потом по непонятной причине развернулся в сторону посёлка Первомайское, прикрывая пехоту, которая завязла на окраине поселка. После первого же выстрела из гранатомета танк загорелся. Когда стало понятно, что погасить огонь не удаётся, экипаж двинулся по территории противника вглубь, уходя всё дальше от наших позиций. Буквально за минуты до начала детонации все трое успели покинуть Т-64, после чего боекомплект сдетонировал, и машину буквально разорвало, отбросив её башню на добрый десяток метров. Клубы дыма после мощнейшего взрыва дали возможность экипажу скрыться в зелени частного сектора и занять там оборону.

Продолжает тот же Вовк: «Пришли танки комбата. Тут пацаны из „восемнашки“ отзвонились: живы, прячутся. Пошли мы их искать. Ну как „мы“? Я впереди, посреди улицы, за мной два танка ползут, за танками сразу — комбат Кащенко и Олежка Посохов, мотострелок.

Идем, выкрикиваем пацанов с „восемнашки“, постреливаем.

И тут видим, справа два тела перебегают в глубине сада, от сарайчика за дом. Ну, в Афгане понятно: стреляй, не ошибешься: „духи“ кругом. А тут оружия мы не приметили, заорали им:

— Стоять!

Но не стреляли. Ну они и смылись, сепары-то…Ладно, идем, уже край села виднеется, там тела какие-то: выбегут — спрячутся, выбегут — спрячутся.

Я танкам скомандовал: „Огонь!“ Они почти одновременно навалили на край села. Движение там прекратилось, а я оглох на оба уха…

Тут выскочили сзади нас пацаны из восемнадцатой машины. Мы стали отходить». В ходе отхода группа попала под сосредоточенный огонь противника, было много раненых. В том числе и комбат: «Я сначала даже не понял, что случилось, просто упал. А потом ноги начали болеть, как будто сильная судорога. Несколько секунд был в панике, а потом спрятался за кучу песка, перевернулся и дальше стрелял. Потом перевязал одну ногу жгутом, хотя вообще мысль была, что я уже погибну от потери крови, поэтому решил продолжить дальше бой. Но ребята мои увидели, что меня ранило, подбежали ко мне и забросили меня на танк.

Жажда была сумасшедшая. Танкисты возят большие баклажки с технической водой. Я когда добрался до 10-литровой бутыли, то залпом выпил треть. Я пил эту воду и помню, что в ней были пятна масла, масло кусками там плавало! Потом я уже дал команду отходить, потому что под тем обстрелом никто бы не выжил. Собрали раненых, танки прикрывали пехоту. Пока ехали, потерял сознание. Я не мог разговаривать. Ппонимать все — понимал, но думал, что мне капец, что от потери крови я, скорее всего, умру».

Гораздо трагичнее сложилась судьба группы Лавренко. Воспоминаний о том бое почти не сохранилось, поэтому восстанавливать картину приходится буквально по обрывкам информации. По всей видимости, группа нарвалась на серьезную засаду противника, по некоторым данным, даже с бронетехникой. С наскока Т-64 капитана удалось ворваться на позиции боевиков и уничтожить подкрепления противника (как минимум, один автобус с боевиками, который ехал со стороны Донецка) и минометный расчет. Но в какой-то момент танк оказался один — БМП отошла с ранеными пехотинцами. В этот момент он либо был расстрелян гранатометчиками, либо (по другой версии) попал на замаскированный фугас (что, как нам кажется, малореально). Как бы то ни было, но танк загорелся, из его экипажа в плен никто не попал, двое танкистов погибли, а 31-летний капитан Лавренко взорвал себя гранатой, забрав с собой еще несколько жизней врагов…

Фактически после понесенных потерь как убитыми, так и (особенно) ранеными группа утратила атакующий порыв, и ни о каком закреплении в Песках речи идти не могло.

«Незнакомые бойцы приволокли четверых сепаров-саперов. Взяли их на Песках вместе с машиной, но кто конкретно брал, не знаю… Построили мы колонну, проехали через Пески на дамбу и ушли на 15-й блок, на отдых».

Так закончился бой, который длился три с половиной часа. Потери 4-й бгтр составили 6 человек убитыми и 11 ранеными, были потеряны два танка (танк Лавренко боевики оттащили в Донецк и позже восстановили).

Поселок так и не оказался под нашим контролем, однако после 21 июля позиции боевиков стали подвергаться постоянному артиллерийскому обстрелу, что привело к их полной деморализации. В итоге 24 июля, когда освобождали населенный пункт, сопротивления практически не было.

По воспоминаниям очевидцев, в Пески входили бойцы 3-го полка спецназа, 93-й бригады, батальона «Шахтерск» и добровольцы «Правого сектора» (последние отличались своей нестандартной на тот момент формой — мультикам и британка МТР). О зачистке как Песков, так и Первомайска осталось достаточно много воспоминаний. Нам хотелось бы привести только одно, но достаточно редкое. Один из бойцов батальона «Шахтерск» вспоминал: «Выехали с базы на обычных автобусах — „эталонах“ рейсовых, пару машин, пару грузовиков. Приехали ночью в поле к военным, к кому точно, я тогда не понимал. Побыли у них, поехали дальше. Заехали на ферму — наше место ночлега, как нам сказали, 2-3 дня назад там были сепары.

Ближе к рассвету мы начали собираться, все думали, что мы идем на Донецк. Нам начали выдавать боекомплект, патронов очень много в ржавчине, выстрелов для гранатометчиков на всех не хватило. Все начали мотать скотч. Тут увидели „Днепр“, военных, ПС.

Начали двигаться. Увидели по дороге знакомых. Пару раз по нам работали снайперы, но по ним работали БТРы. Тут мы подошли уже к поселку перед Песками [Первомайское], тут при зачистке домов мои друзья получили ранения. Вынесли их, начали оказывать помощь, а аптечек нет, жгутов нет. Приехали госпитальеры, вывезли ребят.

Мы начали уже зачистку самих Песок, военные смеялись , с того, как мы все делаем. У нас была некоторая нервозность. Но не у всех, мы до этого проходили тренировки, знали, как себя вести, двигаться». Дальше было гораздо хуже: группа оказалась отрезанной от военных и, только чудом избежав больших жертв, смогла выйти к нашим.

Приняли решение идти сами. По дороге пару раз вели стрельбу по местным или неместным. Вышли из Песок, двигались в сторону фермы. Тут нам отзвонились наши, сказали, что едут за нами. Мы начали их ждать. Дождались, загрузились в грузовик, поехали на ферму. Остановились на блоке у танкистов. Они угостили нас обедом или уже ужином».

Фактически с взятием поселка Пески Донецкий аэропорт, находившийся до этого момента в окружении, был полностью деблокирован. Начиналась новая страница в истории обороны ДАП.

Фраза Михаил Жирохов

Сейчас название Пески четко ассоциируется у большинства с обороной Донецкого аэропорта, «дорогой жизни», ведь именно через этот поселок долгое время снабжались защитники ДАП. Однако нам хотелось бы рассказать еще об одной, весьма трагической, странице войны — штурме поселка Пески в июле 2014 года.

Без всякого пафоса стоит отметить, что июль стал одним из самых успешных месяцев нашего наступления на Донбассе — до границы оставалось, что называется, рукой подать, в бинокль были видны окраины Донецка, который, казалось бы, вот-вот будет наш.

В конце июля наступление активно развернулось в направлении деблокирования аэропорта. За короткое время рывком 93-й механизированной бригады были освобождены населённые пункты Тоненькое, Орловка и Северное. При этом наша группировка 19 июля обошла занятые на тот момент боевиками Водяное, Опытное, Пески, Первомайское и зашла сразу в часть ПВО у аэропорта, которая позже получит название «Зенит».

Генштабом был разработан весьма изящный план, чтобы избежать серьезных боев в населенных пунктах: 21 числа должен был быть нанесен двойной удар — со стороны ДАП штурмуются Пески, а со стороны Курахово — Карловка. В итоге вражеские силы в Нетайлово и Уманском оказываются в полукотле и под угрозой перерезания дороги отходят к Донецку.

Для штурма Песок из состава 4-й бгтр 93-й бригады была выделена сводная группа из пяти танков, двух взводов пехоты на 3 БМП, которую должны были прикрыть добровольцы из состава батальонов «Днепр-1», «Шахтерск», а также «Правого сектора».

Штурм был назначен на 8:30 утра. Командир танкового батальона бригады Дмитрий Кащенко, который фактически командовал операцией, вспоминал: «Построил своих 47 человек, а технику решил разделить на две части: 4 танка и 2 БМП у меня и один танк и одна БМП у Саши [капитан Лавренко]».

Основной целью был большой блокпост боевиков на месте строящегося моста. Кстати, построен он был по всем правилам военного искусства, и полностью разминировать его удалось только на второй месяц после взятия поселка. По сведениям разведки, там располагалось до роты личного состава, пулеметы, минометы. Чтобы не допустить удара с тыла, со стороны Донецка, и была выделена группа Лавренко, которая должна была ударить по блокпосту около «Вольво-центра» (практически на въезде в Донецк) и таким образом блокировать возможный контрудар противника.

«Когда мы, наконец, выдвинулись, колонну возглавил Скаут, он провел нас через Пески, по набережной, вдоль церкви, а затем за ним приехала машина и забрала. Я ушел 4 танками и 2 БМП направо, а Саша Лавренко налево. Мы дошли до моста. Я глянул на часы, как раз было 9:04, и доложил комбригу, что начинаю работать. Мы сделали по два выстрела из 4 танков, а потом разделились на две группы, то есть по 2 танка, чтоб охватить мост с двух сторон.

Машины, которые ушли под мост, возглавил Паша Вовк, смелый, отчаянный старлей».

Сохранились и воспоминания самого Вовка, кстати, участника еще Афганской войны: «Я с двумя танками и одной БМП продолжал движение по дороге. Карта у нас была слабенькая, спутниковая. На ней справа от дороги была обозначена посадка. С командиром взвода мотострелков мы договорились, что у этой посадки они выскочат на правый фланг и будут двигаться справа от дороги. Едем-едем — посадки нет. Вместо нее здание и хоздвор фирмы, торгующей тракторами, а дальше какой-то промышленный недострой.

Уже показался впереди виадук, где сепары. Я выстрелил, попал в мостовой настил, потом еще несколько выстрелов дал под мост. Там загорелось.

С мотострелками связи нет. Со вторым танком тоже — ТПУ-шки отказали. Мотострелки, видимо, решили, что мои выстрелы — это сигнал, ссыпались с БМП.

Я веду огонь, второй мой танк, „восемнашка“, не стреляет. Потом узнал, что у него отказал механизм заряжания».

Экипаж этого второго танка (№ 518, командир — младший сержант Козаченко) в ходе боя первым ворвался под мост, но потом по непонятной причине развернулся в сторону посёлка Первомайское, прикрывая пехоту, которая завязла на окраине поселка. После первого же выстрела из гранатомета танк загорелся. Когда стало понятно, что погасить огонь не удаётся, экипаж двинулся по территории противника вглубь, уходя всё дальше от наших позиций. Буквально за минуты до начала детонации все трое успели покинуть Т-64, после чего боекомплект сдетонировал, и машину буквально разорвало, отбросив её башню на добрый десяток метров. Клубы дыма после мощнейшего взрыва дали возможность экипажу скрыться в зелени частного сектора и занять там оборону.

Продолжает тот же Вовк: «Пришли танки комбата. Тут пацаны из „восемнашки“ отзвонились: живы, прячутся. Пошли мы их искать. Ну как „мы“? Я впереди, посреди улицы, за мной два танка ползут, за танками сразу — комбат Кащенко и Олежка Посохов, мотострелок.

Идем, выкрикиваем пацанов с „восемнашки“, постреливаем.

И тут видим, справа два тела перебегают в глубине сада, от сарайчика за дом. Ну, в Афгане понятно: стреляй, не ошибешься: „духи“ кругом. А тут оружия мы не приметили, заорали им:

— Стоять!

Но не стреляли. Ну они и смылись, сепары-то…Ладно, идем, уже край села виднеется, там тела какие-то: выбегут — спрячутся, выбегут — спрячутся.

Я танкам скомандовал: „Огонь!“ Они почти одновременно навалили на край села. Движение там прекратилось, а я оглох на оба уха…

Тут выскочили сзади нас пацаны из восемнадцатой машины. Мы стали отходить». В ходе отхода группа попала под сосредоточенный огонь противника, было много раненых. В том числе и комбат: «Я сначала даже не понял, что случилось, просто упал. А потом ноги начали болеть, как будто сильная судорога. Несколько секунд был в панике, а потом спрятался за кучу песка, перевернулся и дальше стрелял. Потом перевязал одну ногу жгутом, хотя вообще мысль была, что я уже погибну от потери крови, поэтому решил продолжить дальше бой. Но ребята мои увидели, что меня ранило, подбежали ко мне и забросили меня на танк.

Жажда была сумасшедшая. Танкисты возят большие баклажки с технической водой. Я когда добрался до 10-литровой бутыли, то залпом выпил треть. Я пил эту воду и помню, что в ней были пятна масла, масло кусками там плавало! Потом я уже дал команду отходить, потому что под тем обстрелом никто бы не выжил. Собрали раненых, танки прикрывали пехоту. Пока ехали, потерял сознание. Я не мог разговаривать. Ппонимать все — понимал, но думал, что мне капец, что от потери крови я, скорее всего, умру».

Гораздо трагичнее сложилась судьба группы Лавренко. Воспоминаний о том бое почти не сохранилось, поэтому восстанавливать картину приходится буквально по обрывкам информации. По всей видимости, группа нарвалась на серьезную засаду противника, по некоторым данным, даже с бронетехникой. С наскока Т-64 капитана удалось ворваться на позиции боевиков и уничтожить подкрепления противника (как минимум, один автобус с боевиками, который ехал со стороны Донецка) и минометный расчет. Но в какой-то момент танк оказался один — БМП отошла с ранеными пехотинцами. В этот момент он либо был расстрелян гранатометчиками, либо (по другой версии) попал на замаскированный фугас (что, как нам кажется, малореально). Как бы то ни было, но танк загорелся, из его экипажа в плен никто не попал, двое танкистов погибли, а 31-летний капитан Лавренко взорвал себя гранатой, забрав с собой еще несколько жизней врагов…

Фактически после понесенных потерь как убитыми, так и (особенно) ранеными группа утратила атакующий порыв, и ни о каком закреплении в Песках речи идти не могло.

«Незнакомые бойцы приволокли четверых сепаров-саперов. Взяли их на Песках вместе с машиной, но кто конкретно брал, не знаю… Построили мы колонну, проехали через Пески на дамбу и ушли на 15-й блок, на отдых».

Так закончился бой, который длился три с половиной часа. Потери 4-й бгтр составили 6 человек убитыми и 11 ранеными, были потеряны два танка (танк Лавренко боевики оттащили в Донецк и позже восстановили).

Поселок так и не оказался под нашим контролем, однако после 21 июля позиции боевиков стали подвергаться постоянному артиллерийскому обстрелу, что привело к их полной деморализации. В итоге 24 июля, когда освобождали населенный пункт, сопротивления практически не было.

По воспоминаниям очевидцев, в Пески входили бойцы 3-го полка спецназа, 93-й бригады, батальона «Шахтерск» и добровольцы «Правого сектора» (последние отличались своей нестандартной на тот момент формой — мультикам и британка МТР). О зачистке как Песков, так и Первомайска осталось достаточно много воспоминаний. Нам хотелось бы привести только одно, но достаточно редкое. Один из бойцов батальона «Шахтерск» вспоминал: «Выехали с базы на обычных автобусах — „эталонах“ рейсовых, пару машин, пару грузовиков. Приехали ночью в поле к военным, к кому точно, я тогда не понимал. Побыли у них, поехали дальше. Заехали на ферму — наше место ночлега, как нам сказали, 2-3 дня назад там были сепары.

Ближе к рассвету мы начали собираться, все думали, что мы идем на Донецк. Нам начали выдавать боекомплект, патронов очень много в ржавчине, выстрелов для гранатометчиков на всех не хватило. Все начали мотать скотч. Тут увидели „Днепр“, военных, ПС.

Начали двигаться. Увидели по дороге знакомых. Пару раз по нам работали снайперы, но по ним работали БТРы. Тут мы подошли уже к поселку перед Песками [Первомайское], тут при зачистке домов мои друзья получили ранения. Вынесли их, начали оказывать помощь, а аптечек нет, жгутов нет. Приехали госпитальеры, вывезли ребят.

Мы начали уже зачистку самих Песок, военные смеялись , с того, как мы все делаем. У нас была некоторая нервозность. Но не у всех, мы до этого проходили тренировки, знали, как себя вести, двигаться». Дальше было гораздо хуже: группа оказалась отрезанной от военных и, только чудом избежав больших жертв, смогла выйти к нашим.

Приняли решение идти сами. По дороге пару раз вели стрельбу по местным или неместным. Вышли из Песок, двигались в сторону фермы. Тут нам отзвонились наши, сказали, что едут за нами. Мы начали их ждать. Дождались, загрузились в грузовик, поехали на ферму. Остановились на блоке у танкистов. Они угостили нас обедом или уже ужином».

Фактически с взятием поселка Пески Донецкий аэропорт, находившийся до этого момента в окружении, был полностью деблокирован. Начиналась новая страница в истории обороны ДАП.

Фраза

18 ЯНВАРЯ 2015 ГОДА. ЛЕЙТЕНАНТ ИВАН ЖДАН И СТАРШИНА АНАТОЛИЙ СКРИЦКИЙ УНИЧТОЖИЛИ ЧЕТЫРЕ ТАНКА И ПУТИЛОВСКИЙ МОСТ В ДОНЕЦКЕ18 ЯНВАРЯ 2015 ГОДА. ЛЕЙТЕНАНТ ИВАН ЖДАН И СТАРШИНА АНАТОЛИЙ СКРИЦКИЙ УНИЧТОЖИЛИ ЧЕТЫРЕ ТАНКА И ПУТИЛОВСКИЙ МОСТ В ДОНЕЦКЕ

Юрий Бутусов.

18 января произошло одно из самых ярких событий в боях за Донецкий аэропорт: украинские танкисты атаковали противника в поселке Спартак и провели один из самых дерзких и результативных танковых боев в российско-украинской войне.

7 января в штаб 1-й отдельной танковой бригады пришла шифротелеграмма — немедленно отправить на фронт подготовленную танковую роту. В бригаде был подготовлен целый 3-й танковый батальон под командованием Валерия Кащишина, однако командование определило к отправке только одну роту. Из состава 3-го батальона на фронт 8-9 января была по тревоге отправлена рота, в составе которой одним из взводов командовал лейтенант Иван Ждан. Иван Владимирович до войны имел сугубо мирную профессию — он работал в Государственной фискальной службе, является специалистом по электронным ключам в налоговой.

Кащишин — единственный кадровый офицер в своем батальоне, в ходе боевого слаживания отрабатывал со своими воинами полезное упражнение — действия в случае попадания в засаду.

Для имитации условий реального боя взвод, который определялся в засаду, открывал огонь холостыми зарядами с ближней дистанции по другому взводу, который двигался в походной колонне. Задача атакованных была немедленно развернуться и мгновенно нанести ответный удар.

Наука пошла на пользу.

Ведь в роте, как и во всем батальоне, не было ни одного человека с боевым опытом — это было вновь сформированное из мобилизованных военнослужащих подразделение. Они проходили подготовку примерно три месяца. Могли ли они знать, заводя боевые машины, что через двое суток им придется оказаться на острие дерзкого танкового рейда?

Рота прибыла в АТО 17 января, но подразделение оказалось сразу ослабленным. Четыре танка во главе с комроты Коломийцем по приказу пришлось направить в район Волновахи. А два взвода — шесть танков прибыли под Донецк. Сразу по прибытии в Водяное их накрыли «Грады» и вывели из строя сразу два танка — повреждения были небольшими, но для их устранения потребовалось время. А между тем утром 18 января рота получила приказ выдвинуться в район одного из передовых опорных пунктов АТО — «Зенит», который размещался в бункере части ПВО вблизи поселка Опытное. К «Зениту» вместо роты прибыл сводный танковый взвод под командованием лейтенанта Ждана.

Ждан вместе с танкистами примерно в 10 утра прибыл для доклада к командиру «Зенита» для получения боевой задачи. Мобилизованный недавний танкист-налоговик сразу с учебного центра для получения боевой задачи спустился вместе со своими командирами экипажей в штабной отсек бункера. Ивана и его воинов приветствовали собственной персоной… начальник Генерального штаба Виктор Муженко, командующий Высокомобильными десантными войсками Михаил Забродский и командир «Зенита» — полковник Воздушных сил позывной «Граф».

Боевая задача — рота должна вместе с 1-м батальоном 95-й аэромобильной бригады атаковать поселок Спартак, захватить его, выйти к Путиловскому мосту, закрепиться, обеспечить выдвижение к мосту группы саперов, которая должна была уничтожить мост.

Путиловская развязка была удобным для российских подразделений путепроводом, по которому батальон «Сомали» выдвигался из Донецка для того, чтобы атаковать украинские позиции в новом терминале, конвои обеспечения, наши позиции в Опытном и на самом «Зените». Поселок Спартак был плацдармом противника, где россияне удерживали отдельные опорные пункты и вели наблюдение за аэропортом. Чтобы уберечь от фланговых атак и вражеских корректировщиков конвои в новый терминал и пути снабжения, украинские войска должны были выбить противника из Спартака, и не допустить быструю переброску резервов через Путиловский мост.

Расстояние от «Зенита» до Спартака мизерное — до моста надо было пройти с боем всего 3,5 километра. Атака — через два часа, дозаправиться и в бой! Информация о противнике? Никакой. «Старайтесь не ехать прямо по полю левее дороги, там могут быть мины»!

Атака началась примерно в 12 часов. Из состава батальона десантников как сообщают танкисты, с ними пошло шесть БТРов и ГАЗ-66 с ЗУ-23. Кроме позывного командира узнать больше о тех, с кем идут в бой, конечно же не успели, порядок действий оговорить также не удалось. Наши танкисты расстреляли наблюдательные пункты противника на шахте «Бутовка» прямой наводкой. Затем уничтожили передовой блокпост на окраине Спартака. Во время движения противник начал вести огонь из минометов.

Из одного из зданий на окраине Спартака противник начал вести огонь из стрелкового оружия и гранатометов. Десантники отвечали. Танкисты шли вперед. Четыре танка заехали в Спартак и пошли по улице прямо на мост. В поселке организованного сопротивления не было. Очевидно, противник сам не ожидал таких смелых действий наших воинов. Обстрел из стрелкового оружия танки остановить не мог, попытки гранатометчиков сблизиться были отражены с потерями для противника.

