Новый погремон Донбасса — «твари вы, на самом деле мы на своей земле» Новый погремон Донбасса — «твари вы, на самом деле мы на своей земле»

Олег Базалук, для Украинского Политика.
Просмотрел видео, на котором кавказские наемники в центре Донецка, красуясь на отобранных у местных жителей машинах, обзывая местное население тварями, заявляют, что они «на своей земле».

Особенно эта картина ужасает на фоне теракта во Франции и реакции французов, Около 4 миллионов населения по всей Франции в едином порыве вышло на марш протеста против терроризма. Никого не запугали и не смогли поставить на колени.
И у меня в голове роится множество вопросов к тем, кто еще поддерживает ЛНР и ДНР и считает, что такая власть в лице отморозков, которые красуются на видео им краше, чем «укропы», «бендеры», «правый сектор».
Я хотел бы теперь посмотреть в глаза лично Ахметову, главному сепаратисту Донбасса, который гуманитарной помощью старается откупиться от того что он натворил в силу своей недалекости и регионального менталитета. Он хотел власти и защиты награбленного при Януковиче? Он её получил.
Я хотел бы посмотреть в глаза «ватникам», которые ратовали за присоединение к России и жизнь как в Советском Союзе. Вы добились её, только теперь я Вас почему то не вижу на площади, перед телекамерами. Или перед чеченцами, новыми вашими земляками, вы теперь как мыши прячетесь по углам? Это вы при «укропах»-фашистах позировали на камеры российских телеканалов и не боялись последствий за вранье про «распятого мальчика» и «зверства правого сектора». А где же вы сейчас доморощенные телезвезды? Страшно?
И это Донбасс, который нельзя поставить на колени? И это шахтеры, которые всегда гордились своей сплоченностью и силой?
Что случилось с моей Родиной? Что случилось с моими земляками? Ах да, теперь у меня новые земляки — чеченцы. А те твари, как говорят на видео, прячутся по углам и ждут раздач гуманитарки от Ахметова, который тоже прячется в Киеве и привыкает к новой тварной жизни с новыми земляками. Это вам не Укропия — это вам Лугандон! Радуйтесь!Олег Базалук, для Украинского Политика.
Просмотрел видео, на котором кавказские наемники в центре Донецка, красуясь на отобранных у местных жителей машинах, обзывая местное население тварями, заявляют, что они «на своей земле».

Особенно эта картина ужасает на фоне теракта во Франции и реакции французов, Около 4 миллионов населения по всей Франции в едином порыве вышло на марш протеста против терроризма. Никого не запугали и не смогли поставить на колени.
И у меня в голове роится множество вопросов к тем, кто еще поддерживает ЛНР и ДНР и считает, что такая власть в лице отморозков, которые красуются на видео им краше, чем «укропы», «бендеры», «правый сектор».
Я хотел бы теперь посмотреть в глаза лично Ахметову, главному сепаратисту Донбасса, который гуманитарной помощью старается откупиться от того что он натворил в силу своей недалекости и регионального менталитета. Он хотел власти и защиты награбленного при Януковиче? Он её получил.
Я хотел бы посмотреть в глаза «ватникам», которые ратовали за присоединение к России и жизнь как в Советском Союзе. Вы добились её, только теперь я Вас почему то не вижу на площади, перед телекамерами. Или перед чеченцами, новыми вашими земляками, вы теперь как мыши прячетесь по углам? Это вы при «укропах»-фашистах позировали на камеры российских телеканалов и не боялись последствий за вранье про «распятого мальчика» и «зверства правого сектора». А где же вы сейчас доморощенные телезвезды? Страшно?
И это Донбасс, который нельзя поставить на колени? И это шахтеры, которые всегда гордились своей сплоченностью и силой?
Что случилось с моей Родиной? Что случилось с моими земляками? Ах да, теперь у меня новые земляки — чеченцы. А те твари, как говорят на видео, прячутся по углам и ждут раздач гуманитарки от Ахметова, который тоже прячется в Киеве и привыкает к новой тварной жизни с новыми земляками. Это вам не Укропия — это вам Лугандон! Радуйтесь!

ОдолжимыеОдолжимые

Юлия Латынина.
Куда делись 3,5 трлн нефтедолларов?
За время правления Путина Россия получила 3,5 трлн нефтедолларов. Эти деньги куда-то делись. Наши реальные золотовалютные запасы составляют около 200 млрд долларов, из которых 25 млрд долларов (то есть больше 10%) ЦБ потратил за последние две недели 2014 года, чтобы те госкомпании, которые попали под санкции, могли подешевле купить валюту для выплаты долгов. А всего крупнейшие компании и банки России, многие из которых возглавляют люди из окружения Путина, задолжали Западу 610 млрд долларов.

Чтобы понять всю эпичность произошедшего, давайте не будем сравнивать современную Россию с процветающей Америкой или динамично развивающимся Китаем. Сравним Россию с авторитарной петрократией под названием «Абу-Даби».

Суверенный фонд Абу-Даби, ADIA, составляет около 770 млрд долларов. Кроме него есть еще Аbu Dhabi Investment Council — 90 млрд долларов и Mubadala — 60,9 млрд долларов. Доходность ADIA за 30 лет инвестиций составила в среднем 8,3%.

В 2009 году в Европе свирепствовал финансовый кризис. В том же 2009 году Абу-Даби объявил об инвестициях в инфраструктурные проекты в Египте в размере 30 млрд долларов, купил 38% Cepsa (второй по величине испанской нефтедобывающей компании) за 16 млрд долларов, приобрел 9% Daimler за 2,4 млрд долларов, а также контрольный пакет AMD (второго по величине после Intel производителя компьютерных чипов), вложил 1,7 млрд долл. в недвижимость Малайзии, заключил сделку по строительству терминала LNG на 1,5 млрд английских фунтов с британской компанией Petrofac, учредил четыре private equity funds для скупки компаний в Африке и на Ближнем Востоке, стал одним из крупнейших акционеров General Electric, купил 50% сети бутиковых отелей Kor Hotel Group (сумма сделки не разглашалась), а также заключил сделки с Rolce Royce, Sikorsky, Казахстаном и пр. В 2014 году ADIA продолжает инвестировать в австралийскую инфраструктуру, китайскую недвижимость, в Бразилию, Мексику и Южную Африку.

Спросим себя, во что инвестировала в это время Россия?

Ответ заключался в том, что, в отличие от Абу-Даби, Россия не инвестировала, а пилила. На Олимпиадах, трубопроводах, ГЛОНАСС, фантастических проектах по созданию национальной микроэлектронной базы и пр.

Государственная нефтяная компания Абу-Даби называется «ADNOC». Вопрос: сколько у ADNOC долгов? Ответ: их практически нет.

Напротив, внешний долг российских компаний, как я уже сказала, составляет 610 млрд долларов (в 2009-м он составлял 420 млрд).
Напомню вам, что институт государственного долга существовал далеко не всегда. В частности, в том числе из-за отсутствия института государственного долга погибла Римская империя. Проблема Рима заключалась в том, что все государственные расходы покрывались из текущих налогов, механизма взятия в долг не существовало. Поэтому, когда на империю со всех сторон навалились варвары и понадобились деньги для уплаты войскам, эта операция в рамках тогдашней финансовой системы оказалось неразрешимой.

Когда государственный долг начал возникать — в итальянских коммунах и почти одновременно в феодальных монархиях, то причина этого долга была, естественно, одна — война. Что, в общем, было разумным. Государству во время войны требуются экстраординарные расходы, которые оно, хотя бы теоретически, способно возместить в мирное время.

К концу ХХ века госдолг стал общепринятым социальным институтом, и львиная его доля в демократических государствах уходит на социальные выплаты, что, конечно, внушает тревогу. Если государство занимает деньги на выплату пенсий, то непонятно, в чем здесь форс-мажор и что в будущем может произойти, чтобы этот долг был погашен из чего-нибудь, кроме новых заимствований.

