Foreign Policy: «Как социальные сети работают на диктаторов»Foreign Policy: «Как социальные сети работают на диктаторов»

Эрика Ченоуэт

Когда появились социальные сети, их восхваляли как «либеральную технологию», но у них есть и темная сторона, пишет в Foreign Policy американский политолог Эрика Ченоуэт

Многие считают, что социальные сети — благо для стихийных массовых общественных и политических движений, и легко понять, почему это так. Рост популярности Фейсбука, Твиттера и тому подобных соцсетей, начавшийся в середине 2000-х годов, совпал с мощной волной народных восстаний в тот же период. Соцсети помогали активистам организовывать революции в Египте и Иране, отслеживать продвижение российских войск в Украине, давали информацию в реальном времени о протестах в Судане.

Это разумное предположение, и, разумеется, есть много способов использовать эти новые технологии. Возможно, самое очевидное: с помощью соцсетей многочисленные потенциальные участники протестов легко могут обмениваться ключевой информацией: «где, когда, как и почему». Во время Евромайдана в 2014 году такую роль сыграл Твиттер. Другие платформы, такие, как YouTube, могут помочь распространять информацию о том, как устроить эффективный протест, тем самым увеличивая организационные возможности массовых движений. А если массовые акции запрещены, остаются виртуальные места встречи, такие, как Фейсбук или Reddit, где можно создать новые общественные пространства, которые властям трудно закрыть.

Интернет-оптимисты также настаивают, что онлайн-площадки — это место для диалога во время конфликтов, что они позволяют представить обществу и элите разные варианты политики, несмотря на государственную цензуру. Интернет дает активистам возможность продвигать свою систему взглядов, что особенно важно в ситуации, когда традиционные медиа находятся под контролем государства.

Несмотря на весь этот оптимизм, то, что называют «технологией освобождения», не делает продемократические движения эффективнее. Конечно, эпизодов массовой мобилизации в эпоху интернета стало больше. Техника дала возможность широко распространиться методу, который популяризировал еще Ганди в 1930–1940-х годах. Но ненасильственное сопротивление стало менее эффективным, чем в доинтернетовские времена. В 1990-х годах примерно 70% кампаний гражданского сопротивления принесли успех, а после 2010 года успешными оказались лишь около 30%. Почему это могло произойти?

Есть несколько возможных причин. Во-первых, как доказала немецкий политолог Анита Годес, государства лучше умеют манипулировать соцсетями, чем активисты. Несмотря на прежние обещания анонимности в онлайн-среде, коммерческие компании и государственные органы наблюдают за пользователями, а приватность в интернете осталась в прошлом. К примеру, в России государство успешно внедрилось в коммуникационные каналы активистов, чтобы заранее знать о любых, даже самых маленьких протестах и подавлять их. Подобная практика стала общепринятой и в демократических государствах. В США несанкционированный перехват телефонных разговоров АНБ и сотрудничество Yahoo с государственными органами в деле сбора информации о пользователях, вероятно, только начало. Недавние сообщения показывают, что местные департаменты полиции (в том числе и в моем родном городе Денвере) занимаются мониторингом соцсетей для сбора информации о своих участках. Если прежде государствам приходилось тратить значительные ресурсы, чтобы выявить несогласных, сегодняшняя обстановка в интернете ведет к тому, что люди с гордостью во всеуслышание заявляют о своих политических, общественных и религиозных взглядах, а эта информация позволяет правоохранительным органам и спецслужбам работать с ними куда эффективнее. Конечно, способы защитить свою приватность существуют, но мало какая из этих технологий устоит против профессионала.