Было примерно 13 часов, когда танки вышли на мост. И тут события стали развиваться стремительно и посекундно. Ждан обернулся — десантников рядом с ним не было. Пехота далеко отстала. Лейтенант мог повернуть назад, чтобы восстановить взаимодействие. Ведь самостоятельные действия танков без прикрытия пехоты в населенном пункте крайне рискованны — спалят из-за ближайшего забора гранатометом. Но Ждан решил выполнить задачу любой ценой. Он приказал — два танка остаются сзади, прикрывая пути отхода. А сам он вместе с танком старшины Анатолия Скрицкого выходит непосредственно на мост. Анатолий Скрицкий был самый возрастной воин в батальоне — ему исполнилось 58 лет, и на войну он пошел добровольно. В СССР он служил срочную службу в 1975 году, но материальную базу танка знал превосходно. Анатолий — политически активный гражданин, депутат районного совета в Киевской области. К российским оккупантам у него были свои счеты — на войне погиб его племянник — десантник 95-й аэромобильной бригады.

Т-64 Ждана вылетел на мост первым — из-за поворота, внезапно, и вот он мост, каких-то сто метров. Скрицкий выехал вслед за Жданом и тут они оба увидели цели! Два танка противника стояли под Путиловским мостом развернувшись КОРМОЙ к нашим, и их экипажи спешно загружали боекомплект, готовились выехать на звуки боя в Спартаке. Также под мостом они увидели другую бронетехнику, бронетранспортер и много автомашин. Видимо, противник с утра отстрелял боекомплект в районе нового терминала и ушел на дозаправку. Под Путиловским мостом противник оборудовал склад боеприпасов.

Но Ждан двигался настолько стремительно, что противник среагировать не успел.

Ждан и Скрицкий одновременно открыли огонь по обнаруженным целям. Боевики «Сомали» не смогли оказать сопротивление. Прошли секунды, а под мостом начался настоящий ад. Наши танки били почти в упор, до ста метров дистанции, начали взрываться танки, машины, боеприпасы.

Ждан и Скрицкий пытались связаться с командным пунктом или с десантниками. Тщетно. Связь даже на такой короткой дистанции не работала. Вероятно, противник применял радиопомехи.

Стало ясно, что саперы не придут. И тут начались рваться боеприпасы под мостом, танки, и мост начал рушиться! Два танковых экипажа справились и без саперов!

Убедившись в том, что мост обречен, Ждан скомандовал отход. Первыми начали отходить танки прикрытия. Как только они развернулись, как тут же из переулка прямо на танк Скрицкого вылетел российский Т-72 на дистанцию 50 метров! Башня у Скрицкого все еще смотрела на мост, он только начал движение, и российский танкист выстрелил без помех — вот она, внезапная засада! Выстрел с 30 метров! Прямое попадание — и наша Т-64 замерла. Прямое попадание в верхний бронелист! Танк вышел из строя! Сейчас будет второй выстрел, их добьют, перезаряжание — секунды!

Но российский танкист не успел порадоваться победе. Экипаж Ивана Ждана не потерял самообладания, и среагировал мгновенно — доворот башни и второй выстрел Т-72 сделать не успел — он получил кумулятив почти в упор, метров с 50. Взрыв! Добивать не пришлось — ствол орудия уткнулся в землю! Из российского танка никто не выпрыгнул. Путь свободен! Теперь назад, надо спасти жизни раненых товарищей!

Экипаж Скрицкого Ждан буквально спас — посадил на башню и они рванули по узкой улочке Спартака к своим. Но на обратном пути их ждали. Огонь пехоты и еще одного танка был плотным — противник разобрался в ситуации. Лейтенант понял, что пехота выручить танкистов не успеет — надо решать самим. Им пришлось прорываться на скорости, стреляя по вспышкам во все стороны. Они уцелели чудом — на узких улочках обстрел шел со всех сторон. Во время отхода еще один наш танк был подбит — экипаж попал в плен.

Они вышли на окраину Спартака — десантники остались там и вели бой с подразделениями противника, которые укрепились на окраине. Во время отхода недалеко от блокпоста противник подбил еще один наш танк. Стрелковым огнем были ранены все члены экипажа Скрицкого. Один из танкистов упал с танка, и его некому было забрать.

Когда раненые вернулись, фотографии уничтоженных под Путиловским мостом танков облетели все информагентства.

Вечером раненому старшине Скрицкому позвонил лично президент Украины Петр Порошенко, поблагодарил за подвиг, и пообещал, что наградит всех отличившихся товарищей.

Результаты операции — вся тяжесть боя легла по сути на плечи двух танковых экипажей. Путиловский мост уничтожен. Уничтожены четыре танка противника. Оказалось, что под мостом стоял еще один танк, который загорелся и взорвался от попаданий снарядов и детонации складов с боеприпасами. Было уничтожено и много другой техники.

Наши потери — три танка. Четыре танкиста попали в плен. К сожалению, эвакуировать их не удалось. Двое танкистов остаются в плену до сих пор, спустя год…

Ордена «За Мужество» без промедления были вручены пятерым раненым воинам, в том числе Скрицкому. А представление на остальных танкистов 3-го батальона, которые за месяц успели совершить и другие подвиги, подписано не было.

Ждан и Скрицкий из боя не вышли. Они остались на «Зените» и приняли активное участие во всех последующих боях. Ждан неоднократно выезжал на взлетную полосу, вызывал огонь на себя, и бил по огневым точкам врага, чтобы облегчить положение наших воинов, которые из последних сил стояли насмерть в новом терминале аэропорта. В одном из таких опаснейших рейдов командир взвода получил серьезное ранение в плечо.

Главный герой боя на Путиловском мосту — лейтенант Ждан, был представлен к государственной награде — ордену «Богдана Хмельницкого» 3-й степени только в октябре.

Он очень скромный человек, который чуждается славы, избегает внимания к себе. Иван не является нелюдимым — он дружелюбен и открыт для товарищей по оружию. В интернете о нем нет никакой информации, для СМИ он покамест закрыт. Будем надеяться, что когда-нибудь Иван все-таки будет более откровенен.

После демобилизации Иван перевелся в Киев, в центральный аппарат Государственной финансовой службы. Герой, который в одном бою 18 января принял участие в уничтожении 4 танков и одного БТРа, сегодня работает на невысокой должности главным инспектором отдела регистрации пользователей в главном управлении ГФС в городе Киеве центра сертификации ключей информационно-справочного департамента ГФС.

Он работает в Оболонском районе, у него всегда очередь людей, и с этим инспектором сталкиваются многие предприниматели, которые приходят получить свои электронные ключи. Кто будет заходить — передайте привет Ивану). 18 января у этого скромного госслужащего и у его товарища старшины Скрицкого и у их экипажей второй день рождения и день памяти об их настоящем подвиге. Спасибо вам, настоящие народные герои. Дай Бог, чтобы все ваши товарищи поскорей вернулись из плена домой к родным — это долг всего нашего общества и государства. А знать все о подвигах наших воинов и рассказывать своим детям — почетная обязанность каждого гражданина.

П.С. Спасибо за детальный рассказ Валерию Кащишину, Анатолию Скрицкому и Сергею Кушниру — подробный и красочный рассказ об этом сражении изложен в новой программе канала 3С «История Войны», скоро будет анонс, надеюсь, все захотят посмотреть на переживания героев).

Цензор.Нет
Юрий Бутусов.

18 января произошло одно из самых ярких событий в боях за Донецкий аэропорт: украинские танкисты атаковали противника в поселке Спартак и провели один из самых дерзких и результативных танковых боев в российско-украинской войне.

7 января в штаб 1-й отдельной танковой бригады пришла шифротелеграмма — немедленно отправить на фронт подготовленную танковую роту. В бригаде был подготовлен целый 3-й танковый батальон под командованием Валерия Кащишина, однако командование определило к отправке только одну роту. Из состава 3-го батальона на фронт 8-9 января была по тревоге отправлена рота, в составе которой одним из взводов командовал лейтенант Иван Ждан. Иван Владимирович до войны имел сугубо мирную профессию — он работал в Государственной фискальной службе, является специалистом по электронным ключам в налоговой.

Кащишин — единственный кадровый офицер в своем батальоне, в ходе боевого слаживания отрабатывал со своими воинами полезное упражнение — действия в случае попадания в засаду.

Для имитации условий реального боя взвод, который определялся в засаду, открывал огонь холостыми зарядами с ближней дистанции по другому взводу, который двигался в походной колонне. Задача атакованных была немедленно развернуться и мгновенно нанести ответный удар.

Наука пошла на пользу.

Ведь в роте, как и во всем батальоне, не было ни одного человека с боевым опытом — это было вновь сформированное из мобилизованных военнослужащих подразделение. Они проходили подготовку примерно три месяца. Могли ли они знать, заводя боевые машины, что через двое суток им придется оказаться на острие дерзкого танкового рейда?

Рота прибыла в АТО 17 января, но подразделение оказалось сразу ослабленным. Четыре танка во главе с комроты Коломийцем по приказу пришлось направить в район Волновахи. А два взвода — шесть танков прибыли под Донецк. Сразу по прибытии в Водяное их накрыли «Грады» и вывели из строя сразу два танка — повреждения были небольшими, но для их устранения потребовалось время. А между тем утром 18 января рота получила приказ выдвинуться в район одного из передовых опорных пунктов АТО — «Зенит», который размещался в бункере части ПВО вблизи поселка Опытное. К «Зениту» вместо роты прибыл сводный танковый взвод под командованием лейтенанта Ждана.

Ждан вместе с танкистами примерно в 10 утра прибыл для доклада к командиру «Зенита» для получения боевой задачи. Мобилизованный недавний танкист-налоговик сразу с учебного центра для получения боевой задачи спустился вместе со своими командирами экипажей в штабной отсек бункера. Ивана и его воинов приветствовали собственной персоной… начальник Генерального штаба Виктор Муженко, командующий Высокомобильными десантными войсками Михаил Забродский и командир «Зенита» — полковник Воздушных сил позывной «Граф».

Боевая задача — рота должна вместе с 1-м батальоном 95-й аэромобильной бригады атаковать поселок Спартак, захватить его, выйти к Путиловскому мосту, закрепиться, обеспечить выдвижение к мосту группы саперов, которая должна была уничтожить мост.

Путиловская развязка была удобным для российских подразделений путепроводом, по которому батальон «Сомали» выдвигался из Донецка для того, чтобы атаковать украинские позиции в новом терминале, конвои обеспечения, наши позиции в Опытном и на самом «Зените». Поселок Спартак был плацдармом противника, где россияне удерживали отдельные опорные пункты и вели наблюдение за аэропортом. Чтобы уберечь от фланговых атак и вражеских корректировщиков конвои в новый терминал и пути снабжения, украинские войска должны были выбить противника из Спартака, и не допустить быструю переброску резервов через Путиловский мост.

Расстояние от «Зенита» до Спартака мизерное — до моста надо было пройти с боем всего 3,5 километра. Атака — через два часа, дозаправиться и в бой! Информация о противнике? Никакой. «Старайтесь не ехать прямо по полю левее дороги, там могут быть мины»!

Атака началась примерно в 12 часов. Из состава батальона десантников как сообщают танкисты, с ними пошло шесть БТРов и ГАЗ-66 с ЗУ-23. Кроме позывного командира узнать больше о тех, с кем идут в бой, конечно же не успели, порядок действий оговорить также не удалось. Наши танкисты расстреляли наблюдательные пункты противника на шахте «Бутовка» прямой наводкой. Затем уничтожили передовой блокпост на окраине Спартака. Во время движения противник начал вести огонь из минометов.

Из одного из зданий на окраине Спартака противник начал вести огонь из стрелкового оружия и гранатометов. Десантники отвечали. Танкисты шли вперед. Четыре танка заехали в Спартак и пошли по улице прямо на мост. В поселке организованного сопротивления не было. Очевидно, противник сам не ожидал таких смелых действий наших воинов. Обстрел из стрелкового оружия танки остановить не мог, попытки гранатометчиков сблизиться были отражены с потерями для противника.

Было примерно 13 часов, когда танки вышли на мост. И тут события стали развиваться стремительно и посекундно. Ждан обернулся — десантников рядом с ним не было. Пехота далеко отстала. Лейтенант мог повернуть назад, чтобы восстановить взаимодействие. Ведь самостоятельные действия танков без прикрытия пехоты в населенном пункте крайне рискованны — спалят из-за ближайшего забора гранатометом. Но Ждан решил выполнить задачу любой ценой. Он приказал — два танка остаются сзади, прикрывая пути отхода. А сам он вместе с танком старшины Анатолия Скрицкого выходит непосредственно на мост. Анатолий Скрицкий был самый возрастной воин в батальоне — ему исполнилось 58 лет, и на войну он пошел добровольно. В СССР он служил срочную службу в 1975 году, но материальную базу танка знал превосходно. Анатолий — политически активный гражданин, депутат районного совета в Киевской области. К российским оккупантам у него были свои счеты — на войне погиб его племянник — десантник 95-й аэромобильной бригады.

Т-64 Ждана вылетел на мост первым — из-за поворота, внезапно, и вот он мост, каких-то сто метров. Скрицкий выехал вслед за Жданом и тут они оба увидели цели! Два танка противника стояли под Путиловским мостом развернувшись КОРМОЙ к нашим, и их экипажи спешно загружали боекомплект, готовились выехать на звуки боя в Спартаке. Также под мостом они увидели другую бронетехнику, бронетранспортер и много автомашин. Видимо, противник с утра отстрелял боекомплект в районе нового терминала и ушел на дозаправку. Под Путиловским мостом противник оборудовал склад боеприпасов.

Но Ждан двигался настолько стремительно, что противник среагировать не успел.

Ждан и Скрицкий одновременно открыли огонь по обнаруженным целям. Боевики «Сомали» не смогли оказать сопротивление. Прошли секунды, а под мостом начался настоящий ад. Наши танки били почти в упор, до ста метров дистанции, начали взрываться танки, машины, боеприпасы.

Ждан и Скрицкий пытались связаться с командным пунктом или с десантниками. Тщетно. Связь даже на такой короткой дистанции не работала. Вероятно, противник применял радиопомехи.

Стало ясно, что саперы не придут. И тут начались рваться боеприпасы под мостом, танки, и мост начал рушиться! Два танковых экипажа справились и без саперов!

Убедившись в том, что мост обречен, Ждан скомандовал отход. Первыми начали отходить танки прикрытия. Как только они развернулись, как тут же из переулка прямо на танк Скрицкого вылетел российский Т-72 на дистанцию 50 метров! Башня у Скрицкого все еще смотрела на мост, он только начал движение, и российский танкист выстрелил без помех — вот она, внезапная засада! Выстрел с 30 метров! Прямое попадание — и наша Т-64 замерла. Прямое попадание в верхний бронелист! Танк вышел из строя! Сейчас будет второй выстрел, их добьют, перезаряжание — секунды!

Но российский танкист не успел порадоваться победе. Экипаж Ивана Ждана не потерял самообладания, и среагировал мгновенно — доворот башни и второй выстрел Т-72 сделать не успел — он получил кумулятив почти в упор, метров с 50. Взрыв! Добивать не пришлось — ствол орудия уткнулся в землю! Из российского танка никто не выпрыгнул. Путь свободен! Теперь назад, надо спасти жизни раненых товарищей!

Экипаж Скрицкого Ждан буквально спас — посадил на башню и они рванули по узкой улочке Спартака к своим. Но на обратном пути их ждали. Огонь пехоты и еще одного танка был плотным — противник разобрался в ситуации. Лейтенант понял, что пехота выручить танкистов не успеет — надо решать самим. Им пришлось прорываться на скорости, стреляя по вспышкам во все стороны. Они уцелели чудом — на узких улочках обстрел шел со всех сторон. Во время отхода еще один наш танк был подбит — экипаж попал в плен.

Они вышли на окраину Спартака — десантники остались там и вели бой с подразделениями противника, которые укрепились на окраине. Во время отхода недалеко от блокпоста противник подбил еще один наш танк. Стрелковым огнем были ранены все члены экипажа Скрицкого. Один из танкистов упал с танка, и его некому было забрать.

Когда раненые вернулись, фотографии уничтоженных под Путиловским мостом танков облетели все информагентства.

Вечером раненому старшине Скрицкому позвонил лично президент Украины Петр Порошенко, поблагодарил за подвиг, и пообещал, что наградит всех отличившихся товарищей.

Результаты операции — вся тяжесть боя легла по сути на плечи двух танковых экипажей. Путиловский мост уничтожен. Уничтожены четыре танка противника. Оказалось, что под мостом стоял еще один танк, который загорелся и взорвался от попаданий снарядов и детонации складов с боеприпасами. Было уничтожено и много другой техники.

Наши потери — три танка. Четыре танкиста попали в плен. К сожалению, эвакуировать их не удалось. Двое танкистов остаются в плену до сих пор, спустя год…

Ордена «За Мужество» без промедления были вручены пятерым раненым воинам, в том числе Скрицкому. А представление на остальных танкистов 3-го батальона, которые за месяц успели совершить и другие подвиги, подписано не было.

Ждан и Скрицкий из боя не вышли. Они остались на «Зените» и приняли активное участие во всех последующих боях. Ждан неоднократно выезжал на взлетную полосу, вызывал огонь на себя, и бил по огневым точкам врага, чтобы облегчить положение наших воинов, которые из последних сил стояли насмерть в новом терминале аэропорта. В одном из таких опаснейших рейдов командир взвода получил серьезное ранение в плечо.

Главный герой боя на Путиловском мосту — лейтенант Ждан, был представлен к государственной награде — ордену «Богдана Хмельницкого» 3-й степени только в октябре.

Он очень скромный человек, который чуждается славы, избегает внимания к себе. Иван не является нелюдимым — он дружелюбен и открыт для товарищей по оружию. В интернете о нем нет никакой информации, для СМИ он покамест закрыт. Будем надеяться, что когда-нибудь Иван все-таки будет более откровенен.

После демобилизации Иван перевелся в Киев, в центральный аппарат Государственной финансовой службы. Герой, который в одном бою 18 января принял участие в уничтожении 4 танков и одного БТРа, сегодня работает на невысокой должности главным инспектором отдела регистрации пользователей в главном управлении ГФС в городе Киеве центра сертификации ключей информационно-справочного департамента ГФС.

Он работает в Оболонском районе, у него всегда очередь людей, и с этим инспектором сталкиваются многие предприниматели, которые приходят получить свои электронные ключи. Кто будет заходить — передайте привет Ивану). 18 января у этого скромного госслужащего и у его товарища старшины Скрицкого и у их экипажей второй день рождения и день памяти об их настоящем подвиге. Спасибо вам, настоящие народные герои. Дай Бог, чтобы все ваши товарищи поскорей вернулись из плена домой к родным — это долг всего нашего общества и государства. А знать все о подвигах наших воинов и рассказывать своим детям — почетная обязанность каждого гражданина.

П.С. Спасибо за детальный рассказ Валерию Кащишину, Анатолию Скрицкому и Сергею Кушниру — подробный и красочный рассказ об этом сражении изложен в новой программе канала 3С «История Войны», скоро будет анонс, надеюсь, все захотят посмотреть на переживания героев).

Цензор.Нет

ПРАВДА И ЛОЖЬ О БОЯХ В ДОНЕЦКОМ АЭРОПОРТУ: АНАЛИЗ ИНТЕРВЬЮ НАЧАЛЬНИКА ГЕНШТАБА ВИКТОРА МУЖЕНКОПРАВДА И ЛОЖЬ О БОЯХ В ДОНЕЦКОМ АЭРОПОРТУ: АНАЛИЗ ИНТЕРВЬЮ НАЧАЛЬНИКА ГЕНШТАБА ВИКТОРА МУЖЕНКО

Юрий Бутусов.

Накануне годовщины сражения в Донецком аэропорту в январе 2015-го, героической обороны нового терминала, гибели многих его защитников, начальник Генерального штаба Виктор Муженко дал интервью об этих событиях «Украинской правде». Муженко является одним из основных фигурантов расследования Главной военной прокуратуры по фактам гибели украинских воинов и потерь военной техники в ходе зимних сражений 2015 года под Донецком и под Дебальцево. Генштаб пытается выстроить линию публичной защиты. И выдать свою некомпетентность и большие бессмысленные потери за нормальное положение вещей.

А мы проанализируем как было на самом деле, и на какие фрагменты в интервью Муженко стоит обратить внимание.
Прежде всего обратите внимание на то, как он себя представил:

Цитата 1:

«ВІКТОР МУЖЕНКО Начальник Генштабу. Здійснював загальну координацію і управління операцією в ДАП в січні 2015 року».

Да, этим представлением, которое зафиксировано в материалах уголовного дела, Муженко подтвердил мой статус от 18 января 2015 года, когда я предупреждал о тяжелых последствиях того, что начальник Генерального штаба в разгар сражения прилетел на передовую, чтобы лично осуществлять оперативное управление войсками.

Увы, все так и произошло. Командующим Антитеррористической операцией на тот момент был генерал-лейтенант Попко, командующим войсками сектора «Б» — генерал-майор Довгань. Но начальник Генштаба, вместо того, чтобы выполнять свои обязанности, 17 января сам взял в свои руки управление сражением. Он не знал обстановку на местности, не общался с офицерами, не знал уровень реальной боеготовности войск. Таким образом, в решающий момент сражения управление войсками было дезорганизовано.

А ведь именно совмещение функций начальника Генштаба и оперативное управление силами АТО были одним из основных факторов трагедии в Иловайске — Муженко совмещал ключевые посты и тем самым не исполнял обязанности ни на одном из них.

Цитата 2: «- Чому довелося планувати спецоперацію у ДАП?

— У січні ситуація була більш-менш стабільною — перемир’я. Але на той момент утримувати аеропорт було важко, він був повністю розбитий.
15 січня російські підрозділи і найманці порушили цей режим і почали штурмувати новий термінал, де знаходилися наші військові.
Щоб його втримати, необхідно було або створити відповідні умови — вийти на флангах, розблокувати і взяти під контроль весь ДАП і ділянки, які до нього прилягають. Або виводити захисників з того, що лишилося від терміналу».

Эта цитата показывает полное незнание реальной обстановки начальником Генштаба, и его некомпетентность. Что такое «стабильная ситуация»? Это пропуск наших войск через блок-пост «Моторолы», это обыски и дискредитация украинских воинов российскими наемниками? Да они использовали ситуацию чтобы безнаказанно сблизиться с нашими позициями, укрепиться, и потом пошли в атаку. Обострение обстановки началось еще 8 января. 13 января противник уничтожил один из ключевых опорных пунктов обороны — диспетчерскую башню. По нашим позициям в новом терминале прямой наводкой били российские танки, обстреливались все конвои, наши подразделения в невыгодной тактической обстановке выполняли задачу, но держаться в таких условиях можно было только ценой самопожертвования. Вот какое видео снял 13-го боец 122-го отдельного аэромобильного батальона 81-й бригады Вадим Ваврищук.

Смысл в удержании части развалин терминала уже был утерян, а простреливаемые подходы к терминалу по взлетной полосе делали невозможным ни нормальное снабжение ни подкрепление. Удержание позиции могло принести только потери.

Надо было либо проводить наступательную операцию и захватить пригород Донецка либо вывести наш отряд из этой части терминала, и спасти жизни защитников.