Но тем не менее долги демократических стран — это долги, в которые государство влезло из-за избирателей. У петрократий типа Дубая или Абу-Даби долгов практически нет.

Россия при Путине в этом смысле оказалась совершенно уникальной страной. Получив 3,5 трлн нефтедолларов, она не только умудрилась их куда-то бесследно ухнуть, но и ее компании и банки задолжали 610 млрд долларов.

Притом что себестоимость добычи нефти повысилась с 2 долларов в «Юганскнефтегазе» при Ходорковском до 35 долларов в «Роснефти» при Сечине. Притом что мы стали строить трубопроводы по цене вдесятеро больше китайской. Притом что добыча «Роснефти» упала в 2014 г. на 7%, а «Газпрома» — на 11%.

Почему падает рубль? По очень простой причине.

Потому что люди, которые освоили 3,5 трлн долларов и заняли еще 610 млрд, люди, которые знали, что они живут за счет Запада в три конца: потому что они продают нефть и газ на Запад, потому что они занимают на Западе и потому, что все свои гигантские проекты по зарыванию денег типа «Северного» и «Южного потока» они осуществляют под предлогом снабжения Запада, — эти люди еще вытирали о Запад ноги и считали, что они могут это делать бесконечно.
Источник: http://www.novayagazeta.ru/columns/66753.htmlЮлия Латынина.
Куда делись 3,5 трлн нефтедолларов?
За время правления Путина Россия получила 3,5 трлн нефтедолларов. Эти деньги куда-то делись. Наши реальные золотовалютные запасы составляют около 200 млрд долларов, из которых 25 млрд долларов (то есть больше 10%) ЦБ потратил за последние две недели 2014 года, чтобы те госкомпании, которые попали под санкции, могли подешевле купить валюту для выплаты долгов. А всего крупнейшие компании и банки России, многие из которых возглавляют люди из окружения Путина, задолжали Западу 610 млрд долларов.

Чтобы понять всю эпичность произошедшего, давайте не будем сравнивать современную Россию с процветающей Америкой или динамично развивающимся Китаем. Сравним Россию с авторитарной петрократией под названием «Абу-Даби».

Суверенный фонд Абу-Даби, ADIA, составляет около 770 млрд долларов. Кроме него есть еще Аbu Dhabi Investment Council — 90 млрд долларов и Mubadala — 60,9 млрд долларов. Доходность ADIA за 30 лет инвестиций составила в среднем 8,3%.

В 2009 году в Европе свирепствовал финансовый кризис. В том же 2009 году Абу-Даби объявил об инвестициях в инфраструктурные проекты в Египте в размере 30 млрд долларов, купил 38% Cepsa (второй по величине испанской нефтедобывающей компании) за 16 млрд долларов, приобрел 9% Daimler за 2,4 млрд долларов, а также контрольный пакет AMD (второго по величине после Intel производителя компьютерных чипов), вложил 1,7 млрд долл. в недвижимость Малайзии, заключил сделку по строительству терминала LNG на 1,5 млрд английских фунтов с британской компанией Petrofac, учредил четыре private equity funds для скупки компаний в Африке и на Ближнем Востоке, стал одним из крупнейших акционеров General Electric, купил 50% сети бутиковых отелей Kor Hotel Group (сумма сделки не разглашалась), а также заключил сделки с Rolce Royce, Sikorsky, Казахстаном и пр. В 2014 году ADIA продолжает инвестировать в австралийскую инфраструктуру, китайскую недвижимость, в Бразилию, Мексику и Южную Африку.

Спросим себя, во что инвестировала в это время Россия?

Ответ заключался в том, что, в отличие от Абу-Даби, Россия не инвестировала, а пилила. На Олимпиадах, трубопроводах, ГЛОНАСС, фантастических проектах по созданию национальной микроэлектронной базы и пр.

Государственная нефтяная компания Абу-Даби называется «ADNOC». Вопрос: сколько у ADNOC долгов? Ответ: их практически нет.

Напротив, внешний долг российских компаний, как я уже сказала, составляет 610 млрд долларов (в 2009-м он составлял 420 млрд).
Напомню вам, что институт государственного долга существовал далеко не всегда. В частности, в том числе из-за отсутствия института государственного долга погибла Римская империя. Проблема Рима заключалась в том, что все государственные расходы покрывались из текущих налогов, механизма взятия в долг не существовало. Поэтому, когда на империю со всех сторон навалились варвары и понадобились деньги для уплаты войскам, эта операция в рамках тогдашней финансовой системы оказалось неразрешимой.

Когда государственный долг начал возникать — в итальянских коммунах и почти одновременно в феодальных монархиях, то причина этого долга была, естественно, одна — война. Что, в общем, было разумным. Государству во время войны требуются экстраординарные расходы, которые оно, хотя бы теоретически, способно возместить в мирное время.

К концу ХХ века госдолг стал общепринятым социальным институтом, и львиная его доля в демократических государствах уходит на социальные выплаты, что, конечно, внушает тревогу. Если государство занимает деньги на выплату пенсий, то непонятно, в чем здесь форс-мажор и что в будущем может произойти, чтобы этот долг был погашен из чего-нибудь, кроме новых заимствований.

Но тем не менее долги демократических стран — это долги, в которые государство влезло из-за избирателей. У петрократий типа Дубая или Абу-Даби долгов практически нет.

Россия при Путине в этом смысле оказалась совершенно уникальной страной. Получив 3,5 трлн нефтедолларов, она не только умудрилась их куда-то бесследно ухнуть, но и ее компании и банки задолжали 610 млрд долларов.

Притом что себестоимость добычи нефти повысилась с 2 долларов в «Юганскнефтегазе» при Ходорковском до 35 долларов в «Роснефти» при Сечине. Притом что мы стали строить трубопроводы по цене вдесятеро больше китайской. Притом что добыча «Роснефти» упала в 2014 г. на 7%, а «Газпрома» — на 11%.

Почему падает рубль? По очень простой причине.

Потому что люди, которые освоили 3,5 трлн долларов и заняли еще 610 млрд, люди, которые знали, что они живут за счет Запада в три конца: потому что они продают нефть и газ на Запад, потому что они занимают на Западе и потому, что все свои гигантские проекты по зарыванию денег типа «Северного» и «Южного потока» они осуществляют под предлогом снабжения Запада, — эти люди еще вытирали о Запад ноги и считали, что они могут это делать бесконечно.
Источник: http://www.novayagazeta.ru/columns/66753.html

Learn, we are fun! — Учись, мы смешные!Learn, we are fun! — Учись, мы смешные!

Дмитрий Быков.
«Левиафан» режиссера Андрея Звягинцева получил премию «Золотой глобус» как лучший иностранный фильм года.
Информационных поводов до российской премьеры «Левиафана», намеченной на февраль, как минимум два. Во-первых, он получил премию американских кинокритиков, а 15 января, уж будьте уверены, войдет в шорт-лист иностранных кандидатов на «Оскара». И на самого «Оскара» у него прекрасные шансы: в последнее время там побеждали картины много слабее и, так сказать, несвоевременнее. А во-вторых, его пиратским образом выложили в Сеть за месяц до российского показа, хотя отдельные счастливцы видели ее в Каннах, на «Кинотавре» и нескольких московских показах для избранных.

Александр Роднянский, один из продюсеров фильма, полагает, что его выложил в Сеть кто-то из отборщиков: честно говоря, на месте Роднянского и Мелькумова я бы только радовался.
В нынешних обстоятельствах шансы «Левиафана» на широкий российский прокат — if any — исчезающе малы, а так есть надежда, что его увидят хоть в тех же северных провинциях, в которых и о которых он снят. Конечно, такое красивое кино (оператор Михаил Кричман) надо смотреть на большом экране, но такая возможность будет явно не у всех, так что пиратам спасибо. Иногда мне даже кажется, что Роднянский с Мелькумовым всё поняли и сами растиражировали кино, которое в противном случае запросто могло остаться легендой, даже получив «Оскара». Ведь «Золотая пальмовая ветвь» за сценарий у него уже есть, а намеченная в октябре российская премьера отодвинулась на три месяца.