Во-вторых, из-за поворота массовых движений к соцсетям сам опыт участия в них деградирует. Активисты и «кликтивисты» (то есть люди, присоединяющиеся к движениям исключительно в интернете) могут связываться между собой и на короткое время их внимание может быть привлечено к конкретным проблемам, но часто оказывается, что они не могут в полной мере включиться в борьбу. Чтобы внутри маргинализованной или подавляемой группы возникло доверие, нужно время, нужны специальные усилия, устойчивое взаимодействие, а для этого требуются очные контакты лицом к лицу на протяжении долгого периода. Когда движения мобилизуются без этого ощущения взаимного доверия и внутреннего единства, они оказываются более уступчивыми под давлением. Участие в «цифровой общественной активности» может создать впечатление, будто что-то меняется, но, как утверждает интернет-скептик Евгений Морозов, реальные перемены требуют куда большей вовлеченности и жертвенности.

В-третьих, социальные сети могут действовать демобилизующе, так как с их помощью вооруженные группы могут угрожать и даже координировать непосредственное насилие, направленное против активистов. К примеру, в ходе восстания в Ливии в 2011 году режим Муаммара Каддафи пользовался сотовой сетью, рассылая текстовые сообщения с приказом вернуться к работе. Это было пугающее напоминание о том, что государство следит за людьми и что неподчинение повлечет последствия. Политологи Флориан Холленбах и Ян Пиерскалла обнаружили, что в Африке увеличение доступности мобильных телефонов сопряжено с ростом насилия.

Напротив, когда активисты пользуются соцсетями, чтобы сообщать о насилии, творимом службами безопасности, потенциальные участники протестов могут на следующий день не выйти на большие демонстрации. Последствия этих сообщений могут быть совсем не такими, на какие они были рассчитаны. Вместо того чтобы собирать возмущенные толпы, они могут отпугнуть не склонных к риску участников, и в результате бескомпромиссные и готовые рисковать лидеры останутся без массовой поддержки.

Это ведет к последнему важному моменту: в соцсетях дезинформация может распространяться так же быстро, как и достоверная информация, и даже быстрее. Сообщения о российских троллях, манипулирующих поляризованной информационной средой, чтобы повлиять на выборы в США, — подтверждение этого тезиса. Это сочетается со склонностью пользователей выбирать те источники новостей, которые соответствуют уже сформировавшимся у них взглядам. В соцсетях создается эффект эхо-камеры, что ведет к дальнейшему расколу в обществе вместо того, чтобы объединять их в борьбе за общие интересы.

Даже те, кто добросовестно читает достоверные новости, могут, сами того не желая, стать источником проблем. Информация в соцсетях о падении тирана может побудить несогласных в соседней стране устроить восстание по тому же образцу. Таким образом могут быть спровоцированы попытки преждевременно «импортировать» тактику и методы, которые они видели где-то еще, перенести их на собственную ситуацию — с катастрофическими последствиями. Достаточно взглянуть на Ливию и Сирию, чтобы увидеть опасность такого развития событий. Активисты в этих странах без затруднений следили, как в Тунисе и Египте разворачивается «Арабская весна», и решили, что они тоже смогут свергнуть своих диктаторов за несколько дней, если выведут на площади массы людей. Но они не учли трехлетнюю мобилизацию общества, предшествовавшую тунисскому и египетскому восстаниям. Ливийцы и сирийцы переоценили способность импровизированных восстаний добиваться своих целей без насилия.

Исследователь европейских революций 1848 года Курт Вейланд считает, что несогласные веками извлекали ложные уроки из революций прошлого. Но можно сказать, что соцсети обострили эту проблему, спровоцировав распространение упрощенной картины мира в сообщениях, ограниченных 140 знаками, которые подменили методичный научный анализ.

«Раньше действия активистов определялись их идеями, теперь — их инструментами», — написал в 2010 году канадский журналист и социолог Малкольм Гладуэлл. И это плохо для создания и поддержания массовых кампаний сопротивления. Но нельзя рассматривать недавние неудачи, как провал самого принципа ненасильственной мобилизации. Нам нужно более комплексное и реалистичное понимание того, как увеличившаяся опора на соцсети подорвала возможности массовой мобилизации. Не факт, что разрушена сама техника, дело в инструментах.