Я написал об этом 13 января.

Важно, что Муженко в интервью тоже четко обозначил эту альтернативу — или наступаем или уходим. Потому что теперь возникает к Муженко еще один вопрос — так почему же после провала атаки вы, который координировал и управлял операцией, не дали приказ оставить новый терминал? Ведь это спасло бы жизни десятков наших воинов.

Цитата №3:

«- Хто саме керував операцією в період з 17 по 25 січня?
— Я приїхав на командний пункт 81-ої бригади в Водяне 17 січня. Збирався залишитись там пару днів, а все затягнулося на 10 діб. На мені було питання загальної координації і загального управління.
Вже зранку 18 січня ми почали активні дії».

Забавно, но главнокомандующий Вооруженными силами и начальник Генерального штаба почему-то постеснялся сказать прямо, что вопросы «общей координации и общего управления» он возложил на себя сам. И без всяких оснований, потому что был в наличии и штаб сектора «Б». и командующий АТО.

Чем важны эти слова Муженко для будущего суда и для следствия — это показывает, что он совершенно не подготовил операцию, управлять и координировать которую он собрался. Управлять он там собрался видите ли «пару дней»!

Цитата №4:

«Командири напрацювали основні елементи замислу операції.
Ми їх заслухали і прийняли рішення вийти на рубіж, взяти під контроль Веселе, Жаб’яче, Спартак і таким чином здійснювати контроль всієї території навколо аеропорту.
Вдень 18 січня спроба була невдала, тому було прийнято рішення вивести захисників із залишків терміналу».

Странно, в армии вроде единоначалие? Причем же здесь тогда слово «мы»? «Мы», Виктор Муженко? «Мы приняли решение»? То есть он, командующий, принимал решения не сам. Как положено по уставу, а с кем-то вместе? Нет, ответственность всегда требует начальнику говорить «я»!

И здесь начинается откровенная ложь — приказа вывести подразделения из нового терминала никто не передал. Это обман. Муженко пытается показать будто он думал о людях — а реально он приказ на выход не дал.

Цитата №5

«- Чому ви не врахували фактор туману? Є ж прогнози синоптиків.
— Ніхто операцію не планував за три-чотири тижні до цього.
Діяв режим припинення вогню. Але бойовики раптово почали штурмувати ДАП — ми прийняли рішення адекватно відреагувати і розпочати також активні дії.
Діяли по факту, в тих умовах і за тієї погоди, яка була. Приймали відповідні рішення.
У нас не було часу чекати, коли за 10 днів стане сонячно — у будівлі аеропорту була складна ситуація: проблеми з ротацією, з посиленням сил в терміналі, з їхнім забезпеченням».

Оказывается, операцию по деблокаде аэропорта никто не планировал потому что… действовало перемирие! То есть Муженко не видел никакого обострения обстановки, он верил в мир, и потому планировать операцию начал не тогда, когда боевики заставили наших делать ротацию через их блок-пост, а и не тогда когда снова начали атаки на терминал, и не тогда когда упала башня, и не тогда когда погибшие и раненые пошли один за другим, а только 17 января, когда «боевики начали внезапно штурмовать ДАП» — для Муженко это было очень внезапно.
Сосредоточить исправную боевую технику, проверить боеспособность экипажей времени не было…

Цитата №6

«Для орієнтування в тумані були необхідні карта, компас — найпростіший пристрій і GPS. Вони були, звісно, не в кожного. Чи можливо були нами скористатися у скоротечному бою?»

Муженко не говорит, но это он так косвенно намекает на причину гибели группы Сергея Кузьминых, которых он и командующий ВДВ Забродский послал в сплошном тумане для занятия объектов аэропорта, но не обеспечил средствами навигации и ориентирования на местности, карту и маршрут движения в письменном виде также не выдали. С принтером тоже видимо было напряженно. В результате группа заблудилась, вышла на позиции противника, 8 украинских воинов противника, остальные попали в плен.

Цитата №7.

«- Але вийшло так, що більшість спланованих операцій виконати не вдалося.
— Трохи не так. Ми нанесли серйозні втрати противники і зупинили його просування. Але ряд завдань не змогли виконати.
На це було кілька причин.
Перша — це відсутність необхідної кількості сил і засобів. В тому числі не вистачало бойових машин розмінування — їх було лише дві. Одна з них була підірвана. Інша хоч і працювала, але її екіпаж, переживши 8 підривів, вже не був спроможний адекватно реагувати на зміну обстановки у зв’язку з отриманою контузією».

Ни одна запланированная операция не удалась — ведь замысел наступления не был выполнен 18 января. Однако преступление Муженко заключается в том, что он не дал приказ на отвод подразделений из нового терминала — а ведь здесь в интервью он сам говорит, что надо было либо деблокировать аэропорт, или спасать бойцов. Он не выполнил эти задачи.

Для того, чтобы остановить противника не надо было жертвовать парнями в новом терминале.
За время перемирия аэропорт был самой горячей точкой, и ничто не мешало — а наоборот — все обязывало Муженко как командующего Генштабом и командующего операцией сосредоточить там все необходимые силы из состава более чем 200 тысячных ВСУ, и обеспечить исправность техники, и наличие резервных экипажей и все, что необходимо.

Цитата № 8

«- Що сталося під Спартаком, чому не вдалося його взяти?
— Танки виконали завдання — пройшли через весь цей населений пункт до Путилівського мосту, фактично увійшли в Донецьк. Знищили там два танки бойовиків і склад боєприпасів.
Але вони прорвалися на великій швидкості. Десантників бойовики відрізали вогнем, і ті зупинилися перед Спартаком. Не побачивши за собою піхоти, танки повернулись у вихідне положення. І от тоді в Спартаку ми втратили два танки.
Люди практично всі залишилися живі.

— А зв’язок з десантом, який лишився позаду, був?
— Був зв’язок, тільки не було вже можливості…».

Муженко реально не знает деталей боя в Спартаке 18 января хотя он управлял операцией, как утверждает. Поскольку задачу атаковать он поставил всего за пару часов до начала операции, а танкисты только прибыли в АТО, это был их первый бой и абсолютно незнакомый район, с десантниками взаимодействие наладить не удалось, связь оказалась ненадежной и порядок действия в условиях подавления связи не был оговорен, управление боем в Спартаке было потеряно. Десантников 95-й бригады остановил огонь противника на окраине Спартака, и они не продвинулись. Не было попытки обойти узел сопротивления. Не было направлено усиление или резерв, не был направлен огонь артиллерии по зданию, откуда стреляли боевики — бывший детский сад, который располагался примерно в километре от наших передовых позиций, его было видно даже с «Каитера», где находился в тот момент сам Муженко. Спартак не взяли — это была скорее имитация его захвата. Танкисты выполнили приказ и уничтожили путиловский мост, но их никто не поддержал и не закрепился. 4 танка 1-й танковой бригады проехали, уничтожили три танка противника под Путиловским мостом, который обрушился в результате детонации склада снарядов. Из-за отсутствия пехотного прикрытия из 4 танков мы потеряли 3 — в цифрах Муженко ошибся. И самое позорное, это замечание о людях — как минимум 4 украинских танкиста попало в плен, 2 из них находятся в плену до сих пор, спустя год. Никаких мер по эвакуации и спасению людей не было предпринято.

Связь была утрачена, слова Муженко про наличие связи — абсолютная ложь. Танкисты и десантники потеряли связь в Спартаке и со штабом. Участники боя — танкист 1-й танковой Анатолий Скрицкий и другие воины об этом говорили сразу.

Цитата № 9

«- Що в цей час відбувалося в будівлі нового терміналу?
— Дві групи виконували різні завдання. Підрозділ 90-го батальйону мав зайти через злітно-посадкову смугу до будівлі аеропорту. Через щільний туман — видимість 50-100 метрів — частина разом з комбатом підполковником Олегом Кузьміних проскочила будівлю аеропорту. Вони опинились з іншого боку терміналу, потрапили під сильний вогонь. Їх оточили і взяли в полон.
Інша частина сил і засобів відійшла назад. Зараз важко пояснити, як все відбувалося».

Спрашивают Муженко про терминал, а он отвечает про группу Кузьминых. Вот как было на самом деле.

Это подтверждает раненый в том бою десантник 79-й Владислав Рокочий. который вел свой БТР сразу за Кузьминых и получил тяжелое ранение, когда выводил свой поврежденный БТР с бойцами из-под огня врага.

Печально, что Муженко откровенно обманывает, будто не владел обстановкой в терминале. Ему звонили об этом со всех сторон, и все говорили об отчаянном положении. Звонили и сами окруженные.

Цитата №10.

«21-22 січня бойовики двічі підірвали термінал.
Повністю обвалився другий поверх, тоді багато хлопців завалило камінням, частина наших бійців була захоплена в полон. Ми спробували вивести захисників з терміналу».

Муженко почему-то не знает, что терминал подрывали несколько раз, и самые сильные атаки были 19-20-го января, и подрывы были в те дни. Никаких попыток вывести бойцов он не сделал — потому что для вывода надо было прежде всего поставить кому-то задачу в терминале. А он этого не сделал. Хотя телефонная связь была часто. Он солгал. И все защитники это подтверждают. 19-20-го приказа на отход не было, а 21-го вечером российские террористы опубликовали видео с ранеными пленными защитниками терминала, которым не дали команды на отход, и которые сражались до последнего, пока были силы. 22 января там уже некого было спасать. Позор, что начальник Генштаба откровенно обманывает общество.

Вот интервью тех, кто сражался до последней возможности:
Анатолий Свирид: ГЛАВНЫЙ СЕРЖАНТ РОТЫ АНАТОЛИЙ СВИРИД: «В АЭРОПОРТУ РЕБЯТА УМИРАЛИ, ТОГДА Я ВЗЯЛ БЕЛОЕ ПОЛОТНИЩЕ И ПОШЕЛ К СЕПАРАМ ДОГОВАРИВАТЬСЯ О КОРИДОРЕ»

Стасян Стовбан КУЛЕМЕТНИК СТАНІСЛАВ СТОВБАН: «КОЛИ СЄПАРСЬКИЙ СНАЙПЕР ПОБАЧИВ У НАС, ПОРАНЕНИХ, ГРАНАТИ, НАВІВ НА МЕНЕ СВД, ХОТІВ ДОБИТИ»

Цитата № 11

«- Бійці розповідають, що після Водяного ви перебували на опорному пункті «Катер», який знаходився зовсім поряд із Спартаком і навіть з’явилися повідомлення, що вас там вбили. Це правда?
— «Катер», або «Зеніт» — це позиція колишньої радіолокаційної роти. Там були бетонні підземні укриття, тому там більш-менш безпечно. Хоча станція AN/TPQ (рухома система для визначення кількості артилерійських і ракетних обстрілів — ред.), яка була у нас на «Катері», щодня фіксувала по 600-700 вибухів снарядів. Всі, хто знаходився на тому опорному пункті, були трошки приглушені».

Да. Муженко, начальник всего Генштаба с 17 по 25 января командовал боями в аэропорту, сидя в бункере на передовой позиции под Спартаком, на глубине трех этажей, в комнате с ОДНИМ рабочим телефоном спецсвязи. И руководил и подразделениями и всеми ВСУ из этого абсолютно безопасного подвала, почти не высовывая оттуда нос. В любой армии его бы за это отстранили от командования, как минимум — потому что он по сути утратил возможности управлять войсками.

Почему Муженко залез в бункер «Катер» — да потому что хотел пропиариться и лично докладывать президенту обстановку, хотел чтобы вся информация шла через него.

Цитата № 12

«- Вас звинувачують у тому, що під час січневої операції не було письмових наказів, все було в усному порядку. Це правда?
— Розпорядження були. Існує певна процедура. Якщо я сам-на-сам з іншим командиром, будь-хто з командування ставить завдання усно, воно завжди підтверджується письмовим документом. Незалежно від того, виконане воно успішно, чи ні. Навіть якщо команда давалася без свідків.
Таким чином з’являється довіра до старшого командира, а у старшого — до свого підлеглого. Це основний момент в стосунках між командирами і військовослужбовцями».

Муженко надеется, что суда не будет по его действиям на войне. А без суда можно лгать и говорить, что давались письменные приказы. Суд будет, и за ваши слова вам придется отвечать, Виктор Николаевич.
О каком доверии вы можете говорить, если вы неспособны правдиво описать даже бой, которым вы «управляли и координировали»…

А какая же цена этого вранья и безответственности?

В боях 17-20 февраля в аэропорту погибло 60 украинских воинов, около 30 попали в плен, есть и пропавшие без вести. Несколько бойцов находятся в плену до сих пор. Большинство потерь — это новый терминал.

«Цензор.НЕТ» Юрий Бутусов.

Накануне годовщины сражения в Донецком аэропорту в январе 2015-го, героической обороны нового терминала, гибели многих его защитников, начальник Генерального штаба Виктор Муженко дал интервью об этих событиях «Украинской правде». Муженко является одним из основных фигурантов расследования Главной военной прокуратуры по фактам гибели украинских воинов и потерь военной техники в ходе зимних сражений 2015 года под Донецком и под Дебальцево. Генштаб пытается выстроить линию публичной защиты. И выдать свою некомпетентность и большие бессмысленные потери за нормальное положение вещей.

А мы проанализируем как было на самом деле, и на какие фрагменты в интервью Муженко стоит обратить внимание.
Прежде всего обратите внимание на то, как он себя представил:

Цитата 1:

«ВІКТОР МУЖЕНКО Начальник Генштабу. Здійснював загальну координацію і управління операцією в ДАП в січні 2015 року».

Да, этим представлением, которое зафиксировано в материалах уголовного дела, Муженко подтвердил мой статус от 18 января 2015 года, когда я предупреждал о тяжелых последствиях того, что начальник Генерального штаба в разгар сражения прилетел на передовую, чтобы лично осуществлять оперативное управление войсками.

Увы, все так и произошло. Командующим Антитеррористической операцией на тот момент был генерал-лейтенант Попко, командующим войсками сектора «Б» — генерал-майор Довгань. Но начальник Генштаба, вместо того, чтобы выполнять свои обязанности, 17 января сам взял в свои руки управление сражением. Он не знал обстановку на местности, не общался с офицерами, не знал уровень реальной боеготовности войск. Таким образом, в решающий момент сражения управление войсками было дезорганизовано.

А ведь именно совмещение функций начальника Генштаба и оперативное управление силами АТО были одним из основных факторов трагедии в Иловайске — Муженко совмещал ключевые посты и тем самым не исполнял обязанности ни на одном из них.

Цитата 2: «- Чому довелося планувати спецоперацію у ДАП?

— У січні ситуація була більш-менш стабільною — перемир’я. Але на той момент утримувати аеропорт було важко, він був повністю розбитий.
15 січня російські підрозділи і найманці порушили цей режим і почали штурмувати новий термінал, де знаходилися наші військові.
Щоб його втримати, необхідно було або створити відповідні умови — вийти на флангах, розблокувати і взяти під контроль весь ДАП і ділянки, які до нього прилягають. Або виводити захисників з того, що лишилося від терміналу».

Эта цитата показывает полное незнание реальной обстановки начальником Генштаба, и его некомпетентность. Что такое «стабильная ситуация»? Это пропуск наших войск через блок-пост «Моторолы», это обыски и дискредитация украинских воинов российскими наемниками? Да они использовали ситуацию чтобы безнаказанно сблизиться с нашими позициями, укрепиться, и потом пошли в атаку. Обострение обстановки началось еще 8 января. 13 января противник уничтожил один из ключевых опорных пунктов обороны — диспетчерскую башню. По нашим позициям в новом терминале прямой наводкой били российские танки, обстреливались все конвои, наши подразделения в невыгодной тактической обстановке выполняли задачу, но держаться в таких условиях можно было только ценой самопожертвования. Вот какое видео снял 13-го боец 122-го отдельного аэромобильного батальона 81-й бригады Вадим Ваврищук.

Смысл в удержании части развалин терминала уже был утерян, а простреливаемые подходы к терминалу по взлетной полосе делали невозможным ни нормальное снабжение ни подкрепление. Удержание позиции могло принести только потери.

Надо было либо проводить наступательную операцию и захватить пригород Донецка либо вывести наш отряд из этой части терминала, и спасти жизни защитников.

Я написал об этом 13 января.

Важно, что Муженко в интервью тоже четко обозначил эту альтернативу — или наступаем или уходим. Потому что теперь возникает к Муженко еще один вопрос — так почему же после провала атаки вы, который координировал и управлял операцией, не дали приказ оставить новый терминал? Ведь это спасло бы жизни десятков наших воинов.

Цитата №3:

«- Хто саме керував операцією в період з 17 по 25 січня?
— Я приїхав на командний пункт 81-ої бригади в Водяне 17 січня. Збирався залишитись там пару днів, а все затягнулося на 10 діб. На мені було питання загальної координації і загального управління.
Вже зранку 18 січня ми почали активні дії».

Забавно, но главнокомандующий Вооруженными силами и начальник Генерального штаба почему-то постеснялся сказать прямо, что вопросы «общей координации и общего управления» он возложил на себя сам. И без всяких оснований, потому что был в наличии и штаб сектора «Б». и командующий АТО.

Чем важны эти слова Муженко для будущего суда и для следствия — это показывает, что он совершенно не подготовил операцию, управлять и координировать которую он собрался. Управлять он там собрался видите ли «пару дней»!

Цитата №4:

«Командири напрацювали основні елементи замислу операції.
Ми їх заслухали і прийняли рішення вийти на рубіж, взяти під контроль Веселе, Жаб’яче, Спартак і таким чином здійснювати контроль всієї території навколо аеропорту.
Вдень 18 січня спроба була невдала, тому було прийнято рішення вивести захисників із залишків терміналу».

Странно, в армии вроде единоначалие? Причем же здесь тогда слово «мы»? «Мы», Виктор Муженко? «Мы приняли решение»? То есть он, командующий, принимал решения не сам. Как положено по уставу, а с кем-то вместе? Нет, ответственность всегда требует начальнику говорить «я»!

И здесь начинается откровенная ложь — приказа вывести подразделения из нового терминала никто не передал. Это обман. Муженко пытается показать будто он думал о людях — а реально он приказ на выход не дал.

Цитата №5

«- Чому ви не врахували фактор туману? Є ж прогнози синоптиків.
— Ніхто операцію не планував за три-чотири тижні до цього.
Діяв режим припинення вогню. Але бойовики раптово почали штурмувати ДАП — ми прийняли рішення адекватно відреагувати і розпочати також активні дії.
Діяли по факту, в тих умовах і за тієї погоди, яка була. Приймали відповідні рішення.
У нас не було часу чекати, коли за 10 днів стане сонячно — у будівлі аеропорту була складна ситуація: проблеми з ротацією, з посиленням сил в терміналі, з їхнім забезпеченням».

Оказывается, операцию по деблокаде аэропорта никто не планировал потому что… действовало перемирие! То есть Муженко не видел никакого обострения обстановки, он верил в мир, и потому планировать операцию начал не тогда, когда боевики заставили наших делать ротацию через их блок-пост, а и не тогда когда снова начали атаки на терминал, и не тогда когда упала башня, и не тогда когда погибшие и раненые пошли один за другим, а только 17 января, когда «боевики начали внезапно штурмовать ДАП» — для Муженко это было очень внезапно.
Сосредоточить исправную боевую технику, проверить боеспособность экипажей времени не было…

Цитата №6

«Для орієнтування в тумані були необхідні карта, компас — найпростіший пристрій і GPS. Вони були, звісно, не в кожного. Чи можливо були нами скористатися у скоротечному бою?»

Муженко не говорит, но это он так косвенно намекает на причину гибели группы Сергея Кузьминых, которых он и командующий ВДВ Забродский послал в сплошном тумане для занятия объектов аэропорта, но не обеспечил средствами навигации и ориентирования на местности, карту и маршрут движения в письменном виде также не выдали. С принтером тоже видимо было напряженно. В результате группа заблудилась, вышла на позиции противника, 8 украинских воинов противника, остальные попали в плен.

Цитата №7.

«- Але вийшло так, що більшість спланованих операцій виконати не вдалося.
— Трохи не так. Ми нанесли серйозні втрати противники і зупинили його просування. Але ряд завдань не змогли виконати.
На це було кілька причин.
Перша — це відсутність необхідної кількості сил і засобів. В тому числі не вистачало бойових машин розмінування — їх було лише дві. Одна з них була підірвана. Інша хоч і працювала, але її екіпаж, переживши 8 підривів, вже не був спроможний адекватно реагувати на зміну обстановки у зв’язку з отриманою контузією».

Ни одна запланированная операция не удалась — ведь замысел наступления не был выполнен 18 января. Однако преступление Муженко заключается в том, что он не дал приказ на отвод подразделений из нового терминала — а ведь здесь в интервью он сам говорит, что надо было либо деблокировать аэропорт, или спасать бойцов. Он не выполнил эти задачи.

Для того, чтобы остановить противника не надо было жертвовать парнями в новом терминале.
За время перемирия аэропорт был самой горячей точкой, и ничто не мешало — а наоборот — все обязывало Муженко как командующего Генштабом и командующего операцией сосредоточить там все необходимые силы из состава более чем 200 тысячных ВСУ, и обеспечить исправность техники, и наличие резервных экипажей и все, что необходимо.

Цитата № 8

«- Що сталося під Спартаком, чому не вдалося його взяти?
— Танки виконали завдання — пройшли через весь цей населений пункт до Путилівського мосту, фактично увійшли в Донецьк. Знищили там два танки бойовиків і склад боєприпасів.
Але вони прорвалися на великій швидкості. Десантників бойовики відрізали вогнем, і ті зупинилися перед Спартаком. Не побачивши за собою піхоти, танки повернулись у вихідне положення. І от тоді в Спартаку ми втратили два танки.
Люди практично всі залишилися живі.

— А зв’язок з десантом, який лишився позаду, був?
— Був зв’язок, тільки не було вже можливості…».

Муженко реально не знает деталей боя в Спартаке 18 января хотя он управлял операцией, как утверждает. Поскольку задачу атаковать он поставил всего за пару часов до начала операции, а танкисты только прибыли в АТО, это был их первый бой и абсолютно незнакомый район, с десантниками взаимодействие наладить не удалось, связь оказалась ненадежной и порядок действия в условиях подавления связи не был оговорен, управление боем в Спартаке было потеряно. Десантников 95-й бригады остановил огонь противника на окраине Спартака, и они не продвинулись. Не было попытки обойти узел сопротивления. Не было направлено усиление или резерв, не был направлен огонь артиллерии по зданию, откуда стреляли боевики — бывший детский сад, который располагался примерно в километре от наших передовых позиций, его было видно даже с «Каитера», где находился в тот момент сам Муженко. Спартак не взяли — это была скорее имитация его захвата. Танкисты выполнили приказ и уничтожили путиловский мост, но их никто не поддержал и не закрепился. 4 танка 1-й танковой бригады проехали, уничтожили три танка противника под Путиловским мостом, который обрушился в результате детонации склада снарядов. Из-за отсутствия пехотного прикрытия из 4 танков мы потеряли 3 — в цифрах Муженко ошибся. И самое позорное, это замечание о людях — как минимум 4 украинских танкиста попало в плен, 2 из них находятся в плену до сих пор, спустя год. Никаких мер по эвакуации и спасению людей не было предпринято.