Как бы то ни было, я посмотрел самую титулованную, ожидаемую и качественную российскую картину последнего времени.

«Левиафан» — мрачное и сильное кино, по которому когда-нибудь будут судить об атмосфере путинской России. Те, кто в ней не живет, судят уже сейчас.
Он несколько созвучен — бессознательно, потому что долго делался, — раньше вышедшим «Майору» и «Дураку» Юрия Быкова или, допустим, «Жить» Сигарева, но сделан на порядок лучше: «Майор» и «Дурак» — качественная кинопублицистика про коррупцию и раздолбайство, а «Левиафан» — все-таки про страну и где-то даже про человечество. Фильм Сигарева — интересный режиссерский опыт талантливого драматурга; «Левиафан» — хорошее европейское кино, с лейтмотивами, образами, мощными актерами, точными диалогами и долгим послевкусием. Звягинцев — пока единственный, кто отважился высказаться об отпадении России от Бога и о том, какую роль сыграла в этом официальная церковь, — за одно это фильм можно было бы назвать выдающимся событием и отважным поступком, но отвагой, слава Богу, его достоинства не исчерпываются.
Это кино производит впечатление, да, и все-таки к этому впечатлению примешивается раздражение, в причинах которого поначалу не хочется разбираться. Дело в том, что по фильму действительно можно судить о состоянии страны, он совершенно ей адекватен — и потому вызывает столь же неоднозначные чувства. Он так же, как она, мрачен, безысходен, вторичен — как и Россия вечно вторична по отношению к собственному прошлому, — внешне эффектен, многозначителен и внутренне пуст. Как и в России, в нем замечательные пейзажи, исключительные женщины, много мата и алкоголя, — но при сколько-нибудь серьезном анализе сценарные ходы начинают рушиться, образная система шатается, а прокламированный минимализм (использована музыка Филиппа Гласса) оборачивается скудостью, самым общим представлением о реалиях и стремлением угодить на чужой вкус. Это типично русская по нынешним временам попытка высказаться без попытки разобраться — спасибо «Левиафану» и за то, что он назвал многие вещи своими именами, и все-таки увидеть в Звягинцеве наследника сразу двух великих режиссерских школ — социального кинематографа 70-х и метафизического кино Тарковского — мне пока никак не удается.

Для Тарковского он поверхностен, для социального кино — обобщен и невнятен; этот грех был заметен уже в «Возвращении» (кстати, «Елена» в этом отношении кажется лучше, скромнее, проработаннее). Выстреливая по двум мишеням, Звягинцев по большому счету в обоих случаях промахивается.
Наверное, это не его вина. Наверное, настоящее кино о путинской России будет снято, когда этот период истории закончится, — тогда отпадут цензурные ограничения, а многое увидится на расстоянии. Спасибо и за то, что есть, — но вот беда: главная метафора картины досадно расплывается. Если Левиафан — государство, то не государство же виновато в том, что эти люди «так живут», да и вообще не очень понятно, чем они лучше этого государства: почти все второстепенные герои с их фальшью, отсутствием морального стержня, корыстью, стукачеством и алкоголизмом идеально ему соответствуют. А если, как в книге Иова, речь о миропорядке вообще, о том, что мир и есть глобальная мясорубка, и обнаружить в жизни смысл так же невозможно, как уловить удою левиафана, — не ясно, при чем тут, собственно, Россия и всякого рода конкретика.
Не думаю, что пересказ фабулы может сойти за спойлер. Мэр маленького северного города, известный, однако, масштабным воровством (столичный адвокат привозит ему папку компромата, и диалог адвоката с мэром почти дословно копирует разговор Бендера с Корейко), хочет срыть ухоженный домик главного героя, золоторукого автослесаря Николая, дабы построить на его месте что-то личное, своекорыстное — не то резиденцию, не то совместную с иностранцами гостиницу (здесь тоже невнятица). Непонятно, правда, чем один кусок пустынного берега лучше любого другого: места полно, строй где хочешь; добро бы, он домик с верандой хотел отжать — ан нет, он его эффектно разрушает ближе к финалу. Все равно что садиться на рельсы и говорить: «Подвинься», — да уж ладно, поверим в эксклюзивность именно этого клочка неласковой северной земли.

Чем конкретно грешен мэр, что там в папочке — нам даже не намекают: у нас ведь притча, универсальное высказывание. Мэра в колоритном — даже гротескном — исполнении Романа Мадянова приказано считать абсолютным злом; допустим. Такие же персонажи театра масок — злобная прокурорша, брутальный начальник местной милиции, соглашательница-пиарщица (если она пиарщица, а то из единственной сцены совещания злодеев это опять же не ясно; опознал ее по слову «конструктив»).
Алексей Серебряков — один из лучших актеров современной России — героически пытается насытить роль живым содержанием, но, кажется, даже о библейском Иове мы знаем больше, чем о Николае. За что нам его любить, собственно, где тут пространство для любви и сострадания? Вот он говорит о местном гаишнике: монстр, мол, двух жен на тот свет спровадил, — но не знаю уж, сознательное это совпадение или нет, сам-то он по факту тоже двух жен спровадил на тот свет, хотя в обоих случаях ни в чем не виноват. Просто это так выглядит со стороны. За что его сын Роман так люто ненавидит мачеху? Почему эта мачеха — в хорошем, но опять же энигматичном исполнении Екатерины Лядовой, — бросается в койку московского друга-адвоката, и это бы ладно, тут-то муж ничего не узнает, но она ведь еще и на пикнике голову теряет, отдается герою Вдовиченкова чуть ли не на глазах у пьяного супруга! Женщина с суровым северным опытом жизни, отлично представляющая характер мужа и его собутыльников, стремительно разрушает свою жизнь — оно, конечно, пьяная баба себе не хозяйка, но, судя по легкости, с какой она опрокидывает рюмку, есть у нее некая толерантность к алкоголю? Самоубийство после примирения с мужем (а не после бегства любовника) еще менее поддается осмыслению: оно, конечно, если столько пить и драться — не выдержит никакая психика, но вот она только было поняла, что мужу без нее полная погибель, вот она вроде бы и отдалась ему в погребе, — а с утра вдруг осознала, что дальше так жить не может? Психологические выверты, конечно, всякие бывают, но когда их слишком много — смысл начинает хромать; с чего вдруг мэр перестал бояться разоблачений адвоката? «Пробил» его по своим каналам? — но папочка-то настоящая, он при нас ее просмотрел и не на шутку перепугался.

Разумеется, лицо нашей власти на всех этажах одинаково, это лицо наглое, и при малейших попытках сопротивления эта власть сначала дико пугается, а потом набирается прежнего хамства, как и было после Болотной. Но неужели для обретения прежней самоуверенности ей достаточно услышать пасторское слово?
Или тут какая-то тайная слабина адвоката, о которой нам не рассказали? Впрочем, за всеми этими частными вопросами скрывается один, куда более общий: неужели действительно власть виновата в том, что все герои картины друг друга ненавидят, адски пьют, ни во что не верят и все терпят? Ведь Николай и попытки сопротивления не делает: один раз за ружье схватился да на мента наорал; конечно, нынешняя Россия в самом деле бессильна и далеко зашла по пути разложения, — но тогда где, собственно, левиафан? Может, его и нет давно: и не зря в картине периодически появляется огромный китовый скелет, словно отсылающий к мертвому морскому чудовищу в финале «Сладкой жизни»?
Все давно сдохло, включая левиафана, — вот что самое страшное; но до этой констатации фильм Звягинцева, боюсь, недотягивает. Слишком в нем много чисто русского стремления понравиться: и упоминанием о Pussy Riot, и вечными штампами насчет русской провинциальной жизни;
нет слов, хороший экспортный продукт сейчас донельзя необходим деградирующему российскому кино, да вот с Николаем-то что делать? С адвокатом Дмитрием? С мэром? Мальчику Роману, хотя он и злой мальчик, здесь еще жить, — а какая тут может быть жизнь, непонятно. Чтобы эта жизнь продолжалась и выруливала из болота, ее как минимум надо знать. Пока же российское кино делается на уровне ощущений — и ощущение стыдного бессилия Звягинцев передал блистательно; беда в том, что это и его собственное бессилие.