Foreign PolicyЭрика Ченоуэт

Когда появились социальные сети, их восхваляли как «либеральную технологию», но у них есть и темная сторона, пишет в Foreign Policy американский политолог Эрика Ченоуэт

Многие считают, что социальные сети — благо для стихийных массовых общественных и политических движений, и легко понять, почему это так. Рост популярности Фейсбука, Твиттера и тому подобных соцсетей, начавшийся в середине 2000-х годов, совпал с мощной волной народных восстаний в тот же период. Соцсети помогали активистам организовывать революции в Египте и Иране, отслеживать продвижение российских войск в Украине, давали информацию в реальном времени о протестах в Судане.

Это разумное предположение, и, разумеется, есть много способов использовать эти новые технологии. Возможно, самое очевидное: с помощью соцсетей многочисленные потенциальные участники протестов легко могут обмениваться ключевой информацией: «где, когда, как и почему». Во время Евромайдана в 2014 году такую роль сыграл Твиттер. Другие платформы, такие, как YouTube, могут помочь распространять информацию о том, как устроить эффективный протест, тем самым увеличивая организационные возможности массовых движений. А если массовые акции запрещены, остаются виртуальные места встречи, такие, как Фейсбук или Reddit, где можно создать новые общественные пространства, которые властям трудно закрыть.

Интернет-оптимисты также настаивают, что онлайн-площадки — это место для диалога во время конфликтов, что они позволяют представить обществу и элите разные варианты политики, несмотря на государственную цензуру. Интернет дает активистам возможность продвигать свою систему взглядов, что особенно важно в ситуации, когда традиционные медиа находятся под контролем государства.

Несмотря на весь этот оптимизм, то, что называют «технологией освобождения», не делает продемократические движения эффективнее. Конечно, эпизодов массовой мобилизации в эпоху интернета стало больше. Техника дала возможность широко распространиться методу, который популяризировал еще Ганди в 1930–1940-х годах. Но ненасильственное сопротивление стало менее эффективным, чем в доинтернетовские времена. В 1990-х годах примерно 70% кампаний гражданского сопротивления принесли успех, а после 2010 года успешными оказались лишь около 30%. Почему это могло произойти?

Есть несколько возможных причин. Во-первых, как доказала немецкий политолог Анита Годес, государства лучше умеют манипулировать соцсетями, чем активисты. Несмотря на прежние обещания анонимности в онлайн-среде, коммерческие компании и государственные органы наблюдают за пользователями, а приватность в интернете осталась в прошлом. К примеру, в России государство успешно внедрилось в коммуникационные каналы активистов, чтобы заранее знать о любых, даже самых маленьких протестах и подавлять их. Подобная практика стала общепринятой и в демократических государствах. В США несанкционированный перехват телефонных разговоров АНБ и сотрудничество Yahoo с государственными органами в деле сбора информации о пользователях, вероятно, только начало. Недавние сообщения показывают, что местные департаменты полиции (в том числе и в моем родном городе Денвере) занимаются мониторингом соцсетей для сбора информации о своих участках. Если прежде государствам приходилось тратить значительные ресурсы, чтобы выявить несогласных, сегодняшняя обстановка в интернете ведет к тому, что люди с гордостью во всеуслышание заявляют о своих политических, общественных и религиозных взглядах, а эта информация позволяет правоохранительным органам и спецслужбам работать с ними куда эффективнее. Конечно, способы защитить свою приватность существуют, но мало какая из этих технологий устоит против профессионала.

Во-вторых, из-за поворота массовых движений к соцсетям сам опыт участия в них деградирует. Активисты и «кликтивисты» (то есть люди, присоединяющиеся к движениям исключительно в интернете) могут связываться между собой и на короткое время их внимание может быть привлечено к конкретным проблемам, но часто оказывается, что они не могут в полной мере включиться в борьбу. Чтобы внутри маргинализованной или подавляемой группы возникло доверие, нужно время, нужны специальные усилия, устойчивое взаимодействие, а для этого требуются очные контакты лицом к лицу на протяжении долгого периода. Когда движения мобилизуются без этого ощущения взаимного доверия и внутреннего единства, они оказываются более уступчивыми под давлением. Участие в «цифровой общественной активности» может создать впечатление, будто что-то меняется, но, как утверждает интернет-скептик Евгений Морозов, реальные перемены требуют куда большей вовлеченности и жертвенности.