Связь была утрачена, слова Муженко про наличие связи — абсолютная ложь. Танкисты и десантники потеряли связь в Спартаке и со штабом. Участники боя — танкист 1-й танковой Анатолий Скрицкий и другие воины об этом говорили сразу.

Цитата № 9

«- Що в цей час відбувалося в будівлі нового терміналу?
— Дві групи виконували різні завдання. Підрозділ 90-го батальйону мав зайти через злітно-посадкову смугу до будівлі аеропорту. Через щільний туман — видимість 50-100 метрів — частина разом з комбатом підполковником Олегом Кузьміних проскочила будівлю аеропорту. Вони опинились з іншого боку терміналу, потрапили під сильний вогонь. Їх оточили і взяли в полон.
Інша частина сил і засобів відійшла назад. Зараз важко пояснити, як все відбувалося».

Спрашивают Муженко про терминал, а он отвечает про группу Кузьминых. Вот как было на самом деле.

Это подтверждает раненый в том бою десантник 79-й Владислав Рокочий. который вел свой БТР сразу за Кузьминых и получил тяжелое ранение, когда выводил свой поврежденный БТР с бойцами из-под огня врага.

Печально, что Муженко откровенно обманывает, будто не владел обстановкой в терминале. Ему звонили об этом со всех сторон, и все говорили об отчаянном положении. Звонили и сами окруженные.

Цитата №10.

«21-22 січня бойовики двічі підірвали термінал.
Повністю обвалився другий поверх, тоді багато хлопців завалило камінням, частина наших бійців була захоплена в полон. Ми спробували вивести захисників з терміналу».

Муженко почему-то не знает, что терминал подрывали несколько раз, и самые сильные атаки были 19-20-го января, и подрывы были в те дни. Никаких попыток вывести бойцов он не сделал — потому что для вывода надо было прежде всего поставить кому-то задачу в терминале. А он этого не сделал. Хотя телефонная связь была часто. Он солгал. И все защитники это подтверждают. 19-20-го приказа на отход не было, а 21-го вечером российские террористы опубликовали видео с ранеными пленными защитниками терминала, которым не дали команды на отход, и которые сражались до последнего, пока были силы. 22 января там уже некого было спасать. Позор, что начальник Генштаба откровенно обманывает общество.

Вот интервью тех, кто сражался до последней возможности:
Анатолий Свирид: ГЛАВНЫЙ СЕРЖАНТ РОТЫ АНАТОЛИЙ СВИРИД: «В АЭРОПОРТУ РЕБЯТА УМИРАЛИ, ТОГДА Я ВЗЯЛ БЕЛОЕ ПОЛОТНИЩЕ И ПОШЕЛ К СЕПАРАМ ДОГОВАРИВАТЬСЯ О КОРИДОРЕ»

Стасян Стовбан КУЛЕМЕТНИК СТАНІСЛАВ СТОВБАН: «КОЛИ СЄПАРСЬКИЙ СНАЙПЕР ПОБАЧИВ У НАС, ПОРАНЕНИХ, ГРАНАТИ, НАВІВ НА МЕНЕ СВД, ХОТІВ ДОБИТИ»

Цитата № 11

«- Бійці розповідають, що після Водяного ви перебували на опорному пункті «Катер», який знаходився зовсім поряд із Спартаком і навіть з’явилися повідомлення, що вас там вбили. Це правда?
— «Катер», або «Зеніт» — це позиція колишньої радіолокаційної роти. Там були бетонні підземні укриття, тому там більш-менш безпечно. Хоча станція AN/TPQ (рухома система для визначення кількості артилерійських і ракетних обстрілів — ред.), яка була у нас на «Катері», щодня фіксувала по 600-700 вибухів снарядів. Всі, хто знаходився на тому опорному пункті, були трошки приглушені».

Да. Муженко, начальник всего Генштаба с 17 по 25 января командовал боями в аэропорту, сидя в бункере на передовой позиции под Спартаком, на глубине трех этажей, в комнате с ОДНИМ рабочим телефоном спецсвязи. И руководил и подразделениями и всеми ВСУ из этого абсолютно безопасного подвала, почти не высовывая оттуда нос. В любой армии его бы за это отстранили от командования, как минимум — потому что он по сути утратил возможности управлять войсками.

Почему Муженко залез в бункер «Катер» — да потому что хотел пропиариться и лично докладывать президенту обстановку, хотел чтобы вся информация шла через него.

Цитата № 12

«- Вас звинувачують у тому, що під час січневої операції не було письмових наказів, все було в усному порядку. Це правда?
— Розпорядження були. Існує певна процедура. Якщо я сам-на-сам з іншим командиром, будь-хто з командування ставить завдання усно, воно завжди підтверджується письмовим документом. Незалежно від того, виконане воно успішно, чи ні. Навіть якщо команда давалася без свідків.
Таким чином з’являється довіра до старшого командира, а у старшого — до свого підлеглого. Це основний момент в стосунках між командирами і військовослужбовцями».

Муженко надеется, что суда не будет по его действиям на войне. А без суда можно лгать и говорить, что давались письменные приказы. Суд будет, и за ваши слова вам придется отвечать, Виктор Николаевич.
О каком доверии вы можете говорить, если вы неспособны правдиво описать даже бой, которым вы «управляли и координировали»…

А какая же цена этого вранья и безответственности?

В боях 17-20 февраля в аэропорту погибло 60 украинских воинов, около 30 попали в плен, есть и пропавшие без вести. Несколько бойцов находятся в плену до сих пор. Большинство потерь — это новый терминал.

«Цензор.НЕТ»

Героическая эпопея обороны донецкого аэропорта продолжалась 242 дняГероическая эпопея обороны донецкого аэропорта продолжалась 242 дня

Тамара Балаева

Героическая эпопея обороны донецкого аэропорта продолжалась 242 дня. Это больше, чем оборона Сталинграда и Москвы во время советско-германской войны. Это больше, чем иногда длится целая война. Украинские военные держали оборону в условиях, когда обороняться в принципе невозможно. Герои битвы за ДАП сегодня рассказывают о том, что они думают об этих событиях сейчас и какие сны им снятся.

Бойцы, которые год назад защищали аэропорт в Донецке, рассказали журналисту издания focus.ua о том, что они думают об этих событиях сейчас и какие сны им снятся

Очередь на регистрацию в аэропорту. Люди с паспортами в руках, большие чемоданы. Здесь можно встретить кого угодно.

Военный летит в отпуск, стоит ровно и смотрит перед собой. Молодой электрик переговаривается в очереди с телевизионщиком — они только что познакомились. Студент, выигравший грант на стажировку за границей, звонит маме. Директор сети заправок нервно оглядывается — его жена вот-вот должна прийти.

Два года назад эти люди могли бы встретиться в любом аэропорту в похожих условиях. Год назад они встретились в донецком. Вместо чемоданов у них были рюкзаки со спальниками и автоматы, вместо приятного ожидания полета — желание выстоять.

«Киборги — это легенда, придуманная людьми, чтобы им было во что верить»

Иван Трембовецкий, заместитель командира взвода 95-й отдельной аэромобильной бригады. До войны работал выпускающим редактором на телевидении. Два месяца защищал донецкий аэропорт. Вернулся из зоны АТО в марте 2015-го.

Я не считаю себя киборгом. Киборги — это легенда, которую придумали люди, чтобы им было во что верить. А потом и сами ребята подхватили эту легенду и начали считать себя сверхгероями. Почему-то никто не помнит, что до защиты донецкого аэропорта была еще оборона луганского и краматорского — там ребята два с половиной месяца стояли в окружении. Я уже молчу о тех бойцах, которые брали Саур-Могилу и Степановку. В аэропорту было не страшнее, чем там.

На самом деле герои аэропорта — это водители и пулеметчики. Они в любое время по заминированной дороге, которая постоянно обстреливалась, возили воду и эвакуировали людей. Пулеметчики приезжали ранеными, но даже в таком состоянии, если не теряли сознание, работали дальше.

«Фигня все это. Туда брали всех», — отвечаю я, когда мне рассказывают, что в донецкий аэропорт брали не всех желающих и нужно было пройти отбор. Я не рвался, не искал пули в лоб, просто решил, что поеду, куда скажет командир.

Когда ты находишься в экстремальных условиях, главное не заниматься самоедством, настраиваться на хорошее и побольше шутить. Когда совсем «накрывает» — разговаривать об этом. Со мной в аэропорту служил Жора, мой друг. Мы ложились спать рядом и разговаривали о том, что нас беспокоило. Это помогало мне пережить гибель друзей. Нельзя оставлять такое в себе. Иначе загрызешь себя совсем или сопьешься.

Мой отец воевал в Афганистане. Когда я был в зоне АТО, он сказал мне: «Пойми, когда ты вернешься, увидишь, что здесь ничего не изменилось. Нужно быть готовым к этому. Не думай только о крови и оружии, не принимай все близко к сердцу. Ты сможешь вернуться к нормальной жизни, только если отпустишь это». Отец, кстати, никогда не рассказывал о том, что было в Афганистане. Хотел забыть.

Я адаптировался к мирной жизни довольно быстро. Я был готов к тому, что в Киеве люди по-прежнему веселятся, ходят на вечеринки. Не вижу в этом ничего плохого. Но как-то сразу после дембеля зашел в клуб. Люди бухали, танцевали и кричали: «Слава Украине». Это меня покоробило. Неужели это и есть максимальное проявление патриотизма для них? Я ушел оттуда. Понял, что мне еще рано ходить в такие места. Так что хожу пока в пабы. Там все душевно и по-настоящему.

Я вижу, что некоторым моим друзьям, которые не пошли служить, стыдно передо мной. Я их не осуждаю, но всегда прошу: не нужно рассказывать мне о причинах. Не нужно говорить: «Я бы пошел в армию, но у меня семья и дети». У всех семья и дети. Я просто не хочу это слушать.

На войне я понял, что главное в жизни – это семья. Понимаю, что звучит банально, но это правда. Поэтому в декабре я женюсь. На однокласснице. Мы 19 лет не виделись, а во время войны я ей позвонил, спросил, как дела. Знаете, на войне вокруг тебя одни и те же мужские морды месяцами. Я-то эти морды люблю, но они надоедают.

Когда в феврале курс доллара вырос до 30, я был в Дебальцево. И тут начались звонки от знакомых: «Боже мой! Ты видел? Курс уже 30!». Я отвечал: «Да хоть 650. Мне все равно, у меня тут снаряды летают». Тогда я понял, что все эти вещи — курс доллара, политика — это не очень важно.

Некоторые ребята, которые вернулись из зоны АТО, говорят, что им снится война. Некоторые пьют. Я не ухожу в запой, и ничего плохого мне не снится. Я думаю, так происходит с людьми, которые зациклились на том, что пережили. Они не могут говорить ни о чем другом, и иногда у них бывает бешеный взгляд. Таким людям нужно просто выговориться. Причем не друзьям за столом, а психологу.

Я не понимаю ребят, которые сейчас говорят: «Мы были в донецком аэропорту, а теперь прошел год и о нас все забыли». Они пошли родину защищать, а где ее защищать — в аэропорту или нет — решает командование.

У нас в стране есть ветераны Чернобыля, афганцы. Разве о них кто-то вспоминает каждый день? Когда я вернулся, целую неделю все знакомые говорили: «Да ты красавчик», а потом началась обычная жизнь. В этом нет ничего страшного или несправедливого. Моя мама всегда говорит: «Бабы рожают, мужики служат». Так и должно быть.

«Выжить в аэропорту помогло то, что я смирился со своей смертью»

Сергей Галян, боец 95-й отдельной аэромобильной бригады. Студент факультета иностранной филологии. В Донецком аэропорту провел девять дней. Вернулся из зоны АТО летом 2015 года.

Я вижу мир на гражданке через призму того, что увидел на войне. В каком-то фильме была фраза: «Во время войны проявляется все, на что способен человек». Так и есть.

Помню, как мы ехали в аэропорт – на бэтээрах в четыре часа ночи. За неделю до нас по этой же дороге и тоже на бэтээрах ехали другие ребята. В них попал танковый снаряд, и девять человек погибли. Я ехал и думал, что с нами может случиться то же самое. Ты едешь, и от тебя ничего не зависит. Просто ждешь: пронесет или не пронесет.

Знаете, что помогло мне справиться со всеми ужасами аэропорта? Я принял как данность, что шансов остаться в живых у нас с ребятами нет. Смирился со своей смертью. Страх все равно остался, но паники и ужаса не было. Сейчас это уже прошло, и я снова боюсь смерти. Это хорошо.

Мне все равно, называют нас киборгами или нет. От этого ничего не меняется, это просто слово. Два моих товарища погибли в районе аэропорта. Слова не имеют значения.

Есть ребята, которые прошли испытания более страшные. Это те, кто был в котлах, и те, кто год провел на линии фронта без ротаций. Когда они возвращаются домой, им никто не помогает. Почему-то считается, что если человек вернулся с войны с руками и ногами, значит, с ним все в порядке. В итоге люди спиваются или становятся агрессивными.

Когда я вернулся из зоны АТО, больше всего радовался скоростному интернету. Чему еще радоваться? Тому, что я потерял товарищей и теперь хожу на их могилы?

После войны я стал больше ценить жизнь и меньше доверять людям. Я видел куски разорванных тел моих товарищей и понимал, что их убил какой-то человек. Не важно, кто он — житель Донбасса или русский. Этот человек еще год назад жил в моей или соседней стране и работал где-то охранником, а теперь творит такое.

Знаете, какое в нашей стране лучшее лекарство от посттравматического синдрома и депрессии? Необходимость выживать. Возвращаешься с войны, а у тебя нет ни денег, ни работы. Тут уже не до воспоминаний и самокопания.

Больше всего я хочу, чтобы война быстрее закончилась. Неважно, в каком формате — замораживание конфликта, новое Приднестровье. Все равно. Пусть только закончится.

«Когда война закончится, буду заниматься смородиной на огороде возле дома»

Андрей Гречанов (Рахман), начальник отделения разведки 81-й десантно-штурмовой бригады. Профессиональный военный. Пробыл в Донецком аэропорту месяц, еще четыре месяца — в плену. Освобожден 30 ноября.

Я еще не осознаю, что вернулся домой. Мне кажется, это сон, и скоро я снова проснусь в камере. За четыре месяца в плену так случалось много раз.

В плену я все время вспоминал одно стихотворение. Его герой — раненный солдат в бреду, которому кажется, что он в яблочном саду. Пытается дотянуться до яблока и не может. Когда просыпается, понимает, что это не яблоко, а лампочка, и он не в саду, а в больничной палате. Так и я каждый раз просыпался в своей одиночной камере.

Сейчас мне некогда даже присесть. Сплошные встречи с теми, кто снился мне по ночам в плену и на войне.

Я почти не могу спать. Но когда удается, снятся покойные и живые пацаны. Нельзя назвать эти сны кошмарами. Это какой-то стереотип из фильмов. На самом деле никому не снятся бои и крики: «Братан, прикрой меня!»

Что тяжелее — плен или аэропорт? Физически — аэропорт, психологически — плен. Когда ты в бою, рядом с тобой твои товарищи, и от тебя хоть что-то зависит. В плену от тебя вообще ничего не зависит. Плен — это самая страшная форма рабства.

В плену я думал о семье, о родных. Это было какими-то вспышками. Ты лежишь себе спокойно, а потом бац — вспомнил школу, армию или какой-то случай из детства. Думал, что буду делать, когда вернусь. Жил мыслью о своей жене, Тане.

В самом начале войны во время боя у меня возникали мысли: «Ну ведь и на той стороне все-таки тоже люди». Потом этого уже не было. Я научился ценить жизнь, не только человеческую, вообще любую. Может быть, я даже стал добрее. Хотя цинизм появился.

В моей камере жила крыса, я ее подкармливал хлебом и другой едой, которую мне давали. Потом наступили холода, и крыс в камере стало очень много. Они бегали по мне. Мне дали отраву, и я положил ее на то место, куда раньше клал еду. И вдруг меня как по голове шандарахнуло мыслью: что же я наделал? Да, крысы доставляли мне неудобства, научились даже открывать ящики в столе, съели хлеб, который я там хранил, бегали по посуде. Но ведь крыс тоже сотворил Господь. А я их обманул и вместо еды положил отраву. Это предательство. По-другому и не скажешь.

Я знаю, что пройдет время, и о ребятах, которые воевали, забудут. Я же не ребенок, я помню, что было с героями Второй мировой, с афганцами, с теми, кто воевал в Чечне.

Я не питаю иллюзий — скоро все закончится: звонки, статьи, эфиры.У меня был знакомый десантник, который прошел Чечню. После войны он пришел устраиваться на работу, и все шло хорошо, пока работодатель не заметил на ребре его ладони татуировку «За ВДВ». Риторика сразу поменялась, и ему просто сказали: «Свободен».

Мои ближайшие планы — подлечить глаз, отгулять отпуск, встретить Новый год в своем доме с женой. Потом снова поеду в часть к пацанам, вернусь на войну. Я без них уже не могу. Понимаю, что есть семья, дом, родственники, но я так сросся с пацанами, что даже когда ехал из плена, сначала заехал к ним. Они мне родные люди.

Когда война закончится, буду заниматься смородиной на огороде возле дома. Пока меня не было, часть кустов пропала. До войны я работал на двух-трех работах одновременно — разнорабочим, охранником, подсобщиком. Дома появлялся раз в неделю. Когда вернусь с войны, будет то же самое. Надо же семью содержать.

Мечтаю стать археологом. Хочу копаться в земле, находить какие-то черепочки, деревяшечки. Хочу пойти заочно учиться на археолога.

«Когда я слышу «А мы вас на войну не отправляли», хочется въехать в морду»

Валерий Логинов, офицер 95-й отдельной аэромобильной бригады. До войны работал руководителем сети заправок ОККО в Житомирской области. Прошел несколько ротаций в Донецком аэропорту. Вернулся из зоны АТО 25 ноября 2014 года.

В первый раз слово «киборг» я услышал в октябре прошлого года. Мы были в Песках, и журналисты, которые к нам приехали, сказали, что так называют защитников Донецкого аэропорта. Это слово не нашло во мне отклика. Мы же не роботы. Мы люди.

Было страшно. Иногда было очень страшно. Но всегда, когда что-то происходило, я просто действовал. Руки начинали дрожать потом. Когда над ухом свистит пуля, ты думаешь: это хорошо, что свистит. Значит, она не твоя.

У меня было два ранения, причем два дня подряд. Оба — осколками мины. Потом ребята смеялись и предлагали изменить мой позывной с Аскольда на Фартовый. Но я не хотел искушать судьбу, не хотел, чтобы было третье ранение. Поэтому так и остался Аскольдом.

Когда вернулся с войны, было очень тяжело. Со мной происходило то, что называют посттравматическим синдромом. Говорят, что на пятом-шестом месяце после возвращения с войны у ребят ухудшается сон, начинают сниться кошмары. Это все индивидуально. У меня кошмары то проходят, то снова возвращаются. Думаю, так будет всю жизнь. Я же ничего не забыл. Помню двух парней из моей роты, которые погибли. Одного из них звали, как моего сына, Артур. Когда он погиб, я закрывал его глаза. Еще один парень, Сережа Седлецкий, погиб, потому что прикрыл своим телом товарищей. Мы с ребятами каждый день смывали кровь с брони, на которой вывозили раненых из аэропорта. Как после этого не быть кошмарам? Война остается с тобой, как бы ты ни пытался отвлечься.

Помню свою первую ночь в мирной жизни. Была непривычная тишина, она пугала. Я привык спать под работу артиллерии. Когда залпы были с нашей стороны, спалось очень хорошо. Мы с товарищами знали, что мы вместе, целы, держим оборону. Если противник вел огонь по нам и фундамент дрожал от взрывов снарядов, это тоже успокаивало. Значит, сепары еще не подошли близко.

До войны я руководил сетью заправок ОККО в Житомирской области. Но после возвращения уволился. Не мог больше заниматься бизнесом. Были раненые ребята, которым нужна помощь, нужно было отстаивать их права. Я искал работу, на которой смогу заниматься этим. Сейчас прохожу испытательный срок в Госслужбе по делам ветеранов, участников войны и АТО. Может быть, когда-то вернусь в бизнес, но это случится не раньше, чем я пойму, что сделал все для участников боевых действий.

Меня изменила не война, а жизнь на гражданке. Я морально постарел. До возвращения я два месяца командовал людьми, принимал решения, от которых зависело — жизнь или смерть. Там были только два цвета — черный и белый. Все, кто был вокруг, — ребята, волонтеры, — они все были неравнодушными. Когда я вернулся в мирную жизнь, увидел много равнодушных людей. Многие живут так, как будто войны нет.

Один политик в начале мая сказал мне: «Валера, успокойся ты со своими ребятами. Сейчас другой тренд — выборы». Это было сразу после событий в Дебальцево. То есть мы еще ребят не похоронили, а политики уже думают о другом. Это выбивает из колеи. Я хочу, чтобы о ребятах, которые погибли, и о тех, кто остался жив, помнили.

Приезжаю в госпиталь и вижу молодого парня в инвалидной коляске. Он парализован и даже не может пошевелить головой. Только скрипит глазами — и все. Или другой парень. Он когда-то хотел быть плотником, у него были золотые руки, а теперь в его левой руке вообще нет мышц. Как можно забыть об этих людях, если они всегда перед глазами? Вот что значит для меня эта война. Это боль.

Я старею, когда сталкиваюсь с бюрократией, с необходимостью принести кучу бумажек, с тем, что в очередном ведомстве ребятам говорят: «А мы вас на войну не отправляли». Когда я слышу такое, хочется въехать в морду.

Был ли смысл в обороне аэропорта? Однозначно да. К маленькому отрезку фронта притягивалось большое количество вражеской пехоты, техники, артиллерии, внимания. Аэропорт взял на себя огонь, который мог распространиться по всей линии фронта. Причем там, где мы могли и не ждать. Линия фронта могла расшириться. Оборона аэропорта нужна была, чтобы этого не случилось.

«Самое страшное — находить и тут же терять хороших людей»

Руслан Оногда, водитель БТР 79-й отдельной аэромобильной бригады. До войны работал электриком. В аэропорту пробыл 10 суток. Продолжает службу.

Я пошел на войну добровольцем, а когда срок службы закончился, подписал контракт — до окончания АТО. Как я мог уехать домой, если война продолжается? Жена, конечно, устроила скандал, но быстро успокоилась. Я уже полтора года здесь, она привыкла.

Я не рвался в аэропорт, но и не избегал этого. На войне ты не выбираешь боевые задачи. Делаешь то, что говорит командир. Я и сделал. Конечно, я знал, что там происходит, понимал, что могу не вернуться. Тем более что до этого я не участвовал в боевых действиях. Успокаивал себя тем, что все плохое всегда происходит не со мной.