Впрочем, адекватность тоже не последнее дело.
Источник: http://www.novayagazeta.ru/arts/66790.htmlДмитрий Быков.
«Левиафан» режиссера Андрея Звягинцева получил премию «Золотой глобус» как лучший иностранный фильм года.
Информационных поводов до российской премьеры «Левиафана», намеченной на февраль, как минимум два. Во-первых, он получил премию американских кинокритиков, а 15 января, уж будьте уверены, войдет в шорт-лист иностранных кандидатов на «Оскара». И на самого «Оскара» у него прекрасные шансы: в последнее время там побеждали картины много слабее и, так сказать, несвоевременнее. А во-вторых, его пиратским образом выложили в Сеть за месяц до российского показа, хотя отдельные счастливцы видели ее в Каннах, на «Кинотавре» и нескольких московских показах для избранных.

Александр Роднянский, один из продюсеров фильма, полагает, что его выложил в Сеть кто-то из отборщиков: честно говоря, на месте Роднянского и Мелькумова я бы только радовался.
В нынешних обстоятельствах шансы «Левиафана» на широкий российский прокат — if any — исчезающе малы, а так есть надежда, что его увидят хоть в тех же северных провинциях, в которых и о которых он снят. Конечно, такое красивое кино (оператор Михаил Кричман) надо смотреть на большом экране, но такая возможность будет явно не у всех, так что пиратам спасибо. Иногда мне даже кажется, что Роднянский с Мелькумовым всё поняли и сами растиражировали кино, которое в противном случае запросто могло остаться легендой, даже получив «Оскара». Ведь «Золотая пальмовая ветвь» за сценарий у него уже есть, а намеченная в октябре российская премьера отодвинулась на три месяца.

Как бы то ни было, я посмотрел самую титулованную, ожидаемую и качественную российскую картину последнего времени.

«Левиафан» — мрачное и сильное кино, по которому когда-нибудь будут судить об атмосфере путинской России. Те, кто в ней не живет, судят уже сейчас.
Он несколько созвучен — бессознательно, потому что долго делался, — раньше вышедшим «Майору» и «Дураку» Юрия Быкова или, допустим, «Жить» Сигарева, но сделан на порядок лучше: «Майор» и «Дурак» — качественная кинопублицистика про коррупцию и раздолбайство, а «Левиафан» — все-таки про страну и где-то даже про человечество. Фильм Сигарева — интересный режиссерский опыт талантливого драматурга; «Левиафан» — хорошее европейское кино, с лейтмотивами, образами, мощными актерами, точными диалогами и долгим послевкусием. Звягинцев — пока единственный, кто отважился высказаться об отпадении России от Бога и о том, какую роль сыграла в этом официальная церковь, — за одно это фильм можно было бы назвать выдающимся событием и отважным поступком, но отвагой, слава Богу, его достоинства не исчерпываются.
Это кино производит впечатление, да, и все-таки к этому впечатлению примешивается раздражение, в причинах которого поначалу не хочется разбираться. Дело в том, что по фильму действительно можно судить о состоянии страны, он совершенно ей адекватен — и потому вызывает столь же неоднозначные чувства. Он так же, как она, мрачен, безысходен, вторичен — как и Россия вечно вторична по отношению к собственному прошлому, — внешне эффектен, многозначителен и внутренне пуст. Как и в России, в нем замечательные пейзажи, исключительные женщины, много мата и алкоголя, — но при сколько-нибудь серьезном анализе сценарные ходы начинают рушиться, образная система шатается, а прокламированный минимализм (использована музыка Филиппа Гласса) оборачивается скудостью, самым общим представлением о реалиях и стремлением угодить на чужой вкус. Это типично русская по нынешним временам попытка высказаться без попытки разобраться — спасибо «Левиафану» и за то, что он назвал многие вещи своими именами, и все-таки увидеть в Звягинцеве наследника сразу двух великих режиссерских школ — социального кинематографа 70-х и метафизического кино Тарковского — мне пока никак не удается.

Для Тарковского он поверхностен, для социального кино — обобщен и невнятен; этот грех был заметен уже в «Возвращении» (кстати, «Елена» в этом отношении кажется лучше, скромнее, проработаннее). Выстреливая по двум мишеням, Звягинцев по большому счету в обоих случаях промахивается.
Наверное, это не его вина. Наверное, настоящее кино о путинской России будет снято, когда этот период истории закончится, — тогда отпадут цензурные ограничения, а многое увидится на расстоянии. Спасибо и за то, что есть, — но вот беда: главная метафора картины досадно расплывается. Если Левиафан — государство, то не государство же виновато в том, что эти люди «так живут», да и вообще не очень понятно, чем они лучше этого государства: почти все второстепенные герои с их фальшью, отсутствием морального стержня, корыстью, стукачеством и алкоголизмом идеально ему соответствуют. А если, как в книге Иова, речь о миропорядке вообще, о том, что мир и есть глобальная мясорубка, и обнаружить в жизни смысл так же невозможно, как уловить удою левиафана, — не ясно, при чем тут, собственно, Россия и всякого рода конкретика.
Не думаю, что пересказ фабулы может сойти за спойлер. Мэр маленького северного города, известный, однако, масштабным воровством (столичный адвокат привозит ему папку компромата, и диалог адвоката с мэром почти дословно копирует разговор Бендера с Корейко), хочет срыть ухоженный домик главного героя, золоторукого автослесаря Николая, дабы построить на его месте что-то личное, своекорыстное — не то резиденцию, не то совместную с иностранцами гостиницу (здесь тоже невнятица). Непонятно, правда, чем один кусок пустынного берега лучше любого другого: места полно, строй где хочешь; добро бы, он домик с верандой хотел отжать — ан нет, он его эффектно разрушает ближе к финалу. Все равно что садиться на рельсы и говорить: «Подвинься», — да уж ладно, поверим в эксклюзивность именно этого клочка неласковой северной земли.

Чем конкретно грешен мэр, что там в папочке — нам даже не намекают: у нас ведь притча, универсальное высказывание. Мэра в колоритном — даже гротескном — исполнении Романа Мадянова приказано считать абсолютным злом; допустим. Такие же персонажи театра масок — злобная прокурорша, брутальный начальник местной милиции, соглашательница-пиарщица (если она пиарщица, а то из единственной сцены совещания злодеев это опять же не ясно; опознал ее по слову «конструктив»).
Алексей Серебряков — один из лучших актеров современной России — героически пытается насытить роль живым содержанием, но, кажется, даже о библейском Иове мы знаем больше, чем о Николае. За что нам его любить, собственно, где тут пространство для любви и сострадания? Вот он говорит о местном гаишнике: монстр, мол, двух жен на тот свет спровадил, — но не знаю уж, сознательное это совпадение или нет, сам-то он по факту тоже двух жен спровадил на тот свет, хотя в обоих случаях ни в чем не виноват. Просто это так выглядит со стороны. За что его сын Роман так люто ненавидит мачеху? Почему эта мачеха — в хорошем, но опять же энигматичном исполнении Екатерины Лядовой, — бросается в койку московского друга-адвоката, и это бы ладно, тут-то муж ничего не узнает, но она ведь еще и на пикнике голову теряет, отдается герою Вдовиченкова чуть ли не на глазах у пьяного супруга! Женщина с суровым северным опытом жизни, отлично представляющая характер мужа и его собутыльников, стремительно разрушает свою жизнь — оно, конечно, пьяная баба себе не хозяйка, но, судя по легкости, с какой она опрокидывает рюмку, есть у нее некая толерантность к алкоголю? Самоубийство после примирения с мужем (а не после бегства любовника) еще менее поддается осмыслению: оно, конечно, если столько пить и драться — не выдержит никакая психика, но вот она только было поняла, что мужу без нее полная погибель, вот она вроде бы и отдалась ему в погребе, — а с утра вдруг осознала, что дальше так жить не может? Психологические выверты, конечно, всякие бывают, но когда их слишком много — смысл начинает хромать; с чего вдруг мэр перестал бояться разоблачений адвоката? «Пробил» его по своим каналам? — но папочка-то настоящая, он при нас ее просмотрел и не на шутку перепугался.