В-третьих, социальные сети могут действовать демобилизующе, так как с их помощью вооруженные группы могут угрожать и даже координировать непосредственное насилие, направленное против активистов. К примеру, в ходе восстания в Ливии в 2011 году режим Муаммара Каддафи пользовался сотовой сетью, рассылая текстовые сообщения с приказом вернуться к работе. Это было пугающее напоминание о том, что государство следит за людьми и что неподчинение повлечет последствия. Политологи Флориан Холленбах и Ян Пиерскалла обнаружили, что в Африке увеличение доступности мобильных телефонов сопряжено с ростом насилия.

Напротив, когда активисты пользуются соцсетями, чтобы сообщать о насилии, творимом службами безопасности, потенциальные участники протестов могут на следующий день не выйти на большие демонстрации. Последствия этих сообщений могут быть совсем не такими, на какие они были рассчитаны. Вместо того чтобы собирать возмущенные толпы, они могут отпугнуть не склонных к риску участников, и в результате бескомпромиссные и готовые рисковать лидеры останутся без массовой поддержки.

Это ведет к последнему важному моменту: в соцсетях дезинформация может распространяться так же быстро, как и достоверная информация, и даже быстрее. Сообщения о российских троллях, манипулирующих поляризованной информационной средой, чтобы повлиять на выборы в США, — подтверждение этого тезиса. Это сочетается со склонностью пользователей выбирать те источники новостей, которые соответствуют уже сформировавшимся у них взглядам. В соцсетях создается эффект эхо-камеры, что ведет к дальнейшему расколу в обществе вместо того, чтобы объединять их в борьбе за общие интересы.

Даже те, кто добросовестно читает достоверные новости, могут, сами того не желая, стать источником проблем. Информация в соцсетях о падении тирана может побудить несогласных в соседней стране устроить восстание по тому же образцу. Таким образом могут быть спровоцированы попытки преждевременно «импортировать» тактику и методы, которые они видели где-то еще, перенести их на собственную ситуацию — с катастрофическими последствиями. Достаточно взглянуть на Ливию и Сирию, чтобы увидеть опасность такого развития событий. Активисты в этих странах без затруднений следили, как в Тунисе и Египте разворачивается «Арабская весна», и решили, что они тоже смогут свергнуть своих диктаторов за несколько дней, если выведут на площади массы людей. Но они не учли трехлетнюю мобилизацию общества, предшествовавшую тунисскому и египетскому восстаниям. Ливийцы и сирийцы переоценили способность импровизированных восстаний добиваться своих целей без насилия.

Исследователь европейских революций 1848 года Курт Вейланд считает, что несогласные веками извлекали ложные уроки из революций прошлого. Но можно сказать, что соцсети обострили эту проблему, спровоцировав распространение упрощенной картины мира в сообщениях, ограниченных 140 знаками, которые подменили методичный научный анализ.

«Раньше действия активистов определялись их идеями, теперь — их инструментами», — написал в 2010 году канадский журналист и социолог Малкольм Гладуэлл. И это плохо для создания и поддержания массовых кампаний сопротивления. Но нельзя рассматривать недавние неудачи, как провал самого принципа ненасильственной мобилизации. Нам нужно более комплексное и реалистичное понимание того, как увеличившаяся опора на соцсети подорвала возможности массовой мобилизации. Не факт, что разрушена сама техника, дело в инструментах.

Foreign Policy

Автор

Олег Базалук

Oleg Bazaluk (February 5, 1968, Lozova, Kharkiv Region, Ukraine) is a Doctor of Philosophical Sciences, Professor, philosopher, political analyst and write. His research interests include interdisciplinary studies in the fields of neurobiology, cognitive psychology, neurophilosophy, and cosmology.