10 дней, которые мы были в аэропорту, я вообще ни о чем не думал. Концентрировался только на конкретных боевых задачах. Помню, как в старый терминал попал снаряд и вокруг нас все взрывалось. Мы готовились к эвакуации, потому что здание могло рухнуть от взрывов. Даже тогда я ни о чем не думал. Просто взял спальник и автомат, намочил балаклаву и натянул ее на лицо, чтобы легче дышалось. О том, что могло произойти в те дни, я начал думать, только когда мы выехали из аэропорта.

Самое страшное, что было в аэропорту, — находить и тут же терять хороших людей. Никогда не забуду Богдана Здебского. Он был наводчиком в моем бэтээре, мы дружили, а потом в один момент его не стало. Были и другие парни, которых мы не вывезли живыми из аэропорта.

Не думаю, что я как-то изменился за время войны. Мне 32 года, я давно сформировался как личность, и нет ничего такого, что может меня изменить. Не считаю, что к киборгам нужно относиться как-то по-особенному. Все мы солдаты, и главная задача для нас — выжить. Поэтому мы и отстреливались, и держали оборону аэропорта. Просто хотели выжить.

Когда приезжаю в отпуск, друзья всегда расспрашивают про войну. Я отвечаю сдержанно: «Все нормально» Не хочу об этом рассказывать. Зачем? Люди живут мирной жизнью — пусть себе и живут.

Первым делом после возвращения поеду во Львов, на могилу к Богдану. Его нет уже больше года, а я ни разу у него не был. Потом буду искать работу. Хочу сделать ремонт в своем доме, чтобы там была бильярдная комната для меня и зимний сад для жены.

Не думаю, что мне будет сложно привыкнуть к мирной жизни. Все эти депрессии и трудности адаптации придумывают те, кому нечем заняться на гражданке и кто любит себя жалеть.

Не хочу зацикливаться на сложностях. Зачем? Нужно жить дальше. У меня есть жена, дети, есть много дел, которые только предстоит сделать. Это меня и поддерживает. Я счастливый человек.

Тамара Балаева

Героическая эпопея обороны донецкого аэропорта продолжалась 242 дня. Это больше, чем оборона Сталинграда и Москвы во время советско-германской войны. Это больше, чем иногда длится целая война. Украинские военные держали оборону в условиях, когда обороняться в принципе невозможно. Герои битвы за ДАП сегодня рассказывают о том, что они думают об этих событиях сейчас и какие сны им снятся.

Бойцы, которые год назад защищали аэропорт в Донецке, рассказали журналисту издания focus.ua о том, что они думают об этих событиях сейчас и какие сны им снятся

Очередь на регистрацию в аэропорту. Люди с паспортами в руках, большие чемоданы. Здесь можно встретить кого угодно.

Военный летит в отпуск, стоит ровно и смотрит перед собой. Молодой электрик переговаривается в очереди с телевизионщиком — они только что познакомились. Студент, выигравший грант на стажировку за границей, звонит маме. Директор сети заправок нервно оглядывается — его жена вот-вот должна прийти.

Два года назад эти люди могли бы встретиться в любом аэропорту в похожих условиях. Год назад они встретились в донецком. Вместо чемоданов у них были рюкзаки со спальниками и автоматы, вместо приятного ожидания полета — желание выстоять.

«Киборги — это легенда, придуманная людьми, чтобы им было во что верить»

Иван Трембовецкий, заместитель командира взвода 95-й отдельной аэромобильной бригады. До войны работал выпускающим редактором на телевидении. Два месяца защищал донецкий аэропорт. Вернулся из зоны АТО в марте 2015-го.

Я не считаю себя киборгом. Киборги — это легенда, которую придумали люди, чтобы им было во что верить. А потом и сами ребята подхватили эту легенду и начали считать себя сверхгероями. Почему-то никто не помнит, что до защиты донецкого аэропорта была еще оборона луганского и краматорского — там ребята два с половиной месяца стояли в окружении. Я уже молчу о тех бойцах, которые брали Саур-Могилу и Степановку. В аэропорту было не страшнее, чем там.

На самом деле герои аэропорта — это водители и пулеметчики. Они в любое время по заминированной дороге, которая постоянно обстреливалась, возили воду и эвакуировали людей. Пулеметчики приезжали ранеными, но даже в таком состоянии, если не теряли сознание, работали дальше.

«Фигня все это. Туда брали всех», — отвечаю я, когда мне рассказывают, что в донецкий аэропорт брали не всех желающих и нужно было пройти отбор. Я не рвался, не искал пули в лоб, просто решил, что поеду, куда скажет командир.

Когда ты находишься в экстремальных условиях, главное не заниматься самоедством, настраиваться на хорошее и побольше шутить. Когда совсем «накрывает» — разговаривать об этом. Со мной в аэропорту служил Жора, мой друг. Мы ложились спать рядом и разговаривали о том, что нас беспокоило. Это помогало мне пережить гибель друзей. Нельзя оставлять такое в себе. Иначе загрызешь себя совсем или сопьешься.

Мой отец воевал в Афганистане. Когда я был в зоне АТО, он сказал мне: «Пойми, когда ты вернешься, увидишь, что здесь ничего не изменилось. Нужно быть готовым к этому. Не думай только о крови и оружии, не принимай все близко к сердцу. Ты сможешь вернуться к нормальной жизни, только если отпустишь это». Отец, кстати, никогда не рассказывал о том, что было в Афганистане. Хотел забыть.

Я адаптировался к мирной жизни довольно быстро. Я был готов к тому, что в Киеве люди по-прежнему веселятся, ходят на вечеринки. Не вижу в этом ничего плохого. Но как-то сразу после дембеля зашел в клуб. Люди бухали, танцевали и кричали: «Слава Украине». Это меня покоробило. Неужели это и есть максимальное проявление патриотизма для них? Я ушел оттуда. Понял, что мне еще рано ходить в такие места. Так что хожу пока в пабы. Там все душевно и по-настоящему.

Я вижу, что некоторым моим друзьям, которые не пошли служить, стыдно передо мной. Я их не осуждаю, но всегда прошу: не нужно рассказывать мне о причинах. Не нужно говорить: «Я бы пошел в армию, но у меня семья и дети». У всех семья и дети. Я просто не хочу это слушать.

На войне я понял, что главное в жизни – это семья. Понимаю, что звучит банально, но это правда. Поэтому в декабре я женюсь. На однокласснице. Мы 19 лет не виделись, а во время войны я ей позвонил, спросил, как дела. Знаете, на войне вокруг тебя одни и те же мужские морды месяцами. Я-то эти морды люблю, но они надоедают.

Когда в феврале курс доллара вырос до 30, я был в Дебальцево. И тут начались звонки от знакомых: «Боже мой! Ты видел? Курс уже 30!». Я отвечал: «Да хоть 650. Мне все равно, у меня тут снаряды летают». Тогда я понял, что все эти вещи — курс доллара, политика — это не очень важно.

Некоторые ребята, которые вернулись из зоны АТО, говорят, что им снится война. Некоторые пьют. Я не ухожу в запой, и ничего плохого мне не снится. Я думаю, так происходит с людьми, которые зациклились на том, что пережили. Они не могут говорить ни о чем другом, и иногда у них бывает бешеный взгляд. Таким людям нужно просто выговориться. Причем не друзьям за столом, а психологу.

Я не понимаю ребят, которые сейчас говорят: «Мы были в донецком аэропорту, а теперь прошел год и о нас все забыли». Они пошли родину защищать, а где ее защищать — в аэропорту или нет — решает командование.

У нас в стране есть ветераны Чернобыля, афганцы. Разве о них кто-то вспоминает каждый день? Когда я вернулся, целую неделю все знакомые говорили: «Да ты красавчик», а потом началась обычная жизнь. В этом нет ничего страшного или несправедливого. Моя мама всегда говорит: «Бабы рожают, мужики служат». Так и должно быть.

«Выжить в аэропорту помогло то, что я смирился со своей смертью»

Сергей Галян, боец 95-й отдельной аэромобильной бригады. Студент факультета иностранной филологии. В Донецком аэропорту провел девять дней. Вернулся из зоны АТО летом 2015 года.

Я вижу мир на гражданке через призму того, что увидел на войне. В каком-то фильме была фраза: «Во время войны проявляется все, на что способен человек». Так и есть.

Помню, как мы ехали в аэропорт – на бэтээрах в четыре часа ночи. За неделю до нас по этой же дороге и тоже на бэтээрах ехали другие ребята. В них попал танковый снаряд, и девять человек погибли. Я ехал и думал, что с нами может случиться то же самое. Ты едешь, и от тебя ничего не зависит. Просто ждешь: пронесет или не пронесет.

Знаете, что помогло мне справиться со всеми ужасами аэропорта? Я принял как данность, что шансов остаться в живых у нас с ребятами нет. Смирился со своей смертью. Страх все равно остался, но паники и ужаса не было. Сейчас это уже прошло, и я снова боюсь смерти. Это хорошо.

Мне все равно, называют нас киборгами или нет. От этого ничего не меняется, это просто слово. Два моих товарища погибли в районе аэропорта. Слова не имеют значения.

Есть ребята, которые прошли испытания более страшные. Это те, кто был в котлах, и те, кто год провел на линии фронта без ротаций. Когда они возвращаются домой, им никто не помогает. Почему-то считается, что если человек вернулся с войны с руками и ногами, значит, с ним все в порядке. В итоге люди спиваются или становятся агрессивными.

Когда я вернулся из зоны АТО, больше всего радовался скоростному интернету. Чему еще радоваться? Тому, что я потерял товарищей и теперь хожу на их могилы?

После войны я стал больше ценить жизнь и меньше доверять людям. Я видел куски разорванных тел моих товарищей и понимал, что их убил какой-то человек. Не важно, кто он — житель Донбасса или русский. Этот человек еще год назад жил в моей или соседней стране и работал где-то охранником, а теперь творит такое.

Знаете, какое в нашей стране лучшее лекарство от посттравматического синдрома и депрессии? Необходимость выживать. Возвращаешься с войны, а у тебя нет ни денег, ни работы. Тут уже не до воспоминаний и самокопания.

Больше всего я хочу, чтобы война быстрее закончилась. Неважно, в каком формате — замораживание конфликта, новое Приднестровье. Все равно. Пусть только закончится.

«Когда война закончится, буду заниматься смородиной на огороде возле дома»

Андрей Гречанов (Рахман), начальник отделения разведки 81-й десантно-штурмовой бригады. Профессиональный военный. Пробыл в Донецком аэропорту месяц, еще четыре месяца — в плену. Освобожден 30 ноября.

Я еще не осознаю, что вернулся домой. Мне кажется, это сон, и скоро я снова проснусь в камере. За четыре месяца в плену так случалось много раз.

В плену я все время вспоминал одно стихотворение. Его герой — раненный солдат в бреду, которому кажется, что он в яблочном саду. Пытается дотянуться до яблока и не может. Когда просыпается, понимает, что это не яблоко, а лампочка, и он не в саду, а в больничной палате. Так и я каждый раз просыпался в своей одиночной камере.

Сейчас мне некогда даже присесть. Сплошные встречи с теми, кто снился мне по ночам в плену и на войне.

Я почти не могу спать. Но когда удается, снятся покойные и живые пацаны. Нельзя назвать эти сны кошмарами. Это какой-то стереотип из фильмов. На самом деле никому не снятся бои и крики: «Братан, прикрой меня!»

Что тяжелее — плен или аэропорт? Физически — аэропорт, психологически — плен. Когда ты в бою, рядом с тобой твои товарищи, и от тебя хоть что-то зависит. В плену от тебя вообще ничего не зависит. Плен — это самая страшная форма рабства.

В плену я думал о семье, о родных. Это было какими-то вспышками. Ты лежишь себе спокойно, а потом бац — вспомнил школу, армию или какой-то случай из детства. Думал, что буду делать, когда вернусь. Жил мыслью о своей жене, Тане.

В самом начале войны во время боя у меня возникали мысли: «Ну ведь и на той стороне все-таки тоже люди». Потом этого уже не было. Я научился ценить жизнь, не только человеческую, вообще любую. Может быть, я даже стал добрее. Хотя цинизм появился.

В моей камере жила крыса, я ее подкармливал хлебом и другой едой, которую мне давали. Потом наступили холода, и крыс в камере стало очень много. Они бегали по мне. Мне дали отраву, и я положил ее на то место, куда раньше клал еду. И вдруг меня как по голове шандарахнуло мыслью: что же я наделал? Да, крысы доставляли мне неудобства, научились даже открывать ящики в столе, съели хлеб, который я там хранил, бегали по посуде. Но ведь крыс тоже сотворил Господь. А я их обманул и вместо еды положил отраву. Это предательство. По-другому и не скажешь.

Я знаю, что пройдет время, и о ребятах, которые воевали, забудут. Я же не ребенок, я помню, что было с героями Второй мировой, с афганцами, с теми, кто воевал в Чечне.

Я не питаю иллюзий — скоро все закончится: звонки, статьи, эфиры.У меня был знакомый десантник, который прошел Чечню. После войны он пришел устраиваться на работу, и все шло хорошо, пока работодатель не заметил на ребре его ладони татуировку «За ВДВ». Риторика сразу поменялась, и ему просто сказали: «Свободен».

Мои ближайшие планы — подлечить глаз, отгулять отпуск, встретить Новый год в своем доме с женой. Потом снова поеду в часть к пацанам, вернусь на войну. Я без них уже не могу. Понимаю, что есть семья, дом, родственники, но я так сросся с пацанами, что даже когда ехал из плена, сначала заехал к ним. Они мне родные люди.

Когда война закончится, буду заниматься смородиной на огороде возле дома. Пока меня не было, часть кустов пропала. До войны я работал на двух-трех работах одновременно — разнорабочим, охранником, подсобщиком. Дома появлялся раз в неделю. Когда вернусь с войны, будет то же самое. Надо же семью содержать.

Мечтаю стать археологом. Хочу копаться в земле, находить какие-то черепочки, деревяшечки. Хочу пойти заочно учиться на археолога.

«Когда я слышу «А мы вас на войну не отправляли», хочется въехать в морду»

Валерий Логинов, офицер 95-й отдельной аэромобильной бригады. До войны работал руководителем сети заправок ОККО в Житомирской области. Прошел несколько ротаций в Донецком аэропорту. Вернулся из зоны АТО 25 ноября 2014 года.

В первый раз слово «киборг» я услышал в октябре прошлого года. Мы были в Песках, и журналисты, которые к нам приехали, сказали, что так называют защитников Донецкого аэропорта. Это слово не нашло во мне отклика. Мы же не роботы. Мы люди.

Было страшно. Иногда было очень страшно. Но всегда, когда что-то происходило, я просто действовал. Руки начинали дрожать потом. Когда над ухом свистит пуля, ты думаешь: это хорошо, что свистит. Значит, она не твоя.

У меня было два ранения, причем два дня подряд. Оба — осколками мины. Потом ребята смеялись и предлагали изменить мой позывной с Аскольда на Фартовый. Но я не хотел искушать судьбу, не хотел, чтобы было третье ранение. Поэтому так и остался Аскольдом.

Когда вернулся с войны, было очень тяжело. Со мной происходило то, что называют посттравматическим синдромом. Говорят, что на пятом-шестом месяце после возвращения с войны у ребят ухудшается сон, начинают сниться кошмары. Это все индивидуально. У меня кошмары то проходят, то снова возвращаются. Думаю, так будет всю жизнь. Я же ничего не забыл. Помню двух парней из моей роты, которые погибли. Одного из них звали, как моего сына, Артур. Когда он погиб, я закрывал его глаза. Еще один парень, Сережа Седлецкий, погиб, потому что прикрыл своим телом товарищей. Мы с ребятами каждый день смывали кровь с брони, на которой вывозили раненых из аэропорта. Как после этого не быть кошмарам? Война остается с тобой, как бы ты ни пытался отвлечься.

Помню свою первую ночь в мирной жизни. Была непривычная тишина, она пугала. Я привык спать под работу артиллерии. Когда залпы были с нашей стороны, спалось очень хорошо. Мы с товарищами знали, что мы вместе, целы, держим оборону. Если противник вел огонь по нам и фундамент дрожал от взрывов снарядов, это тоже успокаивало. Значит, сепары еще не подошли близко.

До войны я руководил сетью заправок ОККО в Житомирской области. Но после возвращения уволился. Не мог больше заниматься бизнесом. Были раненые ребята, которым нужна помощь, нужно было отстаивать их права. Я искал работу, на которой смогу заниматься этим. Сейчас прохожу испытательный срок в Госслужбе по делам ветеранов, участников войны и АТО. Может быть, когда-то вернусь в бизнес, но это случится не раньше, чем я пойму, что сделал все для участников боевых действий.

Меня изменила не война, а жизнь на гражданке. Я морально постарел. До возвращения я два месяца командовал людьми, принимал решения, от которых зависело — жизнь или смерть. Там были только два цвета — черный и белый. Все, кто был вокруг, — ребята, волонтеры, — они все были неравнодушными. Когда я вернулся в мирную жизнь, увидел много равнодушных людей. Многие живут так, как будто войны нет.

Один политик в начале мая сказал мне: «Валера, успокойся ты со своими ребятами. Сейчас другой тренд — выборы». Это было сразу после событий в Дебальцево. То есть мы еще ребят не похоронили, а политики уже думают о другом. Это выбивает из колеи. Я хочу, чтобы о ребятах, которые погибли, и о тех, кто остался жив, помнили.

Приезжаю в госпиталь и вижу молодого парня в инвалидной коляске. Он парализован и даже не может пошевелить головой. Только скрипит глазами — и все. Или другой парень. Он когда-то хотел быть плотником, у него были золотые руки, а теперь в его левой руке вообще нет мышц. Как можно забыть об этих людях, если они всегда перед глазами? Вот что значит для меня эта война. Это боль.

Я старею, когда сталкиваюсь с бюрократией, с необходимостью принести кучу бумажек, с тем, что в очередном ведомстве ребятам говорят: «А мы вас на войну не отправляли». Когда я слышу такое, хочется въехать в морду.

Был ли смысл в обороне аэропорта? Однозначно да. К маленькому отрезку фронта притягивалось большое количество вражеской пехоты, техники, артиллерии, внимания. Аэропорт взял на себя огонь, который мог распространиться по всей линии фронта. Причем там, где мы могли и не ждать. Линия фронта могла расшириться. Оборона аэропорта нужна была, чтобы этого не случилось.

«Самое страшное — находить и тут же терять хороших людей»

Руслан Оногда, водитель БТР 79-й отдельной аэромобильной бригады. До войны работал электриком. В аэропорту пробыл 10 суток. Продолжает службу.

Я пошел на войну добровольцем, а когда срок службы закончился, подписал контракт — до окончания АТО. Как я мог уехать домой, если война продолжается? Жена, конечно, устроила скандал, но быстро успокоилась. Я уже полтора года здесь, она привыкла.

Я не рвался в аэропорт, но и не избегал этого. На войне ты не выбираешь боевые задачи. Делаешь то, что говорит командир. Я и сделал. Конечно, я знал, что там происходит, понимал, что могу не вернуться. Тем более что до этого я не участвовал в боевых действиях. Успокаивал себя тем, что все плохое всегда происходит не со мной.

10 дней, которые мы были в аэропорту, я вообще ни о чем не думал. Концентрировался только на конкретных боевых задачах. Помню, как в старый терминал попал снаряд и вокруг нас все взрывалось. Мы готовились к эвакуации, потому что здание могло рухнуть от взрывов. Даже тогда я ни о чем не думал. Просто взял спальник и автомат, намочил балаклаву и натянул ее на лицо, чтобы легче дышалось. О том, что могло произойти в те дни, я начал думать, только когда мы выехали из аэропорта.

Самое страшное, что было в аэропорту, — находить и тут же терять хороших людей. Никогда не забуду Богдана Здебского. Он был наводчиком в моем бэтээре, мы дружили, а потом в один момент его не стало. Были и другие парни, которых мы не вывезли живыми из аэропорта.

Не думаю, что я как-то изменился за время войны. Мне 32 года, я давно сформировался как личность, и нет ничего такого, что может меня изменить. Не считаю, что к киборгам нужно относиться как-то по-особенному. Все мы солдаты, и главная задача для нас — выжить. Поэтому мы и отстреливались, и держали оборону аэропорта. Просто хотели выжить.

Когда приезжаю в отпуск, друзья всегда расспрашивают про войну. Я отвечаю сдержанно: «Все нормально» Не хочу об этом рассказывать. Зачем? Люди живут мирной жизнью — пусть себе и живут.

Первым делом после возвращения поеду во Львов, на могилу к Богдану. Его нет уже больше года, а я ни разу у него не был. Потом буду искать работу. Хочу сделать ремонт в своем доме, чтобы там была бильярдная комната для меня и зимний сад для жены.

Не думаю, что мне будет сложно привыкнуть к мирной жизни. Все эти депрессии и трудности адаптации придумывают те, кому нечем заняться на гражданке и кто любит себя жалеть.

Не хочу зацикливаться на сложностях. Зачем? Нужно жить дальше. У меня есть жена, дети, есть много дел, которые только предстоит сделать. Это меня и поддерживает. Я счастливый человек.

Новый фильм «Аэропорт Донецк»: история схватки, рассказанная участниками боевых действийНовый фильм «Аэропорт Донецк»: история схватки, рассказанная участниками боевых действий

НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ, РАДИО СВОБОДА.

«Настоящее Время» и «Радио Свобода» выпустили новый фильм «Аэропорт Донецк».

Воспоминания солдат по обе стороны баррикад.

Героям Слава!НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ, РАДИО СВОБОДА.

«Настоящее Время» и «Радио Свобода» выпустили новый фильм «Аэропорт Донецк».

Воспоминания солдат по обе стороны баррикад.

Героям Слава!

Как бойцы АТО снимали документальный фильм о Донецком аэропортеКак бойцы АТО снимали документальный фильм о Донецком аэропорте

Донецкий аэропорт, который совсем недавно был одним из самых дорогих в Украине и Европе, за год боевых действий превратился в груду арматуры, металла и, по сути, в могильник. Украинские военные удерживали оборону аэропорта и его территорию 242 дня и готовы были удерживать и дальше. Но после подрыва креплений в здании нового терминала часть этажей обрушилась прямо на военных. Перед этим был уничтожен старый терминал аэропорта. Защищать было уже нечего, и бойцы решили оставить этот объект.

Об обороне аэропорта рассказано много. И тем не менее, мы не знаем достоверно — что же происходило там на самом деле. Тем ценнее материалы, отснятые бояцами для личного архива. Когда их накопилось слишком много, у ребят родилась идея смонтировать короткое трехминутное видео о защите Донецкого аэропорта. Недавно оно было опубликовано на mignews.com.ua.