Разумеется, лицо нашей власти на всех этажах одинаково, это лицо наглое, и при малейших попытках сопротивления эта власть сначала дико пугается, а потом набирается прежнего хамства, как и было после Болотной. Но неужели для обретения прежней самоуверенности ей достаточно услышать пасторское слово?
Или тут какая-то тайная слабина адвоката, о которой нам не рассказали? Впрочем, за всеми этими частными вопросами скрывается один, куда более общий: неужели действительно власть виновата в том, что все герои картины друг друга ненавидят, адски пьют, ни во что не верят и все терпят? Ведь Николай и попытки сопротивления не делает: один раз за ружье схватился да на мента наорал; конечно, нынешняя Россия в самом деле бессильна и далеко зашла по пути разложения, — но тогда где, собственно, левиафан? Может, его и нет давно: и не зря в картине периодически появляется огромный китовый скелет, словно отсылающий к мертвому морскому чудовищу в финале «Сладкой жизни»?
Все давно сдохло, включая левиафана, — вот что самое страшное; но до этой констатации фильм Звягинцева, боюсь, недотягивает. Слишком в нем много чисто русского стремления понравиться: и упоминанием о Pussy Riot, и вечными штампами насчет русской провинциальной жизни;
нет слов, хороший экспортный продукт сейчас донельзя необходим деградирующему российскому кино, да вот с Николаем-то что делать? С адвокатом Дмитрием? С мэром? Мальчику Роману, хотя он и злой мальчик, здесь еще жить, — а какая тут может быть жизнь, непонятно. Чтобы эта жизнь продолжалась и выруливала из болота, ее как минимум надо знать. Пока же российское кино делается на уровне ощущений — и ощущение стыдного бессилия Звягинцев передал блистательно; беда в том, что это и его собственное бессилие.

Впрочем, адекватность тоже не последнее дело.
Источник: http://www.novayagazeta.ru/arts/66790.html

Убит случайно, но именем законаУбит случайно, но именем закона

Анна Кроткина.
Симптомы расового превосходства все еще сопровождают общественные отношения в США.
Всякий закон определяет сознание – он устанавливает место человека в обществе, регулирует отношения граждан с властью и друг с другом и, как ни странно, часто обусловливает наши чувства. Жители стран с развитой демократией, как правило, относятся к законодательным и силовым структурам очень серьезно. Если судопроизводство или полиция дает сбой, общество реагирует бурно.

Нынешний декабрь стал для США месяцем серьезных социальных протестов. В десятках городов США прошли «демонстрации гнева» против произвола полиции в отношениях с афроамериканцами и судебных решений не привлекать провинившихся полицейских к ответственности.

Груда тел в суматохе вокзала

Особенно энергично негодовали жители Нью-Йорка. Во вторую субботу декабря на улицу вышли 25 тыс. человек, завершив неделю перманентного протеста, когда толпы демонстрантов собирались каждый день на площадях города и скандировали: «Нет справедливости – нет мира», «Одна справедливость для всех!», «Черные жизни стоят не меньше».

В здании Центрального вокзала демонстранты организовывали массовые «умиралки»: несколько сотен человек по команде валились на пол и оставались лежать неподвижно. В центре в позах смерти лежали черные организаторы протеста – аспиранты нью-йоркских университетов. Но за 15 минут «умиралок» груда «тел» увеличивалась почти вдвое. На пол ложились люди, сошедшие с поездов и пересекавшие вокзал на пути к метро. По крайней мере треть «умерших» состояла из белых. Некоторые из них были далеко не первой молодости.

На одной из «умиралок» мое внимание привлекла белая женщина лет 65, лежавшая в неудобной позе на полу. Она оказалась социальным работником по имени Бани Шир. «До сих пор нет полного равенства белых и черных перед законом. Многие полицейские не ценят жизнь черного человека наравне с белым. Я хочу видеть больше черных полицейских. Я хочу видеть реальные преобразования в правоохранительной системе, и чтобы расизм навсегда перестал существовать», – объяснила она свое участие в протесте.

Кандас Симпсон, аспирантка Теологической семинарии и одна из организаторов протеста, видит призыв к состраданию как одну из задач «умиралок»: «Когда полиция убивает черного молодого человека, в обществе с трудом находятся слова сочувствия. Каждый раз люди слишком охотно судят и критикуют жертву, а не убийцу».

Последним толчком к массовым протестам послужила смерть одного не особенно законопослушного, не слишком молодого и очень толстого афроамериканца по имени Эрик Гарнер, который, минуя государственную лицензию, продавал на улице Нью-Йорка сигареты поштучно. В Нью-Йорке табак обложен большим налогом, и в среднем пачка сигарет стоит от 12 до 14 долл. – немалая цена для небогатого горожанина. В результате в городе процветает поштучная торговля. Когда 17 июля этого года к Гарнеру подошли полицейские, он не удивился. «Хватит ко мне приставать. Я ничего не продаю, оставьте меня в покое!» – закричал он, размахивая руками.

Хотя беспошлинная продажа сигарет не является уголовным преступлением, требующим ареста, тюрьмы и наручников, четыре полицейских хором навалились на Гарнера. Один обхватил его за шею, использовав прием, запрещенный в инструкциях для полицейских Нью-Йорка, другие стали надевать на лежащего человека наручники. «Я не могу дышать», – повторил нечастный не менее 10 раз, и это были его последние слова.

По заключению коронера, Гарнер скончался от удушения, хотя астма и ожирение тоже сыграли роль. Смерть эта, как оказалось, произошла на миру. Перепалка Гарнера с полицейскими, его арест и его бездыханное громоздкое тело на асфальте были засняты на смартфоны случайными прохожими и выложены в Интернете. Миллионы американцев, посмотрев это видео, могли составить собственное мнение о том, что произошло, кто виноват и кто должен быть наказан. 4 декабря группа присяжных предварительного следствия, состоящая из 23 человек и называемая «большое жюри», вынесла решение не передавать дело полицейского, придушившего Гарнера, в суд за отсутствием состава преступления.

Такое решение было вынесено всего через две недели после схожего заключения «большого жюри» в Фергюсоне в штате Миссури, где от испуга полицейский застрелил молодого безоружного афроамериканца. Это случилось через пять дней после того, как в городе Кливленде психически неустойчивый полицейский застрелил 12-летнего черного мальчика с игрушечным пистолетом на детской площадке. Трагедия произошла всего через два дня после встречи президента Обамы с правозащитниками и полицейскими чинами, на которой обсуждалось, как восстановить доверие между правоохранительными органами и нацменьшинствами.