Боец 79-1 бригады Сергей Танасов рассказал о том, что происходило в то время, что было снято, а что так и не вошло в видео, но осталось в памяти бойцов. Мне посчастливилось познакомиться с Танасовым и другими военными на выставке фоторабот известного репортера Сергея Лойко, который одним из первых запечатлел жизнь бойцов в зоне АТО.

В Донецкий аэропорт Танасов попал 14 октября, где пробыл до 25 числа того же месяца. Там же и получил ранения. «При обстрелах и атаках раненых эвакуируют, но замена не поступает, — рассказал Танасов. — Мы должны были держать оборону и стараться, чтобы не было потерь и раненых. Задача сложная, но мы ее выполняли».

Как оказалось, раненых сержантов не заменяли, так как позиции оставались бы командира. «Меня снайпер ранил в голову 19 октября. Спасла каска. В течение четырех дней нас плотно обстреливали и мы думали, что будет штурм. Но раненым позицию не оставил, так как не было кем заменять, а направить парней с других позиций, означало бы ослабление обороны», — рассказал Танас.

В СМИ много писали о том, что в аэропорту очень много украинских военных. По словам бойца, всего аэропорт держали 100 человек: 20 на вышке, 50 в новом терминале и 30 человек в старом. «Конечно, через время меняли всех, но это количество бойцов не увеличивалось, как рассказывали боевики. Оно оставалось таким», — отметил Танасов. В то же время, отметил он, аэропорт стал настоящим адом для наемников, чеченцев и сепаратистов. Несмотря на малое количество личного состава, который пребывал в аэропорту, военные могли дать достойный отпор противникам. По словам Танаса, и это подтвердили многие военные, после каждого такого боя, территория вокруг аэропорта была усеяна трупами боевиков.

Бойцы старались снимать все, что успевали, а что получалось и само собой. Хотя на войне не каждый раз думаешь о том, как бы сделать какие-то кадры — на это просто нет времени, признался боец. Мысли только о задании, о стратегии, о том, чтобы выжить. Но ребятам всегда удавалось и удается фотографировать интересные моменты, снимать бои, снимать атаки, снимать все критические моменты, снимать острый и неповторимый армейский юмор.

Из всего этого материала, а его за все время военных действий в Донбассе скопилось довольно много, ребята и решили сделать документальный фильм. Не просто фильм о еще одной войне и еще одном конфликте. Они решили показать историю 3-й роты на протяжении военных действий в зоне АТО, в частности, и в аэропорту Донецка.

Кроме того, со временем один из штатных военнослужащих-контрактников стал сам целенаправленно снимать интересные кадры, чтобы потом добавить их в фильм. «Еще в Чонгаре парень брал нарезки от репортеров и от самих военных, монтировал, сохранял. Мы снимали, как руками рыли окопы. Нам нужно было зарыть машины и самим окопаться, а лопат было всего несколько на все подразделение. Как тут не снимешь видео?», — рассказал Танас. «Со временем армия становилась на ноги, стали помогать волонтеры, появилась лучше амуниция, начались совершенно другие бои. Сама война изменилась. Увеличился масштаб атак и боев, а также темпы и потери», — добавил он.

С того времени парень начал снимать видео. Он же сам попал и в аэропорт. Там его камера сгорела — осколок попал в технику. Со временем он получил камеру GoPro, что дает возможность быстрее и качественнее снимать бои и будни украинских военнослужащих в АТО. Это реальные события, которые происходили в АТО. «Я думаю, фильм выйдет уже этой осенью. Или после Нового года. Война будет длиться недолго», — отметил Танас. По его словам, уже собрано довольно много ключевых моментов, которые должны быть в фильме. Только на сегодняшний день предварительная продолжительность фильма составляет 4 часа. «И ничего не выбросишь. Ключевые моменты, важные разговоры, помощь, поддержка и бои», — сказал Танасов.

Фильм про 3-ю роту в боях на востоке Украины — всего лишь небольшая часть огромной истории украинской армии в противостоянии с боевиками и российскими военными. Это не один месяц учений, боев, поражений, смертей и ранений. Это история побратимства и потерь, жестокости циничной правды войны, такой, какая она есть на самом деле. Ведь война — это не только смерти, потери, адская нечеловеческая стойкость и усталость. Это еще и жизнь. Только, как говорят сами бойцы, — жизнь «вне».

У каждого свое субъективное мнение по поводу того, что происходит сейчас на востоке Украины. Но отрицать то, что там приходится выживать «всем смертям на зло», каждый новый день встречать с юмором и молиться, чтобы вернуться домой, точно никто не должен.Донецкий аэропорт, который совсем недавно был одним из самых дорогих в Украине и Европе, за год боевых действий превратился в груду арматуры, металла и, по сути, в могильник. Украинские военные удерживали оборону аэропорта и его территорию 242 дня и готовы были удерживать и дальше. Но после подрыва креплений в здании нового терминала часть этажей обрушилась прямо на военных. Перед этим был уничтожен старый терминал аэропорта. Защищать было уже нечего, и бойцы решили оставить этот объект.

Об обороне аэропорта рассказано много. И тем не менее, мы не знаем достоверно — что же происходило там на самом деле. Тем ценнее материалы, отснятые бояцами для личного архива. Когда их накопилось слишком много, у ребят родилась идея смонтировать короткое трехминутное видео о защите Донецкого аэропорта. Недавно оно было опубликовано на mignews.com.ua.

Боец 79-1 бригады Сергей Танасов рассказал о том, что происходило в то время, что было снято, а что так и не вошло в видео, но осталось в памяти бойцов. Мне посчастливилось познакомиться с Танасовым и другими военными на выставке фоторабот известного репортера Сергея Лойко, который одним из первых запечатлел жизнь бойцов в зоне АТО.

В Донецкий аэропорт Танасов попал 14 октября, где пробыл до 25 числа того же месяца. Там же и получил ранения. «При обстрелах и атаках раненых эвакуируют, но замена не поступает, — рассказал Танасов. — Мы должны были держать оборону и стараться, чтобы не было потерь и раненых. Задача сложная, но мы ее выполняли».

Как оказалось, раненых сержантов не заменяли, так как позиции оставались бы командира. «Меня снайпер ранил в голову 19 октября. Спасла каска. В течение четырех дней нас плотно обстреливали и мы думали, что будет штурм. Но раненым позицию не оставил, так как не было кем заменять, а направить парней с других позиций, означало бы ослабление обороны», — рассказал Танас.

В СМИ много писали о том, что в аэропорту очень много украинских военных. По словам бойца, всего аэропорт держали 100 человек: 20 на вышке, 50 в новом терминале и 30 человек в старом. «Конечно, через время меняли всех, но это количество бойцов не увеличивалось, как рассказывали боевики. Оно оставалось таким», — отметил Танасов. В то же время, отметил он, аэропорт стал настоящим адом для наемников, чеченцев и сепаратистов. Несмотря на малое количество личного состава, который пребывал в аэропорту, военные могли дать достойный отпор противникам. По словам Танаса, и это подтвердили многие военные, после каждого такого боя, территория вокруг аэропорта была усеяна трупами боевиков.

Бойцы старались снимать все, что успевали, а что получалось и само собой. Хотя на войне не каждый раз думаешь о том, как бы сделать какие-то кадры — на это просто нет времени, признался боец. Мысли только о задании, о стратегии, о том, чтобы выжить. Но ребятам всегда удавалось и удается фотографировать интересные моменты, снимать бои, снимать атаки, снимать все критические моменты, снимать острый и неповторимый армейский юмор.

Из всего этого материала, а его за все время военных действий в Донбассе скопилось довольно много, ребята и решили сделать документальный фильм. Не просто фильм о еще одной войне и еще одном конфликте. Они решили показать историю 3-й роты на протяжении военных действий в зоне АТО, в частности, и в аэропорту Донецка.

Кроме того, со временем один из штатных военнослужащих-контрактников стал сам целенаправленно снимать интересные кадры, чтобы потом добавить их в фильм. «Еще в Чонгаре парень брал нарезки от репортеров и от самих военных, монтировал, сохранял. Мы снимали, как руками рыли окопы. Нам нужно было зарыть машины и самим окопаться, а лопат было всего несколько на все подразделение. Как тут не снимешь видео?», — рассказал Танас. «Со временем армия становилась на ноги, стали помогать волонтеры, появилась лучше амуниция, начались совершенно другие бои. Сама война изменилась. Увеличился масштаб атак и боев, а также темпы и потери», — добавил он.

С того времени парень начал снимать видео. Он же сам попал и в аэропорт. Там его камера сгорела — осколок попал в технику. Со временем он получил камеру GoPro, что дает возможность быстрее и качественнее снимать бои и будни украинских военнослужащих в АТО. Это реальные события, которые происходили в АТО. «Я думаю, фильм выйдет уже этой осенью. Или после Нового года. Война будет длиться недолго», — отметил Танас. По его словам, уже собрано довольно много ключевых моментов, которые должны быть в фильме. Только на сегодняшний день предварительная продолжительность фильма составляет 4 часа. «И ничего не выбросишь. Ключевые моменты, важные разговоры, помощь, поддержка и бои», — сказал Танасов.

Фильм про 3-ю роту в боях на востоке Украины — всего лишь небольшая часть огромной истории украинской армии в противостоянии с боевиками и российскими военными. Это не один месяц учений, боев, поражений, смертей и ранений. Это история побратимства и потерь, жестокости циничной правды войны, такой, какая она есть на самом деле. Ведь война — это не только смерти, потери, адская нечеловеческая стойкость и усталость. Это еще и жизнь. Только, как говорят сами бойцы, — жизнь «вне».

У каждого свое субъективное мнение по поводу того, что происходит сейчас на востоке Украины. Но отрицать то, что там приходится выживать «всем смертям на зло», каждый новый день встречать с юмором и молиться, чтобы вернуться домой, точно никто не должен.

КОМАНДИР ОБОРОНЫ ДОНЕЦКОГО АЭРОПОРТА ГЕРОЙ УКРАИНЫ РЕДУТ: «Я НЕ КИБОРГ. МНЕ ТОЖЕ БЫЛО СТРАШНО»КОМАНДИР ОБОРОНЫ ДОНЕЦКОГО АЭРОПОРТА ГЕРОЙ УКРАИНЫ РЕДУТ: «Я НЕ КИБОРГ. МНЕ ТОЖЕ БЫЛО СТРАШНО»

Анастасия Береза, Цензор.НЕТ.
Лица этого человека не увидеть на бигбордах и календарях про защитников Донецкого аэропорта, но без него никакой героической обороны, возможно, и не было бы. Именно он, чье имя нельзя называть в целях безопасности, — командир отряда спецназа 3-его полка — в конце августа прошлого года превратил вялотекущее противостояние в аэропорту в ожесточенное сражение за свой собственный клочок земли. Именно в те сорок дней (от принятия объекта до эвакуации с ранением), что он командовал обороной, пораженные боевики и дали защитникам ДАП характеристику — «киборги».

К этому прозвищу офицер, которого в аэропорту называли «батей» или Сергеичем, относится с иронией и всячески старается избегать публичности. Своим главным заданием сейчас — во время восстановления после тяжелого ранения, полученного там же, полковник считает не общение с прессой, а комплектацию полка по новым принципам и помощь семьям погибших сослуживцев.
Интервью с ним мы записываем в Киеве, куда Героя Украины, награжденного Золотой Звездой в феврале, вызвали из Кировограда для встречи с президентом. Он рассказывает много и с юмором, а потом долго и придирчиво согласовывает текст по телефону, желая быть максимально точным и корректным в словах и оценках.

Война для меня началась еще в середине февраля, когда группы моего отряда начали работать в Крыму. Сам я на Донбасс впервые попал в апреле — был в составе группировки, которая взяла под контроль Донецкий аэропорт. Первое ранение — огнестрел в ногу — получил в июне под Артемовском. Второе — осколочное в руку — в октябре в аэропорту. С ним меня эвакуировали в госпиталь. Восстанавливаться придется еще долго. Поправлюсь — поеду обратно к своим на войну.
Я всю жизнь служу в разведке. Сперва — в разведроте пехотного полка. Потом — в дивизионном разведбате. В спецназе — с 2008 года. Это тоже один из видов разведки, просто название красивое. Кстати, символично, что только попав в 3-ий полк, я узнал о том, что мой покойный отец тоже имел отношение к спецназу — проходил там срочную службу.

Никогда не жалел, что пошел в армию. Не буду придумывать, что мечтал о военных подвигах в юности. Я был простой застенчивый скромный парень и авторитетом у девушек, как мне казалось, не пользовался. Ну а тут десантник, берет, романтика… А если серьезно, то отношения между офицерами в армии, за небольшим исключением, всегда казались мне особенно хорошими и настоящими. Не зря же именно среди военных, а не милиционеров, налоговиков или сбушников, оказалось так много достойных людей во время войны. За последний год я узнал, что таких и на гражданке очень много.

Два моих родных брата сейчас тоже в армии. Оба добровольцы. Средний записался в батальон территориальной обороны, а потом я забрал его в наш полк. Младший попал на флот в Одессу и в полном в восторге от моря и коллектива. Дай бог, чтобы это было взаимно.

Донецкий аэропорт — это тема не для одного текста и не для одного фильма, а, наверное, для целой серии мемуаров участников этих событий. Все меньшее будет вырванными из контекста фрагментами. Поэтому я ограничусь только тем, что скажу — оборона Донецкого аэропорта это не я, это все те, кто там был: 72-ая и 93-ая механизированные бригады, 25-ая и 79-ая десантные, часть ПВО (Зенит), «Правый сектор», «Днепр-1», мои пацаны и все, кто пришел туда после нас.
Возможно, я и стал там неким катализатором, но усилия были общими. Моя война была, в основном, по радиостанции. Конечно, много раз хотелось взять автомат и побежать вместе со всеми в атаку. Иногда это даже удавалось, но все-таки главная задача командира в другом.
Что касается прозвища, которым нас наградил противник, то важно не то, как они нас называли, а как относились. Относились со страхом. Я видел его в их глазах. И живых. И мертвых.
Я лично никогда не воспринимал Донецкий аэропорт просто как взлетную полосу и несколько зданий. Для меня он был обычным клочком украинской земли. Почему мы должны были его отдавать? Я кадровый офицер, и это был мой рубикон, моя ответственность и моя задача. Но я — не киборг, не железный. Мне тоже было страшно.
Я приехал в аэропорт в конце лета по просьбе начальника штаба нашего полка. Он вместе со своими людьми провел там четыре месяца в полном окружении и они все нуждались в ротации. Или хотя бы в отпуске на десять дней. В тот момент аэропорт был разблокирован, обстановка там царила более менее спокойная, а у меня в тот момент в Кировограде похороны были каждый день. Поэтому я сказал жене, что меня вызвали и согласился.

Редут — это позывной старшего на объекте. Под ним я и стал там работать. Начальника штаба полка в аэропорт больше не вернули.

Как только я принял командование, сепаратисты начали активно атаковать. Я спросил, почему мы не отвечаем, тем более, что разведка доложила нам о большом их скоплении в районе Спартака (ближайшая к аэропорту часть Донецка). «А мы никогда не отвечаем». А почему мы никогда не отвечаем? «Чтобы не провоцировать». А почему нельзя провоцировать? Словом, я приказал ответить. Так все и началось.
С тех пор я считаю, что на отсутствие приказа сверху ссылаются только трусы, чтобы оправдать свое бездействие и избежать ответственности. Не может военный, ссылаясь на это, смотреть, допустим, как через реку от него противник роет окопы. Мне никто не давал приказа обороняться в аэропорту. Но зачем тогда я, украинский офицер, был там, если не для того, чтобы делать мою работу?

Это был период, когда наша армия оставляла позиции, завоеванные ранее нашими парнями ценой собственной жизни — Амвросиевку, Саур-Могилу, Изварино, Иловайск. И тут они еще и на аэропорт полезли! Это обстоятельство, общая неблагоприятная обстановка на фронте, сыграли большую роль в мотивации даже самых немотивированных бойцов. Мы все решили: «Хер вам, а не аэропорт!» Даже плакат такой у нас был.
Кроме нас самих нами в аэропорту никто не интересовался.

Старший объекта, назначенный командованием сектора, все время прятался на вышке управления полетами, и обороной там командовал солдат Сережа — мобилизованный. В середине сентября этот целый подполковник вообще просто развернулся и уехал, устранился от командования. Генерал-майор Сергей Наев, новый руководитель сектора Б — первый человек, который проявил к нам интерес.

Стратегическое значение аэропорт имел только для тех, кто там воевал и погибал. Иначе бы с 7 апреля (даты взятия аэропорта под контроль 3-им полком спецназа. — Цензор.НЕТ) по 22 января (выхода ВСУ из аэропорта. — Цензор.НЕТ) там появились хоть какие-то фортификационные сооружения и от танков нам не приходилось бы прятаться в коридорах. Это не задачи армейского спецназа. Мы и так делали там все, что могли, а руководство не сумело предвидеть даже на шаг вперед. Младшие офицеры указывали, что нужно сделать, куда обратить внимание. Но как-то не было ни решения, ни решимости на это. И это так не только в аэропорту.
Я знал и контролировал весь аэропорт полностью: периметр, Пески, заход и выход колонн, всю артиллерию. Все замыкалось на мне. В этом был серьезный плюс — я владел всей ситуацией и информацией. Но был и минус — когда меня ранили и эвакуировали, некому было взять на себя управление всем аэропортом целиком. Первые сутки, пока новый человек не вошел в курс дела, артиллерия работала сама по себе по моим наработкам, на связь с ними никто не выходил. Только благодаря пришедшим нам на смену людям с характером — Женьке Патриоту, Богеме, Майку, Жене Маршалу и другим, удалось не растерять все то, что мы там построили.

Хоронить павших товарищей и смотреть в глаза их матерям и женам оказалось гораздо сложнее, чем даже воевать. Через две недели после того, как я вернулся домой с первым ранением, погибла одна наша группа под Изварино. Мы сутками сидели на телефоне — нужно было договариваться о вывозе тел из-под Луганска, искать рефрижератор, связываться со старшими Источник: http://censor.net.ua/r340362 на наших крайних блокпостах. А потом были похороны каждый день рядом с частью. После этого всего в аэропорту мне было легко.

Теперь похорон меньше, но появились новые сложности — матери и жены приходят и плачут, отказываются признавать результаты ДНК-экспертиз, делят между собой награды и детей, слушают гадалок и уверяют, что сын или муж жив, даже снимают таблички с именами с крестов на могилах — отказываются принимать правду.

Каждый командир должен относиться к этому с пониманием и вниманием. Это даже в уставе прописано. Я сам к этому только сейчас пришел.

Об этой стороне войны обычно мало говорят и знают, потому что редко кто из командиров подразделений ею занимается. Это можно понять, потому что все они, как правило, на войне. Но этим нельзя оправдаться перед семьями погибших товарищей. Я теперь считаю, что поддержка семей погибших и их социальная защита — это приоритет для командира.

Награда никак не повлияла на мою жизнь. Ну, вот разве что, меня теперь часто в Киев все время дергают. Приходится говорить «Извините, семья, но папе надо в Киев, потому что папа у вас герой». Они ну очень, очень рады. Льготами положенными я еще не пользовался ни разу. Может, возьму когда-то кредит на постройку дома. Если доживу.

На данный момент я один из трех героев Украины в Кировограде (первым был Виктор Чмиленко — погиб 20 февраля 2014-ого в Киеве, на Майдане, вторым офицер 3-ого полка. — Цензор.НЕТ). И пока единственный живой…
Зато война поменяла мои взгляд на жизнь и ценности.

Я понял,что самое важное — это семья, родители, друзья, полк. А остальное — это прах, пыль, в которую превращались на наших глазах дорогое оборудование, элитная мебель и стены аэропорта. Когда от попадания танкового снаряда на тебя падает стена и глаза ты после этого открываешь только потому, что удар смягчили стоящие возле нее стеллажи, то понимаешь, что все остальное просто — пыль. Аэропорт убил во мне страх перед всем ничтожным независимо от того, где это и на какой должности это ничтожество служит или работает — в Вооруженных силах или на г Источник: http://censor.net.ua/r340362осслужбе.

Изменился и мой подход к формированию отряда.

Я больше не обращаю внимания на возраст и физические данные. Смотрю в глаза и оцениваю мотивацию. На войне мне довелось повстречать много молодых и красивых, которые отказывались выполнять работу. И я видел взрослых обычных мужчин, которые очень достойно себя проявляли. Поэтому теперь я понимаю, что морально-волевые качества — это самое главное. Пусть человеку сорок лет и рост ниже нужного, если он готов воевать в спецназе за Украину — это наш человек.

Мы больше не собираем людей в подразделение, как карандаши в коробку — лишь бы подходили. Командир группы теперь выбирает себе семью. Ему с ними жить, ему с ними воевать, ему с ними умирать, если придется.

Война научила меня, что не экипировка и техника, а люди — это самое важное. Только они и важны, на самом деле.

Источник: http://censor.net.ua/resonance/340362/komandir_oborony_donetskogo_aeroporta_geroyi_ukrainy_redut_ya_ne_kiborg_mne_toje_bylo_strashnoАнастасия Береза, Цензор.НЕТ.
Лица этого человека не увидеть на бигбордах и календарях про защитников Донецкого аэропорта, но без него никакой героической обороны, возможно, и не было бы. Именно он, чье имя нельзя называть в целях безопасности, — командир отряда спецназа 3-его полка — в конце августа прошлого года превратил вялотекущее противостояние в аэропорту в ожесточенное сражение за свой собственный клочок земли. Именно в те сорок дней (от принятия объекта до эвакуации с ранением), что он командовал обороной, пораженные боевики и дали защитникам ДАП характеристику — «киборги».

К этому прозвищу офицер, которого в аэропорту называли «батей» или Сергеичем, относится с иронией и всячески старается избегать публичности. Своим главным заданием сейчас — во время восстановления после тяжелого ранения, полученного там же, полковник считает не общение с прессой, а комплектацию полка по новым принципам и помощь семьям погибших сослуживцев.
Интервью с ним мы записываем в Киеве, куда Героя Украины, награжденного Золотой Звездой в феврале, вызвали из Кировограда для встречи с президентом. Он рассказывает много и с юмором, а потом долго и придирчиво согласовывает текст по телефону, желая быть максимально точным и корректным в словах и оценках.

Война для меня началась еще в середине февраля, когда группы моего отряда начали работать в Крыму. Сам я на Донбасс впервые попал в апреле — был в составе группировки, которая взяла под контроль Донецкий аэропорт. Первое ранение — огнестрел в ногу — получил в июне под Артемовском. Второе — осколочное в руку — в октябре в аэропорту. С ним меня эвакуировали в госпиталь. Восстанавливаться придется еще долго. Поправлюсь — поеду обратно к своим на войну.
Я всю жизнь служу в разведке. Сперва — в разведроте пехотного полка. Потом — в дивизионном разведбате. В спецназе — с 2008 года. Это тоже один из видов разведки, просто название красивое. Кстати, символично, что только попав в 3-ий полк, я узнал о том, что мой покойный отец тоже имел отношение к спецназу — проходил там срочную службу.