Сегодня закон, способствующий полицейской жестокости и произволу, связан с процессом предварительного следствия. Окружной прокурор, представляющий дело для «большого жюри», почти всегда вынужден защищать полицию, помогающую ему в работе по расследованию других преступлений. Согласно опросу Pew Recearch Center, к решению суда в деле о смерти Гарнера с недоверием отнеслись не только темнокожие американцы – 57% всех граждан не одобрили заключение «большого жюри» и наиболее активные вышли на протесты.
Джим Кроу, счастливейший из рабов

В истории США суды не раз принимали аморальные решения, когда речь шла о людях другой расы. Одним из знаменитых судебных ужастиков XIX века была тяжба Дреда Скотта – раба, поверившего в американское законодательство и решившего бороться за свою свободу при помощи закона. Его иск опирался на тот факт, что Скотт и его жена некоторое время жили со своим хозяином в штате Иллинойс, где рабство было запрещено. Судебное разбирательство длилось 10 лет, и в конце концов в 1857 году Верховный суд вынес решение, что выходцы из Африки не являются гражданами США и, таким образом, не защищены американским законом. Что же касается рабов, то они, как чья-то собственность, вообще не могут иметь прав. Потребовалась Гражданская война (1861–1865) и 600 тыс. погибших, чтобы признать это решение суда недействительным. В 1865 году 13-я поправка к Конституции запретила рабство, а в 1868-м 14-я поправка установила, что все люди, рожденные в США, являются полноправными гражданами страны и равны перед законом.

Но не прошло и полувека, как суды США опять серьезно подставились. В 1890 году неуемно расистский штат Луизиана издал закон, требующий от железнодорожных компаний соблюдения расовых разграничений в поездах и залах ожидания. Закон этот возмутил не только либерально настроенных граждан, но и железнодорожную компанию: чтобы выполнить требования сегрегации, необходимо было купить дополнительные вагоны.

В 1892 году один активист и успешный бизнесмен по имени Гомер Плесси, который был на 1/8 черный, сел в вагон первого класса для белых. О его действиях была предупреждена железнодорожная компания, надеявшаяся, как и сам Плесси, что суд, принимая во внимание 14-ю поправку к Конституции, гарантирующую равные права всем гражданам, посчитает расистский закон неконституционным. Был вызван специальный следователь, и Плесси ссадили с поезда, арестовали, и вскоре местный суд присудил ему выплатить весьма значительный штраф. После неудачной череды обжалований дело перешло в Верховный суд США, где большинством голосов была узаконена расовая сегрегация и была придумана порочная доктрина «равенство порознь». «Мы считаем неправомерным утверждение, что разделение по расам унижает цветных. Если это так, то лишь потому, что цветная раса решила таким образом этот закон интерпретировать», – заявил суд.

Расовая сегрегация, отмененная полностью только в 1964 году после марша 250 тыс. американцев на Вашингтон, сослужила скверную службу американскому обществу и исключительно плохо повлияла на коллективное сознание граждан. Решение по «делу Плесси» узаконило самые низменные расистские чувства белых и создало комплекс неполноценности у черных. После решения по «делу Плесси» в южных штатах дискриминационные законы («законы Джима Кроу») начали множиться с каждым днем.

Имя эти законы получили в память о карикатурном чернокожем герое музыкальных комедий XIX века. Если сюжет представления развертывался на Юге, то распевающий песенки Джим Кроу был счастливым рабом, исключительно преданным своему справедливому хозяину-плантатору. Но если местом действия был Север, то Джим Кроу изображался как свободный житель города, но тогда он был ленивый, жуликоватый и тупой и постоянно нуждался в спасении от дурацких напастей разумным белым человеком.

Согласно «законам Джима Кроу», черным и белым запрещалось жить в одних и тех же кварталах, ездить в тех же вагонах, заходить в те же кафе и рестораны. Во Флориде и Северной Каролине белым детям запрещалось пользоваться учебниками, до которых дотрагивались черные. Цель этих законов и многочисленных негласных правил была очевидна: воспитание в белых гражданах чувства собственного превосходства за счет каждодневного унижения афроамериканцев. В начале ХХ века даже американские сенаторы позволяли себе любые замечания расистского толка. Когда в 1901 году президент Теодор Рузвельт пригласил на обед афроамериканского политического деятеля по имени Букер Т. Вашингтон, сенатор из Северной Каролины заявил: «Теперь, когда наш президент пообедал с этим черномазым, нам придется прикончить тысячу его собратьев, чтобы поставить их на место».

Черные дети предпочитают Барби

Первое законодательное решение, признавшее заключение в «деле Плесси» антиконституционным, было принято в 1954 году в результате знаменитого процесса «Браун против Совета по образованию». В «деле Браун» Верховный суд США признал разделение детей в школах по расам противозаконным. Чувства, воспитывающиеся в гражданах в результате государственного законодательства, были главной темой обсуждения в суде. При помощи психологического тестирования было установлено, что черные дети, если им предлагают выбор, всегда предпочитают белую куклу черной. При этом они называют белую куклу хорошей и красивой, а черную – плохой и уродливой. «В результате сегрегации и низкого социального статуса черного населения в сознании и сердцах черных детей возникает столь глубокое чувство собственной ущербности, что вряд ли его можно будет когда-нибудь поправить», – заявили судьи.

Хотя школы были первыми учреждениями, подлежавшими десегрегации, печальные последствия «законов Джима Кроу» в области образования дают о себе знать и в настоящее время. Во времена сегрегации на «черные» школы выделялись копейки, во многих районах Юга существовали только начальные классы, очень часто преподаватели не имели нужной квалификации. Таким образом, к середине ХХ века сформировался целый пласт необразованного населения, не приспособленный к жизни в индустриальном обществе.

До сегодняшнего дня бедные афроамериканцы часто продолжают жить в тех же районах, что и раньше, и их дети ходят в никудышные школы. В результате черных учеников, бросающих школу, на 18% больше, чем белых. В 2013 году среди молодых людей в возрасте от 25 до 29 лет, окончивших колледж и получивших степень бакалавра, было 40% белых и только 20% черных. Среди докторов наук только 5% черных женщин и 2% черных мужчин. Неравенство в образовании создает и экономическое неравенство: 25% черных и только 8% белых живут за чертой бедности.

В наши дни расовая дискриминация запрещена законом, и мало кто решается его нарушить. Под суд будет отдан каждый, кто не взял человека на работу, не сдал ему квартиру, не продал ему дом из-за расовых соображений. Под давлением закона изменилось не только поведение. В приличном обществе быть расистом стало стыдно, и расизм ушел в подполье. После повторных выборов Барака Обамы в президенты многим в США даже начало казаться, что мечта Мартина Лютера Кинга сбылась. «Сыны рабов и сыны рабовладельцев» сели наконец «за один стол братства», и общество из расистского превратилось в «пострасовое» – американцы склонны к оптимизму.

По мнению профессора американской истории Университета имени Вашингтона Ли Теодора ДеЛэни (афроамериканца и коренного жителя штата Виргиния), прогресс десегрегации пошел сегодня на спад в результате политической «поляризации американского общества» и разделения страны на две непримиримые партии: образованные белые и нацменьшинства со стороны Демократической партии, и бедные белые (к которым принадлежит и полиция), присоединившиеся к консервативной партии крупного бизнеса, то есть к партии республиканцев. «Поляризация эта ощутима во всем: в конгрессе забыт принцип компромисса», на который, по мнению ДеЛэни, еще недавно опиралось американское правительство. То же самое, говорит ДеЛэни, происходит и среди населения: «С одной стороны, большинством голосов был избран темнокожий президент, с другой – в ответ на выборы Барака Обамы на Юге возникли десятки новых экстремистских и расистских группировок, размахивающих старыми флагами рабовладельческого Юга и угрожающих насилием всем несогласным».

Весь облик доктора ДеЛэни донельзя профессорский – всегда при бабочке, с седой бородкой и очками на носу. Тем не менее недавно его остановил на дороге полицейский, и, хотя ДеЛэни практически не превышал скорость, блюститель порядка позволил себе грубо на него наорать. «Пока он кричал, я все время держал руки на руле, чтобы полицейский не подумал, что я достаю оружие», – тяжело вздохнул уважаемый историк.