Никогда не жалел, что пошел в армию. Не буду придумывать, что мечтал о военных подвигах в юности. Я был простой застенчивый скромный парень и авторитетом у девушек, как мне казалось, не пользовался. Ну а тут десантник, берет, романтика… А если серьезно, то отношения между офицерами в армии, за небольшим исключением, всегда казались мне особенно хорошими и настоящими. Не зря же именно среди военных, а не милиционеров, налоговиков или сбушников, оказалось так много достойных людей во время войны. За последний год я узнал, что таких и на гражданке очень много.

Два моих родных брата сейчас тоже в армии. Оба добровольцы. Средний записался в батальон территориальной обороны, а потом я забрал его в наш полк. Младший попал на флот в Одессу и в полном в восторге от моря и коллектива. Дай бог, чтобы это было взаимно.

Донецкий аэропорт — это тема не для одного текста и не для одного фильма, а, наверное, для целой серии мемуаров участников этих событий. Все меньшее будет вырванными из контекста фрагментами. Поэтому я ограничусь только тем, что скажу — оборона Донецкого аэропорта это не я, это все те, кто там был: 72-ая и 93-ая механизированные бригады, 25-ая и 79-ая десантные, часть ПВО (Зенит), «Правый сектор», «Днепр-1», мои пацаны и все, кто пришел туда после нас.
Возможно, я и стал там неким катализатором, но усилия были общими. Моя война была, в основном, по радиостанции. Конечно, много раз хотелось взять автомат и побежать вместе со всеми в атаку. Иногда это даже удавалось, но все-таки главная задача командира в другом.
Что касается прозвища, которым нас наградил противник, то важно не то, как они нас называли, а как относились. Относились со страхом. Я видел его в их глазах. И живых. И мертвых.
Я лично никогда не воспринимал Донецкий аэропорт просто как взлетную полосу и несколько зданий. Для меня он был обычным клочком украинской земли. Почему мы должны были его отдавать? Я кадровый офицер, и это был мой рубикон, моя ответственность и моя задача. Но я — не киборг, не железный. Мне тоже было страшно.
Я приехал в аэропорт в конце лета по просьбе начальника штаба нашего полка. Он вместе со своими людьми провел там четыре месяца в полном окружении и они все нуждались в ротации. Или хотя бы в отпуске на десять дней. В тот момент аэропорт был разблокирован, обстановка там царила более менее спокойная, а у меня в тот момент в Кировограде похороны были каждый день. Поэтому я сказал жене, что меня вызвали и согласился.

Редут — это позывной старшего на объекте. Под ним я и стал там работать. Начальника штаба полка в аэропорт больше не вернули.

Как только я принял командование, сепаратисты начали активно атаковать. Я спросил, почему мы не отвечаем, тем более, что разведка доложила нам о большом их скоплении в районе Спартака (ближайшая к аэропорту часть Донецка). «А мы никогда не отвечаем». А почему мы никогда не отвечаем? «Чтобы не провоцировать». А почему нельзя провоцировать? Словом, я приказал ответить. Так все и началось.
С тех пор я считаю, что на отсутствие приказа сверху ссылаются только трусы, чтобы оправдать свое бездействие и избежать ответственности. Не может военный, ссылаясь на это, смотреть, допустим, как через реку от него противник роет окопы. Мне никто не давал приказа обороняться в аэропорту. Но зачем тогда я, украинский офицер, был там, если не для того, чтобы делать мою работу?

Это был период, когда наша армия оставляла позиции, завоеванные ранее нашими парнями ценой собственной жизни — Амвросиевку, Саур-Могилу, Изварино, Иловайск. И тут они еще и на аэропорт полезли! Это обстоятельство, общая неблагоприятная обстановка на фронте, сыграли большую роль в мотивации даже самых немотивированных бойцов. Мы все решили: «Хер вам, а не аэропорт!» Даже плакат такой у нас был.
Кроме нас самих нами в аэропорту никто не интересовался.

Старший объекта, назначенный командованием сектора, все время прятался на вышке управления полетами, и обороной там командовал солдат Сережа — мобилизованный. В середине сентября этот целый подполковник вообще просто развернулся и уехал, устранился от командования. Генерал-майор Сергей Наев, новый руководитель сектора Б — первый человек, который проявил к нам интерес.

Стратегическое значение аэропорт имел только для тех, кто там воевал и погибал. Иначе бы с 7 апреля (даты взятия аэропорта под контроль 3-им полком спецназа. — Цензор.НЕТ) по 22 января (выхода ВСУ из аэропорта. — Цензор.НЕТ) там появились хоть какие-то фортификационные сооружения и от танков нам не приходилось бы прятаться в коридорах. Это не задачи армейского спецназа. Мы и так делали там все, что могли, а руководство не сумело предвидеть даже на шаг вперед. Младшие офицеры указывали, что нужно сделать, куда обратить внимание. Но как-то не было ни решения, ни решимости на это. И это так не только в аэропорту.
Я знал и контролировал весь аэропорт полностью: периметр, Пески, заход и выход колонн, всю артиллерию. Все замыкалось на мне. В этом был серьезный плюс — я владел всей ситуацией и информацией. Но был и минус — когда меня ранили и эвакуировали, некому было взять на себя управление всем аэропортом целиком. Первые сутки, пока новый человек не вошел в курс дела, артиллерия работала сама по себе по моим наработкам, на связь с ними никто не выходил. Только благодаря пришедшим нам на смену людям с характером — Женьке Патриоту, Богеме, Майку, Жене Маршалу и другим, удалось не растерять все то, что мы там построили.

Хоронить павших товарищей и смотреть в глаза их матерям и женам оказалось гораздо сложнее, чем даже воевать. Через две недели после того, как я вернулся домой с первым ранением, погибла одна наша группа под Изварино. Мы сутками сидели на телефоне — нужно было договариваться о вывозе тел из-под Луганска, искать рефрижератор, связываться со старшими Источник: http://censor.net.ua/r340362 на наших крайних блокпостах. А потом были похороны каждый день рядом с частью. После этого всего в аэропорту мне было легко.

Теперь похорон меньше, но появились новые сложности — матери и жены приходят и плачут, отказываются признавать результаты ДНК-экспертиз, делят между собой награды и детей, слушают гадалок и уверяют, что сын или муж жив, даже снимают таблички с именами с крестов на могилах — отказываются принимать правду.

Каждый командир должен относиться к этому с пониманием и вниманием. Это даже в уставе прописано. Я сам к этому только сейчас пришел.

Об этой стороне войны обычно мало говорят и знают, потому что редко кто из командиров подразделений ею занимается. Это можно понять, потому что все они, как правило, на войне. Но этим нельзя оправдаться перед семьями погибших товарищей. Я теперь считаю, что поддержка семей погибших и их социальная защита — это приоритет для командира.

Награда никак не повлияла на мою жизнь. Ну, вот разве что, меня теперь часто в Киев все время дергают. Приходится говорить «Извините, семья, но папе надо в Киев, потому что папа у вас герой». Они ну очень, очень рады. Льготами положенными я еще не пользовался ни разу. Может, возьму когда-то кредит на постройку дома. Если доживу.

На данный момент я один из трех героев Украины в Кировограде (первым был Виктор Чмиленко — погиб 20 февраля 2014-ого в Киеве, на Майдане, вторым офицер 3-ого полка. — Цензор.НЕТ). И пока единственный живой…
Зато война поменяла мои взгляд на жизнь и ценности.

Я понял,что самое важное — это семья, родители, друзья, полк. А остальное — это прах, пыль, в которую превращались на наших глазах дорогое оборудование, элитная мебель и стены аэропорта. Когда от попадания танкового снаряда на тебя падает стена и глаза ты после этого открываешь только потому, что удар смягчили стоящие возле нее стеллажи, то понимаешь, что все остальное просто — пыль. Аэропорт убил во мне страх перед всем ничтожным независимо от того, где это и на какой должности это ничтожество служит или работает — в Вооруженных силах или на г Источник: http://censor.net.ua/r340362осслужбе.

Изменился и мой подход к формированию отряда.

Я больше не обращаю внимания на возраст и физические данные. Смотрю в глаза и оцениваю мотивацию. На войне мне довелось повстречать много молодых и красивых, которые отказывались выполнять работу. И я видел взрослых обычных мужчин, которые очень достойно себя проявляли. Поэтому теперь я понимаю, что морально-волевые качества — это самое главное. Пусть человеку сорок лет и рост ниже нужного, если он готов воевать в спецназе за Украину — это наш человек.

Мы больше не собираем людей в подразделение, как карандаши в коробку — лишь бы подходили. Командир группы теперь выбирает себе семью. Ему с ними жить, ему с ними воевать, ему с ними умирать, если придется.

Война научила меня, что не экипировка и техника, а люди — это самое важное. Только они и важны, на самом деле.

Источник: http://censor.net.ua/resonance/340362/komandir_oborony_donetskogo_aeroporta_geroyi_ukrainy_redut_ya_ne_kiborg_mne_toje_bylo_strashno

5 ЧАСОВ ПОЛЗКОМ ОТ СМЕРТИ – К ЖИЗНИ. УДИВИТЕЛЬНАЯ ИСТОРИЯ САНИНСТРУКТОРА АРТЕМИЯ КОВАЛЕНКО5 ЧАСОВ ПОЛЗКОМ ОТ СМЕРТИ – К ЖИЗНИ. УДИВИТЕЛЬНАЯ ИСТОРИЯ САНИНСТРУКТОРА АРТЕМИЯ КОВАЛЕНКО

«…Машина уже уехала, двери открыты, внутри все горит, и по ней плотно стреляют. А мы остались одни. «Ну, — думаем, — крышка». И только мы это подумали, как пулемет начал работать по нам. Оно так щелкало вокруг нас по бетону, охренеть можно!»

Слушая фронтовые рассказы украинских военных, иной раз мысленно изумляешься: вот как у него получилось выжить? Как, при всех своих испытаниях, он остался веселым хлопцем при здравом уме и памяти? Что при этом пришлось пережить его родным и близким? И непременная итоговая мысль: а я бы так смог?
Мы сидим с 28-летним военным медиком Артемием Коваленко на веранде одного из столичных кафе. Артем рассказывает про один из декабрьских дней, когда он, по сути, родился во второй раз. Это еще одна история о Донецком аэропорте — но с совсем другого, неожиданного, боку. История про то, как двое украинских военных 5 часов ползли по заснеженной взлетной полосе под огнем минометов, гранатометов, снайперов. Ползли, чтобы выжить.
«Срочную службу я проходил в середине нулевых санинструктором в 95-й бригаде, в разведроте. О том, что будет война, и подумать тогда не мог. Зимой 2014 на Майдане был, но сперва пассивно: с женой пойти погулять, в таком роде. Но в тот вечер, когда сгорел Дом профсоюзов, я туда приехал — и получил первый шок. А потом весна, Крым. Я, киевлянин, пошел в Подольский военкомат, рассказал, что был санинструктором. Меня записали, сказали: ждите. Проходит месяц, другой. В мае опять иду в военкомат, спрашиваю: что ж такое? Жалуетесь ведь, что специалистов нет! Опять записали — и снова тишина. Наконец, иду туда в очередной раз в июле — и приходит мне повестка: в 30-ую механизированную бригаду. А я же в 95-ой служил! Нет, говорю, давайте в 95-ую. «Ну, езжай тогда за отношением в свою 95-ую». Приезжаю, а начштаба спрашивает: «Ну, и кем ты хочешь быть?» Я отвечаю: «Санинструктором, разведчиком, кем и был». И он тогда произносит такую фразу: «Ну, санинструкторов еще не поубивали, так что будешь разведчиком-пулеметчиком». И дал мне отношение. Вызвали меня, а потом оказалось, что при нашей бригаде создают отдельный 90-ый батальон. Где я и оказался. Случилась эта история в ночь с 6 на 7 декабря. В Донецком аэропорту я должен был менять своего коллегу, санинструктора Константина Сутулова. Они там пробыли 10 дней, их должна была сменить вторая группа, и я в ее составе. Ехали мы из Песок на двух МТ-ЛБ (многоцелевой легкобронированный транспортер. — ред.); одна машина на вышку, другая — на аэропорт. В машину я залезал крайним и при своем высоком росте сидел в три погибели. Рядом со мной стояла бочка с бензином на 50 литров, дальше — солдатики. А напротив сидел Женя Закалюжный, единственный из нас, кто был в белом маскхалате.
Ехали мы к точке перед взлетной полосой, называлась «Цунами». Обычно как было: туда машина доезжает, останавливается, и у наших ребят на наблюдательных постах — 100% внимания: чтобы не было засады или других неприятностей. По всем точкам, где могут вылезти сепары, работает артиллерия. И этот отрезок дороги — самый сложный; нам говорили, что основные потери здесь происходят.
Короче, подъезжаем мы — и тут к скрежету внутри машины добавляется еще один звук: как будто горошины падают. И в машине становится светло! Красноватый такой свет, видно наши воги (осколочные боеприпасы для гранатометов. — ред.) в ящиках. И пули по салону летают, рикошетят (как выяснилось позже, это по нам из крупнокалиберного «Утеса» стреляли). Потом что-то загорелось, народ стал кричать. Оказалось, эта машина легко простреливается! Нас сидело 8 человек десанта — и кричали все. Слышу голоса: «Я ранен». Рядом что-то горит, ты чувствуешь ужас, понимаешь, что все это сейчас взорвется нахрен. А еще крики: «Горим, горим! Все из машины!» Я приоткрыл дверцу, посмотрел — а там стена огня, трассера, все летит. Закрыл дверцу — и тут меня ранило. Почувствовал, что занемела нога…
Вдруг машина останавливается. Снова крики: «Все из машины!» Я-то думал, что уже приехали, машина остановилась! Мы с Женей открываем двери, выпрыгиваем из машины — и видим, что находимся на взлетной полосе, тупо перед старым терминалом! И машина уезжает. Как потом выяснилось, остановилась она из-за того, что водителя ранило в грудь и перебило бедренную кость. Он притормозил, говорит механику: «Я ранен». Тот ему: «Ты что, охренел?! Полный вперед!» И они поехали дальше. А мы с Женей Закалюжным остались на взлетной полосе…
До аэропорта навскидку — метров 150 до старого терминала, и до нашего — метров 200. Мы с Женей начали активно ползти. Он оказался ближе к старому терминалу, я полз за ним, поскольку он был в белом маскхалате, а я — в темном зимнем костюме. На снегу, в полнолуние его было видно очень хорошо.
Метров 15 мы переползли. МТ-ЛБ уже уехала, двери открыты, внутри все горит, и по ней плотно стреляют. А мы остались одни. «Ну, — думаем, — крышка». И только мы это подумали, как пулемет начал работать по нам. Оно так щелкало вокруг нас по бетону, охренеть можно! Но — перележали, по нам не попали. Мне потом Борода, сапер, рассказывал, когда я приехал его проведать: «Это ты был в темном? Я видел, как сепары стреляли с утеса, и у тебя над спиной пули одна за другой летели». В общем, они схватили по пулемету и начали х*рачить по старому терминалу. Перевели огонь на себя. Я открыл глаза и увидел бой между терминалами. Мне, конечно, рассказывали про аэропорт, но, поверь, представить себе это невозможно. Я раньше любил смотреть военные фильмы, но в реальности все было вообще не так! Этот сухой страшный звук пуль о взлетку, РПГ эти летают…Мне было непонятно, как там вообще выживают. Там ведь стен уже практически не было, один только железо-бетонный скелет…
Я говорю: «Женя, нам тут нельзя оставаться, ползем». Он: «Завали **ало!» В общем, разошлись во мнениях (улыбается.- ред. ). И тут начали прилетать мины. Вроде как наши, я слышал выстрелы из тыла, свист. Потом стрельба прекратилась — накрыли, стало быть, сепаров, чуть-чуть покошмарили. Мы с Женей начинаем ползти: я за ним, прикрываясь его маскхалатом, я же в черном. Хотя и это все фигня, там ведь все в «тепло» смотрят.
Эти 200-250 метров ползли мы в общей сложности 5 часов. Двигаемся бочком — отдыхаем, двигаемся — отдыхаем. В какой-то момент Женя говорит: «Подожди». Я ему: «Надо ползти». — «Подожди, говорю!» Вот так мы переговариваемся — и тут прилетает РПГ. Свист — и в 5 метрах перед нами взрыв! Бам! Потом второй, тоже рядом, — бам! Мы замерли, лежим, шевелиться вообще не хочется. И он мне говорит: «Видишь, где мы были, если бы сейчас поползли дальше?» «Вижу, — отвечаю, — что будем делать?» А до терминала еще двигаться и двигаться, мы же только 30 метров проползли! Притом нога у меня прострелена. Хотя и знаю, что там сосудов крупных нет, и кость не задета. Я даже жгут себе не накладывал, больше волновался за Женю. Спрашиваю: «Что у тебя?» — «Стопа прострелена. Ощущение такое, будто полстопы нет». Вот так. Кроме этого, у Жени была прострелена рука. Еще и подсмалена: все время каким-то носком пахло…
Переждали мы эти взрывы РПГ, на полметра сдвинулись — и тут у меня перед лицом фонтанчик! Капец, короче. И не убивают же! А как раз за час до выезда смотрели по телевизору, как касатки с тюленями играются. Подбрасывают их, но не едят. Я думаю: «Вот, сейчас со мной как с тюленем будут играть!» Но, вот, был один выстрел, потом второй — уже дальше. Лежим, не шевелимся. И никакой рации нет. Я думал, может, комбата набрать, чтоб хоть какую-то артиллерию по сепарам навести? Но понимаю: достанешь телефон, он засветится — тоже **рня полная!
И тут в голову Жене приходит гениальная идея. Он говорит: «Зарываемся».
Снега там было — до 10 сантиметров. И мы корпусом начинаем вдавливаться в этот снег. Вижу, Женя потихоньку начинает нагребать перед собой горку. Делает бортик. И я делаю бортик. Передаю ему снег, потому что его не так много. Женя это простреленной рукой нагребает снег, и уже через каких-то 10-15 минут мы в полный рост лежим за бортиком. Все, нас уже не видят. По крайней мере, мы на это надеялись. А на что еще было надеяться? В аэропорту в плен не брали; противостояние было такое, что убивали всех. Любое движение — выстрел.
И вот, строя этот бортик, мы проползали к терминалу. Потом, правда, возникла дилемма: вот, мы сейчас к нашим доползем — и что дальше? Что они могут подумать: мало ли кто там ползет? А что, если подползешь на пост — и свои же за**рячат? Как-то предупредить, сказать — возможности нет никакой.
И мы решили ползти не на край, а к зоне выгрузки, куда заезжал МТЛБ. Получается, мы сначала отползли в сторону, а уже потом — к терминалу. Ну, и там уже ничего не происходило, мы себе монотонно ползли. Тишина, ни одного выстрела! И когда до терминала осталось уже метров 20, снега под зданием уже не было, нагребать было нечего. А мы при этом знаем, что эти пи***асы из рукавов аэропорта вылезали и по крыше лазили. И вот как встать и пройти эти двадцать метров?
И тут едет машина, ЛТ-МБ. Мы в ужасе подумали: не дай Бог, еще по нам поедет! Но она заезжает в зону погрузки, Женя вскакивает и бежит к ней. Я так резко вскочить не могу, нога уже капец. Как Женя с простреленной стопой вскочил? Блин, да там адреналин работает, люди с открытыми переломами через эту взлетку ходили, на автомат опираясь!
Короче, выползли мы — но я залезать в машину категорически не хочу. Туда уже загрузили раненых, забито было штабелями, и мне говорят: «Залезай». Опять крайним! Я говорю: «Пацаны, все нормально, у меня царапина, я здесь останусь». А был там такой Малыш (ростом такой же, как я), он говорит: «У меня приказ: тебя посадить».
Засунули меня в эту машину, я Жене на ногу сел. Женя орет: «Я тебя вытаскивал, а ты мне на ногу сел!» Ну, такой уже шок. И двери в машину не закрываются. Мне говорят: «Держи». Я изнутри держу за ручки эти десантные люки — и мы поехали. А мороз в ту ночь был градусов 15-20, это еще при том, что я весь мокрый…И держу я этот люк, пальцы уже занемели, но я понимаю, что мне все это уже настолько пофигу, только б выехать оттуда!
Когда приехали в Пески, нас сразу в подвал. Так в этом подвале 15 человек раненых было! Все, кто изначально ехал в той машине, были ранены. И ни один при этом не погиб! Чудо какое-то…мне потом сказали: «Ты не в рубашке, ты в кожухе родился!» Выжить было нереально, и то, что произошло, — это такое невероятное стечение обстоятельств. Стреляли по нам столько! Знаешь, я, не профессионал, с 200 метров по 5-литровой баклашке практически навскидку попадаю. 9 из 10 раз попаду. А мы там лежали у них как на ладони. Как они не попали?..
Вот рентгеновский снимок моего раненого колена, фронт и профиль. Да, эти пятнышки — это все осколки. А вот здесь, под коленом, находятся скопления нервов и артерий. И вот эти осколки должны были меня убить.
Но я даже не знал, что в колено ранен. Иначе жгут бы себе наложил. Но ничего не болело, а просто нога была занемевшей. И то, что эти разветвления артерий не зацепило — тоже чудо.
В госпиталь я доехал уже на третьи сутки. Естественно, колол антибиотики, все, что надо, делал. Потому что операций там было делать незачем, мне даже дренаж не поставили. Все как-то зажило офигенно, без осложнений.
Выписался из госпиталя, прошел реабилитацию. Пулевое ранение зажило быстро, а вот отекшее колено было у меня до середины февраля. Главной проблемой были осколки: колено болело, не сгибалось. В общем, в армию я приехал уже 2 марта. Да, я знаю, бытует такое мнение: «Ну, ты же уже ранен, можешь не возвращаться…». Нет, тут все просто: годен — не годен. Жене Закалюжному, вон, два пальца ступни отрезали: первый и второй. Там еще осложнение было…А сейчас я спрашиваю: «Жень, ну, что, тебя списывают?». Он: «Годен». — «Без пальца? А как ты ходишь?» Он: «Ну, хромаю, большого пальца ведь нет». Но пишут, что годен…
Продлится ли это перемирие? Думаю, да. Потому что устали — что с той, что с этой стороны. Ну, и судя по риторике…хотя я не знаю, что там у Светлоликого в голове творится, но, по идее, он так и будет перебрасываться минами.
Конечно, хочется домой. Надоело это постоянное чувство опасности. Жена моя вообще пережила такое, что никому не пожелаешь. Нет, после истории в аэропорту я не отзванивался, берег ее. Узнала уже, когда я приехал.
Родители тоже были в шоке, конечно. Сестра же у меня медик. И вот я вечером в Киев приехал из госпиталя — и знаю, что мне перевязка нужна, антибиотик прокапать. И сестре по телефону не говорю, что со мной, а просто прошу: «Возьми с собой чуть-чуть лекарств…». Она: «Каких?» Я: «Ну, капельниц, бинтов, антибиотик, катетер». Сестра спрашивает: «Ты чуть-чуть…ранен?» (смеется). — «Ну, да, сейчас придешь, увидишь». И вот приходят сестра с мамой, уже поняли, что я ранен, бегут. Я им открываю двери и стою вполоборота, а руку на поясе держу. И им показалось, что у меня руки нет! Обе в слезы…
…Я на этот конфликт смотрю так: людьми научились управлять, обманывать их. Внедрили в умы людей эту идею: ДНР, ЛНР. Для меня Кремль с самого детства означал зло. Бабушка моя голод пережила, дедушку раскуркулили. И к самому Кремлю у меня очень негативное отношение. А к россиянам нет такого, что, мол, «кацапы». Нормально к ним отношусь.
Винить наших политиков во всей этой фигне я тоже не могу. Все же произошло на фоне чего: мы хотим Евросоюз, а тут Ассоциацию не подписывают! Закрутилось-завертелось…а в Кремле решили под шумок что-то отжимать. Крым отжали. Мне это не понравилось, я только за целостность Украины. А то, что наши политики сейчас, я считаю, ни хрена не делают, а только говорят…Ведь реально же больше года прошло! Я не политик и не финансист, но ведь никаких реформ нет, ни хрена не меняется! Да, ситуация непростая, но и нет политической воли что-то менять! Как менять? Не знаю. Если б знал, то, наверное, не был бы здесь, а что-то уже менял…

Евгений Кузьменко, «Цензор.НЕТ»
Источник: http://censor.net.ua/resonance/337495/5_chasov_polzkom_ot_smerti_k_jizni_udivitelnaya_istoriya_saninstruktora_artemiya_kovalenko«…Машина уже уехала, двери открыты, внутри все горит, и по ней плотно стреляют. А мы остались одни. «Ну, — думаем, — крышка». И только мы это подумали, как пулемет начал работать по нам. Оно так щелкало вокруг нас по бетону, охренеть можно!»