Специалист по криминальному законодательству в Нью-Йорке Элизабет Кротти во многом с ДеЛэни согласна. Но, по ее мнению, расизм в Америке продолжает сходить на нет и на смену ему возникает классизм – то есть расслоение общества и сопутствующий этому процессу конфликт, обусловленный уровнем доходов или образования. Брутальность правоохранительных органов Кротти связывает с низкой степенью образования и невысоким социальным статусом полиции: «Сейчас у полицейских зарплата ниже среднего, в основном в полицию идут люди, не учившиеся в университете, едва окончившие среднюю школу. И вдруг эти люди получают власть… У нас нет фактов, что в «деле Гарнера» был расовый конфликт, но трудно не предположить расовую подоплеку». Как юриста Элизабет Кротти удивляет, что полицейскому не было предъявлено обвинение в непреднамеренном убийстве, отягченном «равнодушием к сохранению человеческой жизни». «12 из 23 членов «большого жюри» всего лишь должны были заключить, что есть вероятность совершенного преступления», – объясняет она. «Я не сомневаюсь, что Гарнер был мелкий жулик, но это не значит, что его надо было душить. Чтобы успешно делать свою работу, силовые структуры должны руководствоваться двумя простыми принципами: человечностью и здравым смыслом. А тут не было ни того, ни другого», – утверждает Кротти.

К сожалению, здравый смысл и человечность – вещи не такие простые, но опыт американской истории показал, что закону они подвластны. Изменится закон – худо-бедно подтянутся и сострадание, и чувство справедливости, и это дает десяткам тысяч американских демонстрантов, протестующих против полицейского произвола, надежду на будущее.

Вашингтон
Анна Кроткина.
Симптомы расового превосходства все еще сопровождают общественные отношения в США.
Всякий закон определяет сознание – он устанавливает место человека в обществе, регулирует отношения граждан с властью и друг с другом и, как ни странно, часто обусловливает наши чувства. Жители стран с развитой демократией, как правило, относятся к законодательным и силовым структурам очень серьезно. Если судопроизводство или полиция дает сбой, общество реагирует бурно.

Нынешний декабрь стал для США месяцем серьезных социальных протестов. В десятках городов США прошли «демонстрации гнева» против произвола полиции в отношениях с афроамериканцами и судебных решений не привлекать провинившихся полицейских к ответственности.

Груда тел в суматохе вокзала

Особенно энергично негодовали жители Нью-Йорка. Во вторую субботу декабря на улицу вышли 25 тыс. человек, завершив неделю перманентного протеста, когда толпы демонстрантов собирались каждый день на площадях города и скандировали: «Нет справедливости – нет мира», «Одна справедливость для всех!», «Черные жизни стоят не меньше».

В здании Центрального вокзала демонстранты организовывали массовые «умиралки»: несколько сотен человек по команде валились на пол и оставались лежать неподвижно. В центре в позах смерти лежали черные организаторы протеста – аспиранты нью-йоркских университетов. Но за 15 минут «умиралок» груда «тел» увеличивалась почти вдвое. На пол ложились люди, сошедшие с поездов и пересекавшие вокзал на пути к метро. По крайней мере треть «умерших» состояла из белых. Некоторые из них были далеко не первой молодости.

На одной из «умиралок» мое внимание привлекла белая женщина лет 65, лежавшая в неудобной позе на полу. Она оказалась социальным работником по имени Бани Шир. «До сих пор нет полного равенства белых и черных перед законом. Многие полицейские не ценят жизнь черного человека наравне с белым. Я хочу видеть больше черных полицейских. Я хочу видеть реальные преобразования в правоохранительной системе, и чтобы расизм навсегда перестал существовать», – объяснила она свое участие в протесте.

Кандас Симпсон, аспирантка Теологической семинарии и одна из организаторов протеста, видит призыв к состраданию как одну из задач «умиралок»: «Когда полиция убивает черного молодого человека, в обществе с трудом находятся слова сочувствия. Каждый раз люди слишком охотно судят и критикуют жертву, а не убийцу».

Последним толчком к массовым протестам послужила смерть одного не особенно законопослушного, не слишком молодого и очень толстого афроамериканца по имени Эрик Гарнер, который, минуя государственную лицензию, продавал на улице Нью-Йорка сигареты поштучно. В Нью-Йорке табак обложен большим налогом, и в среднем пачка сигарет стоит от 12 до 14 долл. – немалая цена для небогатого горожанина. В результате в городе процветает поштучная торговля. Когда 17 июля этого года к Гарнеру подошли полицейские, он не удивился. «Хватит ко мне приставать. Я ничего не продаю, оставьте меня в покое!» – закричал он, размахивая руками.

Хотя беспошлинная продажа сигарет не является уголовным преступлением, требующим ареста, тюрьмы и наручников, четыре полицейских хором навалились на Гарнера. Один обхватил его за шею, использовав прием, запрещенный в инструкциях для полицейских Нью-Йорка, другие стали надевать на лежащего человека наручники. «Я не могу дышать», – повторил нечастный не менее 10 раз, и это были его последние слова.

По заключению коронера, Гарнер скончался от удушения, хотя астма и ожирение тоже сыграли роль. Смерть эта, как оказалось, произошла на миру. Перепалка Гарнера с полицейскими, его арест и его бездыханное громоздкое тело на асфальте были засняты на смартфоны случайными прохожими и выложены в Интернете. Миллионы американцев, посмотрев это видео, могли составить собственное мнение о том, что произошло, кто виноват и кто должен быть наказан. 4 декабря группа присяжных предварительного следствия, состоящая из 23 человек и называемая «большое жюри», вынесла решение не передавать дело полицейского, придушившего Гарнера, в суд за отсутствием состава преступления.

Такое решение было вынесено всего через две недели после схожего заключения «большого жюри» в Фергюсоне в штате Миссури, где от испуга полицейский застрелил молодого безоружного афроамериканца. Это случилось через пять дней после того, как в городе Кливленде психически неустойчивый полицейский застрелил 12-летнего черного мальчика с игрушечным пистолетом на детской площадке. Трагедия произошла всего через два дня после встречи президента Обамы с правозащитниками и полицейскими чинами, на которой обсуждалось, как восстановить доверие между правоохранительными органами и нацменьшинствами.

Сегодня закон, способствующий полицейской жестокости и произволу, связан с процессом предварительного следствия. Окружной прокурор, представляющий дело для «большого жюри», почти всегда вынужден защищать полицию, помогающую ему в работе по расследованию других преступлений. Согласно опросу Pew Recearch Center, к решению суда в деле о смерти Гарнера с недоверием отнеслись не только темнокожие американцы – 57% всех граждан не одобрили заключение «большого жюри» и наиболее активные вышли на протесты.
Джим Кроу, счастливейший из рабов

В истории США суды не раз принимали аморальные решения, когда речь шла о людях другой расы. Одним из знаменитых судебных ужастиков XIX века была тяжба Дреда Скотта – раба, поверившего в американское законодательство и решившего бороться за свою свободу при помощи закона. Его иск опирался на тот факт, что Скотт и его жена некоторое время жили со своим хозяином в штате Иллинойс, где рабство было запрещено. Судебное разбирательство длилось 10 лет, и в конце концов в 1857 году Верховный суд вынес решение, что выходцы из Африки не являются гражданами США и, таким образом, не защищены американским законом. Что же касается рабов, то они, как чья-то собственность, вообще не могут иметь прав. Потребовалась Гражданская война (1861–1865) и 600 тыс. погибших, чтобы признать это решение суда недействительным. В 1865 году 13-я поправка к Конституции запретила рабство, а в 1868-м 14-я поправка установила, что все люди, рожденные в США, являются полноправными гражданами страны и равны перед законом.

Но не прошло и полувека, как суды США опять серьезно подставились. В 1890 году неуемно расистский штат Луизиана издал закон, требующий от железнодорожных компаний соблюдения расовых разграничений в поездах и залах ожидания. Закон этот возмутил не только либерально настроенных граждан, но и железнодорожную компанию: чтобы выполнить требования сегрегации, необходимо было купить дополнительные вагоны.