Слушая фронтовые рассказы украинских военных, иной раз мысленно изумляешься: вот как у него получилось выжить? Как, при всех своих испытаниях, он остался веселым хлопцем при здравом уме и памяти? Что при этом пришлось пережить его родным и близким? И непременная итоговая мысль: а я бы так смог?
Мы сидим с 28-летним военным медиком Артемием Коваленко на веранде одного из столичных кафе. Артем рассказывает про один из декабрьских дней, когда он, по сути, родился во второй раз. Это еще одна история о Донецком аэропорте — но с совсем другого, неожиданного, боку. История про то, как двое украинских военных 5 часов ползли по заснеженной взлетной полосе под огнем минометов, гранатометов, снайперов. Ползли, чтобы выжить.
«Срочную службу я проходил в середине нулевых санинструктором в 95-й бригаде, в разведроте. О том, что будет война, и подумать тогда не мог. Зимой 2014 на Майдане был, но сперва пассивно: с женой пойти погулять, в таком роде. Но в тот вечер, когда сгорел Дом профсоюзов, я туда приехал — и получил первый шок. А потом весна, Крым. Я, киевлянин, пошел в Подольский военкомат, рассказал, что был санинструктором. Меня записали, сказали: ждите. Проходит месяц, другой. В мае опять иду в военкомат, спрашиваю: что ж такое? Жалуетесь ведь, что специалистов нет! Опять записали — и снова тишина. Наконец, иду туда в очередной раз в июле — и приходит мне повестка: в 30-ую механизированную бригаду. А я же в 95-ой служил! Нет, говорю, давайте в 95-ую. «Ну, езжай тогда за отношением в свою 95-ую». Приезжаю, а начштаба спрашивает: «Ну, и кем ты хочешь быть?» Я отвечаю: «Санинструктором, разведчиком, кем и был». И он тогда произносит такую фразу: «Ну, санинструкторов еще не поубивали, так что будешь разведчиком-пулеметчиком». И дал мне отношение. Вызвали меня, а потом оказалось, что при нашей бригаде создают отдельный 90-ый батальон. Где я и оказался. Случилась эта история в ночь с 6 на 7 декабря. В Донецком аэропорту я должен был менять своего коллегу, санинструктора Константина Сутулова. Они там пробыли 10 дней, их должна была сменить вторая группа, и я в ее составе. Ехали мы из Песок на двух МТ-ЛБ (многоцелевой легкобронированный транспортер. — ред.); одна машина на вышку, другая — на аэропорт. В машину я залезал крайним и при своем высоком росте сидел в три погибели. Рядом со мной стояла бочка с бензином на 50 литров, дальше — солдатики. А напротив сидел Женя Закалюжный, единственный из нас, кто был в белом маскхалате.
Ехали мы к точке перед взлетной полосой, называлась «Цунами». Обычно как было: туда машина доезжает, останавливается, и у наших ребят на наблюдательных постах — 100% внимания: чтобы не было засады или других неприятностей. По всем точкам, где могут вылезти сепары, работает артиллерия. И этот отрезок дороги — самый сложный; нам говорили, что основные потери здесь происходят.
Короче, подъезжаем мы — и тут к скрежету внутри машины добавляется еще один звук: как будто горошины падают. И в машине становится светло! Красноватый такой свет, видно наши воги (осколочные боеприпасы для гранатометов. — ред.) в ящиках. И пули по салону летают, рикошетят (как выяснилось позже, это по нам из крупнокалиберного «Утеса» стреляли). Потом что-то загорелось, народ стал кричать. Оказалось, эта машина легко простреливается! Нас сидело 8 человек десанта — и кричали все. Слышу голоса: «Я ранен». Рядом что-то горит, ты чувствуешь ужас, понимаешь, что все это сейчас взорвется нахрен. А еще крики: «Горим, горим! Все из машины!» Я приоткрыл дверцу, посмотрел — а там стена огня, трассера, все летит. Закрыл дверцу — и тут меня ранило. Почувствовал, что занемела нога…
Вдруг машина останавливается. Снова крики: «Все из машины!» Я-то думал, что уже приехали, машина остановилась! Мы с Женей открываем двери, выпрыгиваем из машины — и видим, что находимся на взлетной полосе, тупо перед старым терминалом! И машина уезжает. Как потом выяснилось, остановилась она из-за того, что водителя ранило в грудь и перебило бедренную кость. Он притормозил, говорит механику: «Я ранен». Тот ему: «Ты что, охренел?! Полный вперед!» И они поехали дальше. А мы с Женей Закалюжным остались на взлетной полосе…
До аэропорта навскидку — метров 150 до старого терминала, и до нашего — метров 200. Мы с Женей начали активно ползти. Он оказался ближе к старому терминалу, я полз за ним, поскольку он был в белом маскхалате, а я — в темном зимнем костюме. На снегу, в полнолуние его было видно очень хорошо.
Метров 15 мы переползли. МТ-ЛБ уже уехала, двери открыты, внутри все горит, и по ней плотно стреляют. А мы остались одни. «Ну, — думаем, — крышка». И только мы это подумали, как пулемет начал работать по нам. Оно так щелкало вокруг нас по бетону, охренеть можно! Но — перележали, по нам не попали. Мне потом Борода, сапер, рассказывал, когда я приехал его проведать: «Это ты был в темном? Я видел, как сепары стреляли с утеса, и у тебя над спиной пули одна за другой летели». В общем, они схватили по пулемету и начали х*рачить по старому терминалу. Перевели огонь на себя. Я открыл глаза и увидел бой между терминалами. Мне, конечно, рассказывали про аэропорт, но, поверь, представить себе это невозможно. Я раньше любил смотреть военные фильмы, но в реальности все было вообще не так! Этот сухой страшный звук пуль о взлетку, РПГ эти летают…Мне было непонятно, как там вообще выживают. Там ведь стен уже практически не было, один только железо-бетонный скелет…
Я говорю: «Женя, нам тут нельзя оставаться, ползем». Он: «Завали **ало!» В общем, разошлись во мнениях (улыбается.- ред. ). И тут начали прилетать мины. Вроде как наши, я слышал выстрелы из тыла, свист. Потом стрельба прекратилась — накрыли, стало быть, сепаров, чуть-чуть покошмарили. Мы с Женей начинаем ползти: я за ним, прикрываясь его маскхалатом, я же в черном. Хотя и это все фигня, там ведь все в «тепло» смотрят.
Эти 200-250 метров ползли мы в общей сложности 5 часов. Двигаемся бочком — отдыхаем, двигаемся — отдыхаем. В какой-то момент Женя говорит: «Подожди». Я ему: «Надо ползти». — «Подожди, говорю!» Вот так мы переговариваемся — и тут прилетает РПГ. Свист — и в 5 метрах перед нами взрыв! Бам! Потом второй, тоже рядом, — бам! Мы замерли, лежим, шевелиться вообще не хочется. И он мне говорит: «Видишь, где мы были, если бы сейчас поползли дальше?» «Вижу, — отвечаю, — что будем делать?» А до терминала еще двигаться и двигаться, мы же только 30 метров проползли! Притом нога у меня прострелена. Хотя и знаю, что там сосудов крупных нет, и кость не задета. Я даже жгут себе не накладывал, больше волновался за Женю. Спрашиваю: «Что у тебя?» — «Стопа прострелена. Ощущение такое, будто полстопы нет». Вот так. Кроме этого, у Жени была прострелена рука. Еще и подсмалена: все время каким-то носком пахло…
Переждали мы эти взрывы РПГ, на полметра сдвинулись — и тут у меня перед лицом фонтанчик! Капец, короче. И не убивают же! А как раз за час до выезда смотрели по телевизору, как касатки с тюленями играются. Подбрасывают их, но не едят. Я думаю: «Вот, сейчас со мной как с тюленем будут играть!» Но, вот, был один выстрел, потом второй — уже дальше. Лежим, не шевелимся. И никакой рации нет. Я думал, может, комбата набрать, чтоб хоть какую-то артиллерию по сепарам навести? Но понимаю: достанешь телефон, он засветится — тоже **рня полная!
И тут в голову Жене приходит гениальная идея. Он говорит: «Зарываемся».
Снега там было — до 10 сантиметров. И мы корпусом начинаем вдавливаться в этот снег. Вижу, Женя потихоньку начинает нагребать перед собой горку. Делает бортик. И я делаю бортик. Передаю ему снег, потому что его не так много. Женя это простреленной рукой нагребает снег, и уже через каких-то 10-15 минут мы в полный рост лежим за бортиком. Все, нас уже не видят. По крайней мере, мы на это надеялись. А на что еще было надеяться? В аэропорту в плен не брали; противостояние было такое, что убивали всех. Любое движение — выстрел.
И вот, строя этот бортик, мы проползали к терминалу. Потом, правда, возникла дилемма: вот, мы сейчас к нашим доползем — и что дальше? Что они могут подумать: мало ли кто там ползет? А что, если подползешь на пост — и свои же за**рячат? Как-то предупредить, сказать — возможности нет никакой.
И мы решили ползти не на край, а к зоне выгрузки, куда заезжал МТЛБ. Получается, мы сначала отползли в сторону, а уже потом — к терминалу. Ну, и там уже ничего не происходило, мы себе монотонно ползли. Тишина, ни одного выстрела! И когда до терминала осталось уже метров 20, снега под зданием уже не было, нагребать было нечего. А мы при этом знаем, что эти пи***асы из рукавов аэропорта вылезали и по крыше лазили. И вот как встать и пройти эти двадцать метров?
И тут едет машина, ЛТ-МБ. Мы в ужасе подумали: не дай Бог, еще по нам поедет! Но она заезжает в зону погрузки, Женя вскакивает и бежит к ней. Я так резко вскочить не могу, нога уже капец. Как Женя с простреленной стопой вскочил? Блин, да там адреналин работает, люди с открытыми переломами через эту взлетку ходили, на автомат опираясь!
Короче, выползли мы — но я залезать в машину категорически не хочу. Туда уже загрузили раненых, забито было штабелями, и мне говорят: «Залезай». Опять крайним! Я говорю: «Пацаны, все нормально, у меня царапина, я здесь останусь». А был там такой Малыш (ростом такой же, как я), он говорит: «У меня приказ: тебя посадить».
Засунули меня в эту машину, я Жене на ногу сел. Женя орет: «Я тебя вытаскивал, а ты мне на ногу сел!» Ну, такой уже шок. И двери в машину не закрываются. Мне говорят: «Держи». Я изнутри держу за ручки эти десантные люки — и мы поехали. А мороз в ту ночь был градусов 15-20, это еще при том, что я весь мокрый…И держу я этот люк, пальцы уже занемели, но я понимаю, что мне все это уже настолько пофигу, только б выехать оттуда!
Когда приехали в Пески, нас сразу в подвал. Так в этом подвале 15 человек раненых было! Все, кто изначально ехал в той машине, были ранены. И ни один при этом не погиб! Чудо какое-то…мне потом сказали: «Ты не в рубашке, ты в кожухе родился!» Выжить было нереально, и то, что произошло, — это такое невероятное стечение обстоятельств. Стреляли по нам столько! Знаешь, я, не профессионал, с 200 метров по 5-литровой баклашке практически навскидку попадаю. 9 из 10 раз попаду. А мы там лежали у них как на ладони. Как они не попали?..
Вот рентгеновский снимок моего раненого колена, фронт и профиль. Да, эти пятнышки — это все осколки. А вот здесь, под коленом, находятся скопления нервов и артерий. И вот эти осколки должны были меня убить.
Но я даже не знал, что в колено ранен. Иначе жгут бы себе наложил. Но ничего не болело, а просто нога была занемевшей. И то, что эти разветвления артерий не зацепило — тоже чудо.
В госпиталь я доехал уже на третьи сутки. Естественно, колол антибиотики, все, что надо, делал. Потому что операций там было делать незачем, мне даже дренаж не поставили. Все как-то зажило офигенно, без осложнений.
Выписался из госпиталя, прошел реабилитацию. Пулевое ранение зажило быстро, а вот отекшее колено было у меня до середины февраля. Главной проблемой были осколки: колено болело, не сгибалось. В общем, в армию я приехал уже 2 марта. Да, я знаю, бытует такое мнение: «Ну, ты же уже ранен, можешь не возвращаться…». Нет, тут все просто: годен — не годен. Жене Закалюжному, вон, два пальца ступни отрезали: первый и второй. Там еще осложнение было…А сейчас я спрашиваю: «Жень, ну, что, тебя списывают?». Он: «Годен». — «Без пальца? А как ты ходишь?» Он: «Ну, хромаю, большого пальца ведь нет». Но пишут, что годен…
Продлится ли это перемирие? Думаю, да. Потому что устали — что с той, что с этой стороны. Ну, и судя по риторике…хотя я не знаю, что там у Светлоликого в голове творится, но, по идее, он так и будет перебрасываться минами.
Конечно, хочется домой. Надоело это постоянное чувство опасности. Жена моя вообще пережила такое, что никому не пожелаешь. Нет, после истории в аэропорту я не отзванивался, берег ее. Узнала уже, когда я приехал.
Родители тоже были в шоке, конечно. Сестра же у меня медик. И вот я вечером в Киев приехал из госпиталя — и знаю, что мне перевязка нужна, антибиотик прокапать. И сестре по телефону не говорю, что со мной, а просто прошу: «Возьми с собой чуть-чуть лекарств…». Она: «Каких?» Я: «Ну, капельниц, бинтов, антибиотик, катетер». Сестра спрашивает: «Ты чуть-чуть…ранен?» (смеется). — «Ну, да, сейчас придешь, увидишь». И вот приходят сестра с мамой, уже поняли, что я ранен, бегут. Я им открываю двери и стою вполоборота, а руку на поясе держу. И им показалось, что у меня руки нет! Обе в слезы…
…Я на этот конфликт смотрю так: людьми научились управлять, обманывать их. Внедрили в умы людей эту идею: ДНР, ЛНР. Для меня Кремль с самого детства означал зло. Бабушка моя голод пережила, дедушку раскуркулили. И к самому Кремлю у меня очень негативное отношение. А к россиянам нет такого, что, мол, «кацапы». Нормально к ним отношусь.
Винить наших политиков во всей этой фигне я тоже не могу. Все же произошло на фоне чего: мы хотим Евросоюз, а тут Ассоциацию не подписывают! Закрутилось-завертелось…а в Кремле решили под шумок что-то отжимать. Крым отжали. Мне это не понравилось, я только за целостность Украины. А то, что наши политики сейчас, я считаю, ни хрена не делают, а только говорят…Ведь реально же больше года прошло! Я не политик и не финансист, но ведь никаких реформ нет, ни хрена не меняется! Да, ситуация непростая, но и нет политической воли что-то менять! Как менять? Не знаю. Если б знал, то, наверное, не был бы здесь, а что-то уже менял…

Евгений Кузьменко, «Цензор.НЕТ»
Источник: http://censor.net.ua/resonance/337495/5_chasov_polzkom_ot_smerti_k_jizni_udivitelnaya_istoriya_saninstruktora_artemiya_kovalenko

Есть пять свидетелей убийства Моторолой пленного «киборга» Игоря Брановицкого, — Amnesty International. ВИДЕОЕсть пять свидетелей убийства Моторолой пленного «киборга» Игоря Брановицкого, — Amnesty International. ВИДЕО


Есть минимум пять свидетелей того, как один из главарей боевиков Моторола убил пленного защитника донецкого аэропорта Игоря Брановицкого.

Об этом в эфире «Громадського.tv» рассказал член мониторинговой группы международной правозащитной организации Amnesty International Кразимир Янков, передает Цензор.НЕТ.

«Донецкий аэропорт взрывают, там уже нечего защищать и «киборги», которые оставались там — сдаются. Некоторых из них берут в плен. Среди этих людей — Игорь Брановицкий. Есть видео непосредственно момента, где защитников донецкого аэропорта берут в плен. И там видно, как его берут в плен. За несколько минут его видно уже избитого с кровью на лице. Следующий момент — когда он уже мертв.
Его привели к какому-то тиру, их было там 12 человек, и их начали бить, чтобы найти того, кто был пулеметчиком. Потому что во время боев за аэропорт очень много сепаратистов были убиты именно пулеметным огнем. Как нам потом рассказали, люди, которые там были, не было одного конкретного пулеметчика. Все стреляли из того, что было. Но Брановицкий… выступил вперед, нам кажется, что он хотел защитить остальных. Его избили до того, что он просто лежал в луже крови.

Потом зашел «Моторола» и спросил, кто вызвал скорую. Мы считаем, это сделал кто-то из сепаратистов. Они показали на Брановицкого. «Моторола» сказал, что сейчас «поможет» — и дважды выстрелил ему в голову. Есть минимум пять свидетелей этого», — сказал Янков.

Как рассказал член мониторинговой группы, причины и обстоятельства убийства еще трех пленных Александра Бердеса, Василия Демчука и Павла Плацынского — пока не до конца известны.

«Бердеса, Демчука и Плацынского нашли в лесопосадке Пролетарского района Донецка. Это примерно в 88 километрах от села Логвиново, где их взяли в плен. Это означает, что их умышленно туда повезли. Также следует понимать контекст, происходящего, 9 февраля: это было начало наступления на Дебальцево, сепаратисты взяли Логвиново, сформировался котел — это был горячий момент битвы. Нам кажется очень странным, что именно в этот момент их повезли в Донецк, но не довезли. Мы думаем, что если бы их туда повезли, то повезли бы как пленных, чтобы удерживать в здании СБУ в Донецке или в другом месте. Если бы их взяли уже мертвыми — их бы повезли уже в морг. Но нашли в этой лесопосадке под тонким слоем почвы. Нам кажется это очень странным», — рассказал он.

Напомним, сведения о казнях пленных, стали достоянием гласности после появления в украинской прессе материала, содержащего телефонное интервью — предположительно, с Арсением Павловым по кличке Моторола. Павлов, являющийся, как сообщается, гражданином России и главарем пророссийской вооруженной группировки, именуемой «Батальон Спарта» и действующей в восточной Украине, рассказал, что застрелил 15 пленных украинских военных: «Мне все пох#й. Я 15 пленных расстрелял. Хочу убиваю, хочу — нет». Предполагается, что именно он убил Игоря Брановицкого.

Есть минимум пять свидетелей того, как один из главарей боевиков Моторола убил пленного защитника донецкого аэропорта Игоря Брановицкого.

Об этом в эфире «Громадського.tv» рассказал член мониторинговой группы международной правозащитной организации Amnesty International Кразимир Янков, передает Цензор.НЕТ.

«Донецкий аэропорт взрывают, там уже нечего защищать и «киборги», которые оставались там — сдаются. Некоторых из них берут в плен. Среди этих людей — Игорь Брановицкий. Есть видео непосредственно момента, где защитников донецкого аэропорта берут в плен. И там видно, как его берут в плен. За несколько минут его видно уже избитого с кровью на лице. Следующий момент — когда он уже мертв.
Его привели к какому-то тиру, их было там 12 человек, и их начали бить, чтобы найти того, кто был пулеметчиком. Потому что во время боев за аэропорт очень много сепаратистов были убиты именно пулеметным огнем. Как нам потом рассказали, люди, которые там были, не было одного конкретного пулеметчика. Все стреляли из того, что было. Но Брановицкий… выступил вперед, нам кажется, что он хотел защитить остальных. Его избили до того, что он просто лежал в луже крови.

Потом зашел «Моторола» и спросил, кто вызвал скорую. Мы считаем, это сделал кто-то из сепаратистов. Они показали на Брановицкого. «Моторола» сказал, что сейчас «поможет» — и дважды выстрелил ему в голову. Есть минимум пять свидетелей этого», — сказал Янков.

Как рассказал член мониторинговой группы, причины и обстоятельства убийства еще трех пленных Александра Бердеса, Василия Демчука и Павла Плацынского — пока не до конца известны.

«Бердеса, Демчука и Плацынского нашли в лесопосадке Пролетарского района Донецка. Это примерно в 88 километрах от села Логвиново, где их взяли в плен. Это означает, что их умышленно туда повезли. Также следует понимать контекст, происходящего, 9 февраля: это было начало наступления на Дебальцево, сепаратисты взяли Логвиново, сформировался котел — это был горячий момент битвы. Нам кажется очень странным, что именно в этот момент их повезли в Донецк, но не довезли. Мы думаем, что если бы их туда повезли, то повезли бы как пленных, чтобы удерживать в здании СБУ в Донецке или в другом месте. Если бы их взяли уже мертвыми — их бы повезли уже в морг. Но нашли в этой лесопосадке под тонким слоем почвы. Нам кажется это очень странным», — рассказал он.

Напомним, сведения о казнях пленных, стали достоянием гласности после появления в украинской прессе материала, содержащего телефонное интервью — предположительно, с Арсением Павловым по кличке Моторола. Павлов, являющийся, как сообщается, гражданином России и главарем пророссийской вооруженной группировки, именуемой «Батальон Спарта» и действующей в восточной Украине, рассказал, что застрелил 15 пленных украинских военных: «Мне все пох#й. Я 15 пленных расстрелял. Хочу убиваю, хочу — нет». Предполагается, что именно он убил Игоря Брановицкого.