В 1892 году один активист и успешный бизнесмен по имени Гомер Плесси, который был на 1/8 черный, сел в вагон первого класса для белых. О его действиях была предупреждена железнодорожная компания, надеявшаяся, как и сам Плесси, что суд, принимая во внимание 14-ю поправку к Конституции, гарантирующую равные права всем гражданам, посчитает расистский закон неконституционным. Был вызван специальный следователь, и Плесси ссадили с поезда, арестовали, и вскоре местный суд присудил ему выплатить весьма значительный штраф. После неудачной череды обжалований дело перешло в Верховный суд США, где большинством голосов была узаконена расовая сегрегация и была придумана порочная доктрина «равенство порознь». «Мы считаем неправомерным утверждение, что разделение по расам унижает цветных. Если это так, то лишь потому, что цветная раса решила таким образом этот закон интерпретировать», – заявил суд.

Расовая сегрегация, отмененная полностью только в 1964 году после марша 250 тыс. американцев на Вашингтон, сослужила скверную службу американскому обществу и исключительно плохо повлияла на коллективное сознание граждан. Решение по «делу Плесси» узаконило самые низменные расистские чувства белых и создало комплекс неполноценности у черных. После решения по «делу Плесси» в южных штатах дискриминационные законы («законы Джима Кроу») начали множиться с каждым днем.

Имя эти законы получили в память о карикатурном чернокожем герое музыкальных комедий XIX века. Если сюжет представления развертывался на Юге, то распевающий песенки Джим Кроу был счастливым рабом, исключительно преданным своему справедливому хозяину-плантатору. Но если местом действия был Север, то Джим Кроу изображался как свободный житель города, но тогда он был ленивый, жуликоватый и тупой и постоянно нуждался в спасении от дурацких напастей разумным белым человеком.

Согласно «законам Джима Кроу», черным и белым запрещалось жить в одних и тех же кварталах, ездить в тех же вагонах, заходить в те же кафе и рестораны. Во Флориде и Северной Каролине белым детям запрещалось пользоваться учебниками, до которых дотрагивались черные. Цель этих законов и многочисленных негласных правил была очевидна: воспитание в белых гражданах чувства собственного превосходства за счет каждодневного унижения афроамериканцев. В начале ХХ века даже американские сенаторы позволяли себе любые замечания расистского толка. Когда в 1901 году президент Теодор Рузвельт пригласил на обед афроамериканского политического деятеля по имени Букер Т. Вашингтон, сенатор из Северной Каролины заявил: «Теперь, когда наш президент пообедал с этим черномазым, нам придется прикончить тысячу его собратьев, чтобы поставить их на место».

Черные дети предпочитают Барби

Первое законодательное решение, признавшее заключение в «деле Плесси» антиконституционным, было принято в 1954 году в результате знаменитого процесса «Браун против Совета по образованию». В «деле Браун» Верховный суд США признал разделение детей в школах по расам противозаконным. Чувства, воспитывающиеся в гражданах в результате государственного законодательства, были главной темой обсуждения в суде. При помощи психологического тестирования было установлено, что черные дети, если им предлагают выбор, всегда предпочитают белую куклу черной. При этом они называют белую куклу хорошей и красивой, а черную – плохой и уродливой. «В результате сегрегации и низкого социального статуса черного населения в сознании и сердцах черных детей возникает столь глубокое чувство собственной ущербности, что вряд ли его можно будет когда-нибудь поправить», – заявили судьи.

Хотя школы были первыми учреждениями, подлежавшими десегрегации, печальные последствия «законов Джима Кроу» в области образования дают о себе знать и в настоящее время. Во времена сегрегации на «черные» школы выделялись копейки, во многих районах Юга существовали только начальные классы, очень часто преподаватели не имели нужной квалификации. Таким образом, к середине ХХ века сформировался целый пласт необразованного населения, не приспособленный к жизни в индустриальном обществе.

До сегодняшнего дня бедные афроамериканцы часто продолжают жить в тех же районах, что и раньше, и их дети ходят в никудышные школы. В результате черных учеников, бросающих школу, на 18% больше, чем белых. В 2013 году среди молодых людей в возрасте от 25 до 29 лет, окончивших колледж и получивших степень бакалавра, было 40% белых и только 20% черных. Среди докторов наук только 5% черных женщин и 2% черных мужчин. Неравенство в образовании создает и экономическое неравенство: 25% черных и только 8% белых живут за чертой бедности.

В наши дни расовая дискриминация запрещена законом, и мало кто решается его нарушить. Под суд будет отдан каждый, кто не взял человека на работу, не сдал ему квартиру, не продал ему дом из-за расовых соображений. Под давлением закона изменилось не только поведение. В приличном обществе быть расистом стало стыдно, и расизм ушел в подполье. После повторных выборов Барака Обамы в президенты многим в США даже начало казаться, что мечта Мартина Лютера Кинга сбылась. «Сыны рабов и сыны рабовладельцев» сели наконец «за один стол братства», и общество из расистского превратилось в «пострасовое» – американцы склонны к оптимизму.

По мнению профессора американской истории Университета имени Вашингтона Ли Теодора ДеЛэни (афроамериканца и коренного жителя штата Виргиния), прогресс десегрегации пошел сегодня на спад в результате политической «поляризации американского общества» и разделения страны на две непримиримые партии: образованные белые и нацменьшинства со стороны Демократической партии, и бедные белые (к которым принадлежит и полиция), присоединившиеся к консервативной партии крупного бизнеса, то есть к партии республиканцев. «Поляризация эта ощутима во всем: в конгрессе забыт принцип компромисса», на который, по мнению ДеЛэни, еще недавно опиралось американское правительство. То же самое, говорит ДеЛэни, происходит и среди населения: «С одной стороны, большинством голосов был избран темнокожий президент, с другой – в ответ на выборы Барака Обамы на Юге возникли десятки новых экстремистских и расистских группировок, размахивающих старыми флагами рабовладельческого Юга и угрожающих насилием всем несогласным».

Весь облик доктора ДеЛэни донельзя профессорский – всегда при бабочке, с седой бородкой и очками на носу. Тем не менее недавно его остановил на дороге полицейский, и, хотя ДеЛэни практически не превышал скорость, блюститель порядка позволил себе грубо на него наорать. «Пока он кричал, я все время держал руки на руле, чтобы полицейский не подумал, что я достаю оружие», – тяжело вздохнул уважаемый историк.

Специалист по криминальному законодательству в Нью-Йорке Элизабет Кротти во многом с ДеЛэни согласна. Но, по ее мнению, расизм в Америке продолжает сходить на нет и на смену ему возникает классизм – то есть расслоение общества и сопутствующий этому процессу конфликт, обусловленный уровнем доходов или образования. Брутальность правоохранительных органов Кротти связывает с низкой степенью образования и невысоким социальным статусом полиции: «Сейчас у полицейских зарплата ниже среднего, в основном в полицию идут люди, не учившиеся в университете, едва окончившие среднюю школу. И вдруг эти люди получают власть… У нас нет фактов, что в «деле Гарнера» был расовый конфликт, но трудно не предположить расовую подоплеку». Как юриста Элизабет Кротти удивляет, что полицейскому не было предъявлено обвинение в непреднамеренном убийстве, отягченном «равнодушием к сохранению человеческой жизни». «12 из 23 членов «большого жюри» всего лишь должны были заключить, что есть вероятность совершенного преступления», – объясняет она. «Я не сомневаюсь, что Гарнер был мелкий жулик, но это не значит, что его надо было душить. Чтобы успешно делать свою работу, силовые структуры должны руководствоваться двумя простыми принципами: человечностью и здравым смыслом. А тут не было ни того, ни другого», – утверждает Кротти.

К сожалению, здравый смысл и человечность – вещи не такие простые, но опыт американской истории показал, что закону они подвластны. Изменится закон – худо-бедно подтянутся и сострадание, и чувство справедливости, и это дает десяткам тысяч американских демонстрантов, протестующих против полицейского произвола, надежду на будущее.

Вашингтон